Голубые пуговицы

В кабинете нас уже ждали какие-то дети постарше. Девочка в лохмотьях и с метлой наперевес (Кукунция так вытаращила глаза, что я думала – они у неё натурально выпадут!), воображая себя, видимо, бабой Ягой. У неё получилось, ага. Баба Яга была натуралистичная – даже додумалась волосы взлохматить. А уж как у неё был повязан платок! Не иначе, как постарался кто-то из дизайнеров. Профессионально так, набекрень. Кокетливо даже. Юный возраст Яги выдавали только глазюки, такие же искрящиеся, как у наших детей, да зубы. Хотя, как говорится, медицина не стоит на месте. Даже горбик присутствовал! Ну, хорошая бабка вышла, бесспорно.

Ещё там был маленький тощий мальчик, немножко нерусский. Похож был то ли на цыгана, то ли на мулата – неуловимо, но всё же. На нём было клетчатое кепи, худая шейка трогательно выглядывала из рубашки, широченные клетчатые штаны бурого цвета на прекрасных, великолепных подтяжках! Подтяжки – это моя слабость. Сама не ношу, фигура не та, но у меня штук пять валяется. Одни – детские. В его несмелом голосишке с трудом угадывался … Карлсон. Если честно, то совсем не угадывался. То есть никак. То есть вообще. Карлсоном его назвала Ягуся, только тогда большинство родителей заулыбалось, признав друга детства. Жеке он тоже знаком, кстати. Ещё моя книжка лежит, я читала её Жеке на ночь, когда она у бабушки гостила.

Не люблю я Карлсона, признаться. Как нормальный, взрослый человек – не люблю. Это такое наглое хамло, неизвестно почему невзлюбившее фрекен Бок и с упорной методичностью дебила делавшее жизнь несчастной женщины невыносимой. Вот у меня бы кто-то плюшки спёр! В свете того, что тесто я научилась заводить буквально на днях, мои плюшки мне теперь втрое дороже. Но, скорее всего, Карлсон не стал бы жрать ЭТО. Поначалу. Потом привык бы. Но что-то я снова съехала на лирику, товарищи.

Там были ещё какие-то невнятные персонажи, но моё детское сердце принадлежит Яге, а взрослое – не любит Карлсона, поэтому их я и запомнила наиболее чётко. Все остальные были не столь яркие. В общем, показали деткам какую-то весьма поучительную сказку о пользе (несомненной!) учёбы, вовремя сделанных домашних заданий. Они (персонажи) долго не хотели уходить, и я, похвалив себя за многолетнюю привычку садиться на заднюю парту, успела слегонца вздремнуть.

В заключение преподаватель выперла-таки всех посторонних, и остались мы с ней один на один – она и, пока единый клан, дети плюс родители.

Ещё одно небольшое лирическое отступление – пока рассаживались дети, взрослые разговаривали. Подружка, миновав линейку, уже ждала нас в кабинете, чтобы забрать аппарат и полюбоваться на моё распаренное, как после бани, лицо. Женя разговаривала с мамочкой своей подружки, и, завидев Катюшу, махнув в её сторону лапкой, сказала: «Вот, а это Катя! Она наш водитель!». Я долго потом Катюню подкалывала, ихих.

Да, и о нашей классной руководительнице. Это немножко шебутная, взбалмошная тётка лет шестидесяти или около того. У неё уже давно свои внуки, взрослая дочка, а она вот – преподаватель младших классов. Строгая (я специально записывала дочь именно к такой), но говорливая и улыбчивая. Забегая немного вперёд, скажу, что наш класс не бегает на переменках, как стадо бегемотов по коридору, а тихо сидит в кабинете после уроков. Ну, насчёт тихо – тут я, конечно, вру. Но они и правда не носятся по коридору, рискуя расшибить себе лбы или затоптать пришедших пораньше родителей. Что как-то успокаивает.

…Вышли мы из школы задумчивые. Я, во всяком случае. Погода, конечно не наладилась ни капли, да и с чего бы? Она такая ещё полторы недели стояла – ветер, ливень и холод собачий. За нами приехали. Жека не умолкала ни на минуту, рассказывая Кате, какие ей предстоять уроки, и как ей всё понравилось, да где она будет сидеть, ну и всякое такое. Катя послушно восхищалась. Странно, я лично как-то не помню у себя восторга после первой моей линейки. Ну, может, просто забыла.

Приехав домой, мы устроили себе пир на весь квартир. Ели торт ложками прямо из коробки, запивали чаем, танцевали и вообще всячески веселились. Потому что в ближайшее время веселиться лично мне всяк не придётся. Хотя, как оказалось, это далеко не так. Но это уже совсем, как говорится, другая история.

Письмо про любовь

Что есть любовь? Наверное, тому, кто сможет внятно, полно и в трёх словах ответить на этот вопрос, присудят Нобелевскую премию. Не меньше. Не считая посмертной славы, записи в Книге рекордов Гиннеса, золотого памятника в центре родного города и создание оному бессмертной славы воспитателя великого человека. Как-то так. Конечно, и я не возьмусь за такое. У меня гораздо больше всяких важных дел, нежели ломать голову над определением «любовь». Она есть, и я ей пользуюсь. Мне же и в голову не придёт заглядывать и изучать устройство будильника, который мне необходим минимум шесть дней в неделю. Такое в голову может прийти только моему ребёнку.

Так вот, любовь. Категории, конечно, разные. Материнская, сыновняя, дочерняя, и прочая родственная. Любовь к вещам – деньги, роскошь, комфорт, алкоголь. Любовь к мужчине. Любовь к женщине. Любовь к миру – это редкое состояние, когда мир вокруг улыбается тебе (или оно просто так кажется) в силу твоего великолепного настроения, удачного дня и прочая. Под любовь маскируется очень много нехороших и вредных привычек, да. Под любовь замаскироваться хочет (и, что ужасно – может!) почти всё, что угодно. Равнодушие, покорность, привычка, нежелание перемен, жалость… Нужно обладать нечеловеческим чутьём, чтобы распознать одно из этих чувств, выдаваемых за любовь. Но тут есть и обратная сторона – большой риск превратиться в махрового мизантропа и человеконенавистника. Ну, в крайнем случае – неврастеника, недоверчиво щурящего глазки при каждом комплименте. Конечно, я утрирую.

К чему же такое долгое лирическое вступление, спросишь у меня ты? Я не знаю, сколько тебе сейчас лет. Нескоро я покажу тебе эти мои записки и странные зарисовки, нет, нескоро. Тебе сейчас… пятнадцать? двадцать один? Тридцать два? Или тебе уже шестьдесят и меня давно нет? Ты читаешь и плачешь, качая головой и удивляясь, как давно это было. Сколько бы тебе сейчас ни было лет. Я права, Жек?

Хочу тебе рассказать о своей любви. О конкретно любви к тебе. Знаешь, я часто кричу на тебя, иногда плачу, я слишком эмоциональна и несдержанна, увы. И я очень боюсь тебе показать в полную силу, насколько я тебя люблю. Такой закон сохранения, знаешь. Я без ума боюсь, что если Кто-то наверху увидит мою безумную любовь к тебе, детка, Он просто тебя отберёт. Ну, не знаю. Просто чтобы моя душа возвысилась через боль. Не хочу. Пусть я буду приземлённой, ограниченной, да какой угодно, только чтобы ты была у меня. Я совсем не боюсь отпускать тебя во взрослую жизнь. Нет, не так – я боюсь, но отпущу, привив тебе максимальное количество полезных навыков. Ты меня только не бросай, детка. Звони. Пиши. Держи мою фотку на видном месте, что ли.

Я как будто уже с тобой рассталась. А знаешь, сколько тебе сейчас, вот именно в этот момент, когда я это пишу? Тебе всего семь лет, и ты ещё не пришла со школы, в пути. Глупо, да? У тебя столько всего впереди, у меня – тоже. Я тебя ещё совсем не знаю, что то будет впереди?

Итак, снова про любовь. Я не скажу, что я живу для тебя. Нет, я живу только для себя. Надеюсь, ты уже достаточно взрослая сейчас, чтобы понять эти слова. Понять и не обидеться. Я живу для себя – поступай и ты так же. Я живу для себя – у меня прекрасная дочь. Я живу для себя – у меня прекрасная работа, друзья, родители. Знаешь, откуда это? Из Литвака. Хороший психолог. В своё время я просто зачитывалась его «Психологическим вампиризмом». Но я опять отхожу от темы.

Детка, хочу тебе признаться. Каждую ночь я целовала тебя, спящую. Смотрела до боли в глазах на тебя. Распутывала золотые волосёнки. Поправляла пижаму. Молилась о тебе. Благодарила небеса за тебя. Мне кажется, ты у меня вырастешь… выросла хорошая. Говорят – первый ребёнок – последняя кукла. Ты у меня первая и последняя кукла. Да, так, пожалуй. Говорят, что второго ребёнка воспитывать проще, с опытом-то. Не знаю, и не узнаю никогда. У меня не будет второй попытки исправить огрехи воспитания и применить накопленный опыт. Я не хочу больше детей, мне вполне хватает тебя, моя маленькая. Пусть у тебя будет вся моя любовь.

Ты очень сейчас ко мне привязана. Я боюсь этого. Я откровенно пугаюсь, когда ты всерьёз начинаешь рыдать при случайных словах «я не навсегда, когда-то и я умру». Я начинаю раздражаться, когда ты испуганно вытаращиваешь глаза только при моей попытке выйти из дома без твоего ведома. Даже если ты сейчас совсем не дома – тебе нужно каждую секунду знать, где я, что со мной, кто со мной, когда приду. Даже если ты далеко, у бабушки, например. Я психую, когда ты плачешь, не желая оставаться дома одна. А знаешь, почему? Потому что у меня нет выбора – мне нужно идти, а тебя увести к кому-то или нет времени, или просто не к кому. И в гости пригласить некого. И я убегаю, испытывая чувство полного бессилия и злобы на себя, непутёвую мамашу.

Хочу тебе рассказать про один ужасный момент в моей жизни. Мне стыдно до сих пор, знаешь. Я уехала кататься с другом. Просто прокатиться по городу. А ты спала. А когда я подъехала к дому, ты стояла на окошке и громко кричала и плакала. Прямо в форточку. В два часа ночи. Не передать никакими словами, как мне плохо и стыдно до сих пор. Я не ездила на свидание, я не гуляла по кабакам, я просто поехала прокатиться по ночному городу и поболтать с другом.

И в этот момент я узнала себя. Себя лично. Когда моя мама уходила куда-то, а я просыпалась. И её дома не было. А один раз я просто вылезла в окно, потому что мне было страшно оставаться дома. И вот после этого куска памяти я уже не ругаю тебя за боязнь остаться одной дома. Я просто почаще тебе звоню.

Знаешь, детка, до сих пор, когда я ночую у мамы, я ночью на цыпках подкрадываюсь к её кровати – дышит? И успокоено иду спать. Ведь все мы дети. Просто кто-то очень хорошо прячет ранимого или пугливого своего ребёнка поглубже, ведь его так легко обидеть.

Я не знаю, для кого я сейчас это всё пишу, наверное, больше для себя, чем для тебя, но, мне кажется, я сохраню это. Хотя бы просто на несколько лет. У меня есть такая идея – написать побольше про тебя, и, когда ты уже будешь совсем взрослой, подарить на рождение твоего ребёнка – моего внука – книжку. В единственном экземпляре. Книжку про тебя, родная. Конечно, я не жду, что она когда-то станет семейной реликвией, как, например, прапрабабушкина деревянная икона, переходящая по маминой линии от матери к дочери. Бог весть, может ты её и читать-то не станешь. Но кто-то когда-то возьмёт эту книжку в руки и вытаращит мои карие глазюки, поднимет бровки домиком и скажет – Мамааа! Это ПРО ТЕБЯ?!

Вот, в общем-то, и всё. Пусть этот небольшой рассказ (эссе? зарисовка? мысли вслух?) будет началом или концом этой книжки. И название, скорее всего, будет «Куропатка. Заметки про дочку» по названию самого первого документа Word, который я начала писать Бог знает когда. Когда мы жили на съёмной квартире перед покупкой квартиры. Это было в начале зимы двенадцатого года. А сейчас уже зима тринадцатого. Ну, осень двенадцатого, хорошо! [осень четырнадцатого]

Я жалею только об одном – что не стала делать этого раньше. Печатать-то. Многое уже просто стёрлось из памяти, а если когда и всплывёт, то под рукой нет ни карандаша, ни чего-то мало-мальски подходящего, чтобы записать просто мысль. Увы.

Читай, Кукунция. И помни – я всегда рядом с тобой. Где бы ни была ты, где бы ни была я, как бы банально это ни звучало. М?

И вот так я завершу воображаемую первую часть, оставив на послевкусие блёстки, заодно смешав их, и Женины, и свои, чтобы плавно перейти ко второй, более другой (хи-хи, люблю это выражение!) части книги.

Девчачьи блёстки

***

Женя и бабушка приезжали в гости, быстро, одним днём, и я не успела могрнуть глазом, как они опять уехали. Записано со слов мамы.

Приехали они домой, и, пока бабушка мечется, распихивая сумки по местам, а также всё, что успели разбросать два взрослых мужика в её отсутствие, Кукунция бродит рядом – есть охота.

– Бабушка, а что у нас есть покушать?

– Ну, там сосисочки лежат, картошка. Иди, Ванюша тебе разогреет сосиски и гарнирчик. Ванюша – это мой брат и Женин дядя.

Кукунция, немного подумав, скучным голосом записной ломаки выдаёт:

– Сосисочки буду, картошку буду, а гарнирчик мне Ваня пусть не ложит. Я не ем такое. Я не знаю, что это…

***

Я не люблю играть в куклы – у меня есть одна большая. Я не знаю, что говорить, Женя меня всё время поправляет. Я не знаю, у кого есть крылья, и кто умеет метать молнии, и поэтому во время этих игр порю такую чушь, что мне стыдно. Зато я придумываю другие. Выйдя на балкон покурить (ужасно непедагогично! И я скоро брошу, честно!) я тихонько с телефона заказываю пиццу. Потом на маленьких листочках пишу отдельные слова. «Мы», «сейчас», «будем», «есть», «пиццу». И, под видом лёгкой уборки, то есть шатаясь по дому и заглядывая во все углы, вытаскивая из каждого мусор (а уж у нас мусор-то найдётся в любом углу!) незаметно распихиваю эти бумажки. Каждую предусмотрительно сложив вчетверо и подписав порядковый номер. «Мы» – 1, «сейчас» – 2, и так далее.

Затем предлагаю поиграть в «холодно-горячо». Куропатка легко и быстро соглашается. Конечно, я ей говорю, что она должна найти листочки бумаги.

И начинается Большая Игра! Куропатка с упоением ищет эти бумажки. Стонет, что я их так спрятала, что она уже сдаётся. Пуговицы сияют голубым огнём, лапка торжественно и ликующе размахивает очередной найденной бумажкой! Кладовка, ванная, кухонный шкаф, полка на балконе, стопка с дисками, «вечерняя» книжка – мест, куда можно попрятать, ужасно много! Но вот все бумажки собраны воедино и лежат неопрятной кучкой на столе.

Так как считать она уже умеет, ей не составляет особого труда разложить листочки (вернее, уже измятые тряпочки) по порядку. Ну, говорю, а теперь разворачивай и читай. Нужно, конечно, это видеть, как она это делает! Как ей становится интереснее и интереснее с каждым прочитанным словом, как разгораются голубые пуговицы неситовым огнём. Наконец, читает всю фразу целиком. «Мыыы… сейчааас… бууудем… есть… ПИЦЦУ!! Мамочка, ты что – заказала ПИЦЦУ?!»

Начинает танцевать, вопить, бежит мыть вилки и накрывать на стол. За каких-то триста рублей у ребёнка радости на миллион.

Мне иногда кажется, что некоторые взрослые разучились радоваться самым простецким вещам. А ведь это так просто – видеть приятное и хорошее в обыденном. Нам есть чему поучится у наших детей, точно вам говорю. Попробуйте.

***

Утром иду из школы домой – Жеку уводила, и мне сегодня не на работу. Шла дворами. На улице – красота и кайф. Минус пять, ветра нет, воздух такой свежий, чистый, совсем зимний! Я уже нарядилась в шубку, у мамы выклянчила удобные гномичьи сапожки без каблуков… В общем, получилась настоящая утренняя прогулка. Я сегодня не торопилась домой.

И вот идёт бабушка. Старенькая такая бабуська, в платочке, пальтишке (или курточке, что ли?). И ругается. Ох, какие она заворачивала выражения, и чего там только не было, от родственников вплоть до четвёртого колена до личных сексуальных пристрастий! Та ещё бабуся, видать.

–Дрянь ты эдакая, измучила меня всю! И жрать-то ей подай-принеси, и говно ходи за ней убирай, и перепортила у меня дома всё, зараза чесоточная! Чего вылупилась, мочалка драная? Ах ты, помоечница, ах ты скотина шелудивая!..

И всё в таком духе, это самое мягкое. Но КАК она это говорила! Воистину, иногда нужно слушать не слова, но музыку. Ворчливо, ласково, со смешком, как умеют, наверное, только вот такие бабуси.

А рядом собака шла. Большая белая дворняга-лахудра. И, ей-богу, улыбалась! Подставляла лохматую башку под морщинистые бабкины руки, зубами шутя хватала за рукавичку, торчащую из кармана, копилкой усаживалась под ноги, а то вдруг неожиданно подпрыгивала, как жеребёнок, и от души валилась на бок и поглядывая – что-то бабуся на это скажет?

И так мне эта парочка настроение подняла! Сижу и улыбаюсь.

***

Вчера на работе отжигала. Дай, думаю, наряжусь прекрасной принцессой, в юбочке похожу. Я ж серьёзная дама, в конце-то концов! Хотя знаю, что день не задастся, если в юбке приду. Примета, проверенная временем.