Сыщики и экстрасенсы. Рассказы из сборника «Легенда сыска Терентий Русаков»

– Да. Но без подробностей. Я понимаю: некоторые вещи не положено знать даже мне.

– У вас возникали конфликты с Муравьёвым или Вершинским?

– Иногда, как и со всеми тамошними умниками. Они не ценили меня. Их гораздо больше заботило то, что я выпивал, а не то, что я патриот. Для них для всех я был жалким насекомым. Разве что профессор Муравьёв относился ко мне более-менее по-человечески.

– Несмотря на это, вы отправили ему «мёртвую голову»?

– Приказ есть приказ. Да и мне всё равно. Если он и жалел меня, то жалеть надо не меня, а его.

– Благодарю вас, агент. Вопросов больше нет. Вы попали в сложную ситуацию. Но я постараюсь замолвить за вас словечко.

– Значит, не нужно было этого делать?

– Очевидно, что вражеские шпионы перехватили приказ президента и подменили его. За этот провал вас навсегда отстранят от секретных поручений. Если вы избежите наказания, то считайте это почётной отставкой.

Русаков поднялся и даже протянул ему руку, но Афиногенов, которого, казалось бы, должны были ободрить эти слова, вдруг запустил руки в свои длинные лохмы и крепко сжал ими голову. Внезапно его тело стало судорожно трястись – он горько зарыдал. Следователь поспешил налить ему воды из графина. Вцепившись в стакан, Афиногенов принялся бормотать:

– Ох… Профессор Муравьёв был хорошим человеком…

– Запишите все его показания, – сказал Русаков следователю. – А потом, думаю, придётся его отпустить. Он невменяем. Нам тут делать больше нечего. Удачи!

– Ну что, дело закрыто? – спросил я, когда мы вышли на улицу.

Русаков пожал плечами.

– Не думаю.

– Вы считаете, что таинственные «письма от президента» существовали в реальности? Наверняка он всё выдумал. Он затаил обиду на Вершинского и Муравьёва за то, что его уволили из института, и это наложилось на навязчивую идею о «врагах отечества».

– Весьма вероятно. Тогда почему он отправлял «мёртвые головы» другим учёным, не имеющим отношения к институту бактериологии?

– Чтобы запутать следы.

– Но если он и смог выяснить адреса Вершинского и Муравьёва, то адреса остальных своих жертв были ему неведомы. Нет, Антон, в этом деле ещё слишком много таинственного. А вы меня знаете: не смогу я спокойно спать, пока не отвечу на все вопросы и не проверю все гипотезы.

– Значит, продолжаем расследование?

– Да. Навестим Вершинского. Сегодня ему стало лучше и врачи разрешили ему покинуть больницу. Пока он всё ещё лежит в постели, но дома, как говорится, стены лечат.

Вскоре мы уже поднимались по широкому вестибюлю дома профессора – монументальной постройки в стиле сталинский ампир, где ещё с прошлого века селились учёные и преподаватели городских академий.

Дверь нам открыл долговязый парень лет двадцати пяти со смуглым скуластым лицом и чёрными, как уголь, лохматым волосами. Одет он был в поношенные джинсы с затёртыми до дыр коленями и помятую, давно не стиранную футболку. Из-за его уха торчала сигарета.

– Вы Терентий Русаков? – осведомился он густым басом.

– Он самый.

– Проходите. – Он нехотя распахнул дверь и отошёл в сторону, чтобы пропустить нас. – Я – Тарас Косяковский, ассистент профессора.

Он провёл нас длинным коридором в просторный зал с высокими, почти как в цирке, потолками, служивший библиотекой и гостиной одновременно. Здесь с лёгкостью могли разместиться человек двадцать. Любой звук разносился по залу гулким эхом. Стены скрывали стеллажами с книгами, к которым даже приставили стремянку для доступа к верхним полкам – просто так до них не дотянулся бы даже человек столь высокого роста, как Русаков или немногим уступавший ему Косяковский. В углу расположился белый рояль, а центр зала занимал круглый стол. С него так и не убрали опустевшие бутылки из-под шампанского, коробки конфет и блюда для фруктов. Эта картина, напоминавшая о трагически прерванном празднике, показалась мне особенно зловещей.

Косяковский кивнул на закрытые двустворчатые двери.

– Профессора сейчас осматривает врач. Вам придётся подождать.

– Разумеется, и мы с пользой проведём это время. Мне нужно задать вам пару вопросов.

– Как хотите.

– Как давно вы работаете с Вершинским?

– Второй год.

– В чём заключаются ваши обязанности?

– Перекладываю бумажки. Профессор называет это «систематизация». Печатаю рукописный текст – он так и не освоил технику. Ну и всякие мелкие поручения.

– Почта тоже в вашем ведении?

– Я только вынимаю письма из ящика.

– Вашему руководителю случалось получать нечто подобное раньше? Письма без обратного адреса, конверты без подписи, анонимные послания?

– Я не в курсе.

– Разве вы не должны сортировать корреспонденцию?

– Нет. Я на них даже не смотрю. Просто вынимаю и кладу ему на стол.

– Так было и в этот раз?

– Да. Я не видел, что это письмо какое-то необычное, если вы об этом. Оно было в стопке со всеми остальными.

– Может быть, оно всё-таки привлекло ваше внимание? Иногда так бывает: в суете мельком посмотришь, отметишь про себя и забудешь.

– Нет. Ничего такого я не заметил. Неужто вы думаете, я на всё так пристально смотрю?

– Хорошо. Вы ответственно относитесь к своей работе?

– Стараюсь.

– У Вершинского возникали претензии к вам?

Ассистент замялся. Ему явно не хотелось говорить правду, но он сообразил, что Русаков может задать тот же вопрос самому профессору.

– Всякое бывало. Но, как видите, он меня пока не уволил. А разве это имеет отношение к делу?

– Конечно. Мне важно понять, как письмо оказалось у Вершинского.