Субботняя пьянь на улицах.
Придурки на машинах.
Лица иной национальности.
Уже темно.
Ребёнку шесть лет. Ребёнку шесть лет!!!
Бегу к её подружке – а она уже дома, подружка эта. Жени у неё нет, и не было. Бегом пробегаю все окрестности. Отгоняю панику, но в животе уже предательски холодеет, в голове мерно, в такт бегу, бьётся единственная фраза – «я сейчас приду домой, она уже дома. Она уже дома, она уже дома, она уже дома, она уже до…»
На игровой площадке и в песочнице её нет. Магазины уже закрыты. Возле фонтана нет. В речпорт она не пойдёт, ибо тут я непреклонна – без меня там делать нечего. Влетаю на пятый этаж, распахиваю дверь домой… Дома её тоже нет.
Иду обратно на улицу.
Пытаюсь успокоиться. Мелькают мысли – что делать? Что мне делать-то, если?.. Куда звонить, если?.. Не додумываю, мне становится страшно. Стою возле дороги, озираюсь. На меня оборачиваются прохожие – у меня дикий, наверное, вид. Как вдруг…
Знакомый рёв. Куропатка идёт вдоль дороги, и плачет горючими слезами. «Где же моя мамочка? Я пришла домой, а мамы нет дома… Куда же ты ушла?!» И всё в таком духе. Плач Ярославны.
Бегу через дорогу, наплевав и на придурков на колёсах и вообще на все правила перехода дороги в неположенном месте. Хватаю это чудовище в охапку и молча иду домой. У меня нет сил ругать её – она просто пошла другим путём, товарищи. Она прогулялась просто. А я, такая вообще нехорошая, взяла и ушла из дома! Куда, спрашивается?!
…Она испугалась не меньше меня. Это же моя личная маленькая фобия – прийти домой, обнаружить, что везде горит и свет и никого не найти! Честно, я этого с детства боюсь. Поэтому и не ругаю. Дома популярно объясняю, что в моём понимании значит – проводить подружку «до дороги» и сколько это должно занимать времени – минимум, максимум. Ещё говорю ей, что я испугалась за неё. Очень, очень, очень. И что не нужно выходить из дома на неопределённое время без телефона (хотя бы!). На самом деле я стараюсь говорить спокойно, логически обосновывать каждую мысль, меня потихоньку «отпускает». И тут мой голос начинает дрожать. Предательски, да. Я отворачиваюсь, ком в горле. Быстренько сворачиваю разговор, спрашиваю – поняла, почему меня дома не было? Поняла вроде. Поняла, что «не делай так больше»? Вроде поняла. Ухожу на балкон курить.
Она виновато протискивается за мной и обнимает меня за плечи. Плечи дрожат. Мордашка уткнулась мне в шею, волосы щекочут ухо. «Ну мам, я правда больше так не буду!» Начинаю всё-таки реветь в голос, вспоминая пережитый животный страх самки, что с твоим детёнышом что-то случилось. Вытирает мне слёзы ладошками, и уже у самой начинают кривиться губы, а пуговицы неподдельно виноватые и какие-то испуганные, что ли. Я очнулась – ну всё, малышка, валяй чистить зубки и спатки. Я уже больше не буду плакать. Я просто крайне пугливая мама, у каждого свои секреты. И вообще, кыш отсюда, тут накурено!
…Теперь, уходя из дома, я оставляю записки. Очень большие записки – на зеркале, на полу, на любом видном месте – «НИКУДА НЕ УХОДИ, Я ПОШЛА ЗА ТОБОЙ! МАМА.»
Я уже говорила, что я неврастеник?
…А я до сих пор хожу за ней, если её долго нет. Ибо Куропатка может сорок минут ходить в магазин за майонезом, благополучно забыть про него, купить при этом молока и играть на площадке, начисто забыв про обед и меня. Или зайти в аптеку и попросить средство от аллергии на рыбу. Или разбить десяток яиц, подвернув при этом ногу так, что… Но это уже совсем другая история.
Вечерний разговор
Когда она гостит у бабушки, то обязательно каждый день звонит мне вечером. В этот раз звонок раздался в какое-то совсем непонятное и несвойственное ей время – полдесятого. Странно, странно, товарищи.
Вообще, Кукунция неохотно рассказывает мне о своих проблемах в жизни – может, это я сама так приучила (отучила?), а может, это у неё от меня. Я тоже как-то не любитель вываливать свои огорчения на людей. Но со мной-то как раз всё понятно – не люблю я давать людям лишний раз позлорадствовать. Конечно, подруга не в счёт – она и мои истерики слышала. Даже мама, кажется, не была удостоена. Ну, неважно почему – но делиться страхами мы не любим. В крайних случаях только.
Так вот. Звонит Куропатка и бодреньким голосом спрашивает, как дела. Это вообще восхитительно универсальный вопрос – «Как дела?» Мы можем проговорить двадцать минут, обсудить всё прошедшее за день (поверьте, двадцать минут – это очень много!), и я уже готовлюсь повесить трубку, подбираю ласковые слова для прощания, бо молчание в трубке становится слишком долгим – всё обговорили! – и тут… Как фига под носом у бегуна вместо финишной ленты.
– Ну, что, мама, рассказывай – как дела?..
И всё начинается по новой.
А тут Жека идёт домой с гуляния и звонит мне. Меня этот факт настораживает ещё больше – вечерний созвон у нас не раньше одиннадцати, а то и двенадцати. Потому что она сначала ужинает, потом умывается, совершает обход бабушки-дедушки, дабы убедиться, что всё хорошо, никто никуда не ушёл, и все тоже лягут спать. Ну, и поцеловать заодно всех. По два примерно раза. Это если время поджимает. А если ещё светло – читай, рано – раза четыре-пять, как минимум. И разговаривать никак не на ходу, а уютно устроившись под одеялком и слушая сказку (две, три, пять).
Болтаем минуты три, как ни в чём не бывало. Стандартный набор ответов-вопросов, словно по бумажкам читаем. Без запинки.
– Как дела?
– Всё хорошо.
– Что делаешь?
– Валяюсь, отдыхаю. А ты?
– А я вот гуляю…
– С кем?
– С Настей.
Не знаю я, кто такая Настя. Меня не слишком интересует, кто это, ведь деревня не моя территория, это бабушка там всех знает, и, если что, не даст тесно общаться с асоциальными элементами. А то есть там некоторые… Элементы, блин! То в лес уйдут за грибами, то к речке. Ну ладно, насчёт речки-то я приврала, конечно – речка это табу. Обь не шуточки для шестилеток. За это можно получить такой нагоняй или наказание без права на помилование, что… Ухх, урок усвоен! Расскажу как-нибудь. Но за грибами ходили, это правда. И что удивительно – в корзинке поганок почти не было. И то хорошо.
И тут, на пятой минуте, когда я уже начинаю позёвывать от этого «разговора» (ничего такого не подумайте, просто мы в течение дня уже всё успели рассказать друг другу!), Кукунция говорит как бы промежду прочим:
– А у Насти мама пьяная. Падает даже. А Настя вот тут гуляет. А я домой иду.
И шустро сворачивает разговор в другую сторону, информация кратко, ёмко «слита». Шпион, блин, Максим Максимович Исаев.
Мне становится плохо. Мне жалко таких детей. Я знаю, я понимаю, что всех не пережалеешь! И всё же мне хочется реветь от того, что многие дети не получают вечером положенную булку с молоком перед сном, или шлепок по попе за запрещённые вещи… Коряво как-то я выражаюсь. Некому, короче. Пожалеть, отругать, уберечь. И ходят они, никому не нужные, голодные и неумытые. И любят щенячьей преданной любовью даже таких родителей – вечно пьяных, грязных, на заплетающихся ногах. И сбегают из детских домов, от сытого существования к мамам и папам, у которых опохмел на уме, а не собственные дети… Куда-то меня понесло, товарищи, не туда. И я потихоньку начинаю догадываться, почему Женя звонит именно сейчас. И время, ага, неподходящее, и место. Она просто боится, что я тоже пьяная. И звонит для того, чтобы убедиться в обратном – я дома, ничего не делаю, одна, и скоро лягу спать. Вот оно что, товарищи.
Ну что ж, это тоже про меня. В смысле, я пьяных людей не люблю. А если совсем честно – то боюсь. Я не знаю, что от них ждать. Мне за них стыдно. Я не ханжа, поверьте. Тоже могу на встрече однокурсников (трёх… однокурсниц…) напиться до вертолётиков. Но ведь этого никто не видел – как мы ждали такси возле бара в два ночи, и как с диким хохотом объясняли таксисту, кого куда везти! Таксист тоже смеялся – кому-кому, а уж ему-то, поди, не привыкать развозить такой народ!
И я очень редко пью вне дома. На людях, так сказать. Для меня просто невыносимо думать, что меня нетрезвую увидит кто-то посторонний, вот как. Хотя бывали, бывали прецеденты… «Моей дочери будет стыдно за меня, если кто-то увидит меня пьяную в дрезину, валяющейся на улице» – от этой мысли явственно тянет одинокой старостью.
Речь, конечно, не об этом. Я Кукуне постаралась деликатно донести, что об этом не стоит разговаривать с другими девочками. Что нужно, наверное, Настю пожалеть. И что никогда, ни при каких обстоятельствах не смеяться ни над Настей, ни над Настиной мамой, тем более в присутствии самой Насти! Но это уж я так, на всякий случай сказала. Вдруг это ей покажется смешным, упаси небеса!
Женя, хоть и совсем несведущая (как все маленькие люди) в вопросах деликатности, кажется, поняла. Может, мой серьёзный голос подействовал. А может, ей и впрямь стало жалко девочку на фоне личных страхов. Убедившись, что со мной на самом деле всё в порядке, она ещё пару раз дежурно «какделакнула», и повесила трубку.
А меня долго наизнанку выворачивало от осознания беспомощности и неумения изменить ситуацию. В целом по стране, желательно. Или в мире.
Но, к сожалению, не придумали ещё лекарства от людского равнодушия, алкоголизма и безысходности.
Первый класс
Моя дочь пошла в школу. Нет, не так – МОЯ ДОЧЬ ПОШЛА В ШКОЛУ! В самый первый класс. Я почти не волновалась, даже уговаривала себя немного понервничать, ибо была сказочно спокойна. Как слон. Я в какой-то передаче видела – черный индус в белых одежах ловко хватал слона за хобот (никогда бы не подумала, что так можно!) и вёл его куда-то. Может, жрать, а может, на водопой. Не знаю, что было в тот момент на уме у слона, но он флегматично шёл и даже не пытался затоптать наглого индуса в знак протеста насилию над его слоновьей сущностью. А ведь мог бы! Дальше я смотреть не стала, с вашего позволения. Так вот, пошла моя дочь в первый класс.
Погодка было просто волшебная – ветрище сдувал с ног, а дождь хлестал так, что на третий день я всерьёз заподозрила, что зарядило на сорок дней. Моя задушевная подружка заехала за нами на машине и поехали мы в школу. Альма-матер. С блестючим букетом, телефоном в руках и надеждами на лучшее.
Сказать, что это было вселенское столпотворение – это вообще ничего не сказать. Я, если честно, начало смутно помню. Родители стояли на втором этаже (я так и не поняла, почему линейку не стали проводить в спортзале) тесной кучей. То и дело перед всеми мелькала чья-то задница. Задница держала фотоаппарат в руках и неистово фоткала так называемую линейку. Остальным родителям повезло гораздо меньше, они лишь завистливо смотрели и недобро переговаривались. Впрочем, я особо не вслушивалась. Подругу я, кстати, потеряла с первых минут, а о том, чтобы позвонить ей и речи не шло – гомон стоял как на птичьем базаре. Неудивительно, конечно – напихать столько народу в такое скромное помещение, как школьный коридор. Там, поди, и ученикам-то места не хватает. Ну да бог с ними.
Подруга, отчаявшись, видимо, сделать несколько кадров, сунула мне в руки чехол со своим фотоаппаратом и благополучно смылась. Я же, взяв в помощники чью-то родительницу (судя по отчаянной решимости в глазах – это тоже была мама первоклашки), попёрла вперёд, как бронетранспортёр. Без тормозов и бибиканья. Перед этим мы долго прыгали, пытаясь таки увидеть наш первый «а». Рядом прыгали такие же макаки. Тоже «наши». Вообще, родителей детей-первоклассников можно узнать по одной только гордой улыбке. Да и никто так не рвётся посмотреть на своих чад, как мы. В первый раз же!
Как потом оказалось, наших детей мы не видели и увидеть не смогли бы, даже пробившись вперёд, по одной простой причине – их там попросту не было. Это попозже под торжественный бубнёж неизвестно кого они неровным строем прошли мимо нас, с букетами наперевес, и заняли своё линеечное место. Вообще, так интересно было всё устроено – где бы я ни стояла, говоривших виднее не становилось. А постояла я, поверьте, не на одном месте! Преподаватели, завуч, старшеклассники, директор – как выглядят все эти люди в лицо я так и не узнала. Даст Бог, и не узнаю.
Малыши стояли, переминаясь с ноги на ногу, махали букетами, шептались. Кукунция держала букет прямо перед собой, как гардемарин – шпагу. Варьировалась только высота. Скакала на одной ножке и один раз, увидев меня, помахала ладошкой. Кто-то уже успел познакомиться, а кто-то был знаком ещё с садишного детства, в общем – им там тоскливо явно не было. В отличие от нас. Минут через пятнадцать мне стало по-настоящему скучно. Не то чтобы бы мне не нравилось – совсем нет, я просто устала стоять на двенадцатисантиметровых шпильках.
Я редко когда хожу при параде. На работе разве что, да и то переодеваюсь. То есть бегаю туда в кроссовках и толстовке/куртке, а уж на работе у нас у всех мини-гардеробная. И туфли, и блузки, сарафан, и пара юбок, и брюки, пара новых колгот, и косметичка на всякий пожарный. Даже жилетка лежит, если вдруг на кухне кофе обольюсь – тоже бывали случаи. Ну так вот, о чём бишь я? Да, устала я стоять в образе праздничного родителя и пытаться не уронить крышечку от фотоаппарата. И вот когда я уже была готова рухнуть на пол, наши первоклашки наконец-то пошли в класс нестройной змейкой. Следом потянулись родители. Точнее, старались продраться сквозь остальную толпу, потому что заранее встать поближе к выходу мало кому пришло в голову. Но прошли.