София. В поисках мудрости и любви

– Мы можем говорить на русском языке, – сказала она. – Как я могу к вам обращаться?

– Евгений… э-э, да просто Евгений, – оторопел Женька, не ожидавший услыхать родную речь на конференции, где все общались на весьма своеобразной разновидности английского, звучавшего для него почти так же, как хинди.

– Доктор Ану Гаур прекрасно владеет санскритом и делает успехи в освоении других языков, – прокомментировал доктор Пандей. – А теперь прошу меня извинить, я вынужден отлучиться для открытия сессии.

– Мне понравилось ваше выступление, очень немногословное… в отличие от некоторых, – заметила девушка с иронией.

Она была такой юной, что Евгению с трудом верилось, что в таком возрасте можно уже иметь докторскую степень. Ей было, наверное, лет восемнадцать – двадцать, не больше.

– А вы действительно доктор? – напрямую спросил у нее Евгений.

– Да, это так, – скромно ответила она.

– Ух ты! – улыбнулся Евгений. – Просто в моем представлении доктора наук должны быть старыми и толстыми брюзгами.

Последнее слово «брюзга» немного насторожило Ану Гаур.

– Это я в том смысле, – деликатно уточнил свою мысль Евгений, – что не так часто можно встретить таких молодых докторов наук.

– Кто-то всю жизнь играет на компьютере, кто-то разглядывает картинки в телефоне, а для кого-то самая интересная в мире игра – изучение языков, – загадочно произнесла Ану Гаур. – Свою первую статью в научный журнал я написала в соавторстве с отцом, когда мне было двенадцать.

– Должно быть, ваш отец незаурядный человек, – предположил Евгений, хотя это ему и так было понятно из слов девушки.

Вместо ответа Ану Гаур по-индийски покачала головой.

– В последнее время мы с ним редко видимся, – с сожалением сказала она. – Он так занят, что даже на конференцию не смог приехать, и вместо себя отправил читать доклад свою дочь.

– Точно-точно, теперь я вспомнил! – Женька постучал пальцем по виску. – Вчера вы читали доклад о семейных и духовных ценностях Рамаяны.

– Мой отец считает, что канды Рамаяны состоят из нескольких слоев, – повторила Ану Гаур основную мысль доклада. – Трактаты по истолкованию древних ведических ритуалов были изложены поверх жизнеописания легендарного царя Айодхьи, которые, в свою очередь, были совмещены с мифами и народными сказаниями неведийского происхождения. Но в Рамаяне присутствуют и более глубокие слои, скрытые за сказочными образами, о которых ученые ничего не знают. Потому что эти слои никто туда не вносил, они возникают в текстах Рамаяны как бы сами собой.

– Например? – заинтересовался Евгений.

Ану Гаур старалась не смотреть ему в глаза, как того требовал индийский этикет, но тут она пристально взглянула на Евгения из-под красивых черных бровей своими чарующими глазами, чтобы определить, стоит или нет ему что-либо рассказывать. Видимо, поначалу он показался ей недостаточно серьезным собеседником.

– Десять голов демона Раваны, который выкрал Ситу и которого победил Рама, мифологически ближе всего к образу зверя с десятью рогами, который известен христианам по тексту Апокалипсиса. Остров Ланка, где царствовал демон Равана, не столько географическое указание на Шри-Ланку, как об этом везде пишут, сколько иносказательный образ материального могущества и гордости, такой же, как образ Вавилона в христианстве…

– Хм, в этом что-то есть, – задумчиво потер Евгений верхнюю губу, припоминая, что он сам несколько раз сталкивался с подобными религиозно-мифологическими аналогиями.

– Я знаю, в христианстве не любят таких сопоставлений, – добавила Ану Гаур. – Вайшнавы тоже против. Для них христианство – символ колониальной экспансии. Получается, что обнаружение семантических слоев, о которых говорит мой отец, невыгодно носителям духовных традиций, но это не означает, что таких слоев в Рамаяне не существует.

Евгений даже не знал, чему больше удивляться, размышлениям о семантических слоях или тому, что про них рассказывала столь эрудированная и не по годам проницательная девушка.

– Эти корреляции или слои напоминают мне открытие постоянной тонкой структуры в физике, – заметил он. – В электромагнитном поле одинаково заряженные частицы отталкиваются, в то же время они обладают определенной массой и поэтому испытывают некое гравитационное притяжение. Когда мы обнаруживаем такие корреляции в сакральных текстах, мы, по сути, находим соотношение между силой отталкивания двух одинаково заряженных культур и их смысловым притяжением, которое задает некую ментальную величину – постоянную тонкой структуры сознания.

– Все-таки жаль, что отец не смог приехать, вы бы с ним наверняка поладили, – произнесла Ану Гаур. – О, смотрите! Сейчас как раз началась сессия «Древнеиндийская мудрость и современная физическая наука». Давайте, сходим послушать!

Развернув буклет с программой конференции, она показала Женьке список выступлений, после чего они прошли в зал. Евгений с интересом слушал доклады по космологии и солнечной активности, иногда что-то переспрашивая у Ану, которая воспринимала доклады физиков без особого энтузиазма. Во время чайного перерыва они вышли во внутренний дворик, где в тени пальм участники конференции могли налить стаканчик чая, съесть лаваш или заказать порцию риса на картонной подложке.

– Мне понравился доклад про темную энергию, – сказал Евгений, наливая из кулера горячую воду и опуская в стаканчик пакет чая. – Если вакуум имеет отрицательное давление, то расширение вселенной действительно можно уподобить вдоху, а возникновение частиц и материальных объектов – выдоху, как прана и апана в йоге.

Но эта мысль, судя по всему, не содержала для Ану Гаур ничего нового:

– Когда мать Кришны Йашода заглянула в рот своего сына, она увидела в Нем вечное время, материальную вселенную, все живое и саму себя, кормящую грудью Кришну. Возможно, физики всего лишь идут обратным путем, и однажды, вглядываясь во вселенную, они увидят в ней нутро Кришны и самих себя в Нем? – простодушно сказала она.

– Ну, это вряд ли, – засомневался Евгений. – Чем дальше они исследуют вселенную, тем меньше могут сказать что-либо определенное, и это весьма удобно. Можно сколько угодно делать вид, что скоро появится финальная теория, которая все объяснит, но такая теория никогда не появится. А если появится, она не будет научной, об этом говорил еще Карл Поппер. Между наукой и верой существуют глубокие семантические корреляции, но атеисты никогда этого не признают, и они не допустят того, чтобы о них узнали другие.

– В самом деле? – удивилась Ану Гаур. – А я думаю, что когда-нибудь все люди поймут, что сознание неотделимо от энергии, что оно не умирает и никуда не исчезает, а лишь преобразуется, как преобразуется энергия.

Евгений знал, что людей больше заботили иные вопросы, что отвлеченные мысли о сознании не могли быть уделом многих, как в человеческом организме не все клетки могли передавать нервные импульсы. Он знал, что грубость и невежество были присущи любому сообществу, но ему не хотелось говорить ей об этом. Его восхищала ее жизнерадостность и чистота, ее вера в людей. В конце концов, кем он был, чтобы спорить с доктором Ану Гаур? Обычным грузчиком из ненасытного и пошлого мира, где все были обязаны иметь свой налоговый номер, свой телефон и аккаунт в социальных сетях и совсем не обязаны были иметь свою совесть и душу, где сама культура и все окружающее мешало всякому, кто отличался от остальных и продолжал размышлять о чем-то высоком.

– Да, сознание видоизменяется, – прихлебнув чаю, согласился Евгений. – Пожалуй, точно так же видоизменяются языки. Если нам не известен некоторый язык, из этого еще не следует, что на том языке не происходит никакого общения или целенаправленного взаимодействия.

– Знаете, мой учитель, профессор Раджендра Шанти, придерживается теории, что русский язык и санскрит дополняют друг друга, – вдруг вспомнила Ану Гаур. – Есть еще древнеперсидский, но он слишком близок к ведийскому и санскриту, чтобы выходить на общеиндоевропейские ветви. Профессор Шанти считает, что происхождение многих санскритских слов можно объяснить, только если удается установить их связь с русскими словами. Например, слово «kula», имеющее значение «племя», «род» или «стая», когда говорят о животных, он объясняет русским словом «кулак» – сомкнутые пальцы руки. По его мнению, это древнейший знак, обозначающий общность и возникший в родоплеменных группах охотников на заре становления индоевропейских языков.

– Любопытно, – задумчиво пробормотал Евгений. – В самом деле, очень любопытно. Видите ли, в дореволюционной России просторечное слово «кулак» тоже означало главу семьи, однако затем, когда началось «раскулачивание», этому слову придали крайне негативный оттенок.

– Как раз в словах, которые у вас считаются устаревшими, мы с профессором Шанти находим самые поразительные языковые кальки и синапсы.

Ану Гаур прикрыла глаза, чтобы собраться с мыслями, а затем стала вперемешку перечислять русские и санскритские слова, выделяя некоторые из них с помощью интонации и жестов:

– Русское слово «лапотать» или вести разговор, совпадает с корнем «lap» в санскрите, «lapin» – говорящий, «alapana» – беседа. Но у вас «лапотать» сближается со словом «лепетать» – вести детский разговор, в основе которого лежит фонема «леп» – «лепить», что-то совмещать, слагать или складывать звуки. Из той же фонемы возникает русское слово «липкий», а в санскрите образуется корень «lip» – соединять, мазать или писать буквы. В германских языках от «lip» образовано существительное «губы», в греческом «lipos» означает «жир», но это производные значения. Восстановить смысловые переходы между «lap» и «lip» удается только из русского… Извините, я, наверное, очень непонятно и сбивчиво объясняю.

– Нет-нет, как раз очень понятно, – заверил ее Евгений.

– Мы уже достаточно много таких ветвей обнаружили, – с радостью произнесла Ану Гаур. – Профессор Шанти мечтает объединить наши материалы и опубликовать в виде книги.

Евгений попросил Ану записать в блокноте адрес электронной почты профессора Шанти, и они отправились дослушивать доклады. Общаться с Ану Гаур было до того увлекательно, что Евгений с грустью подумал о том, что скоро им придется расстаться. Однако после выступлений она предложила ему поехать в Национальный музей Индии, где, по ее словам, можно было по-настоящему соприкоснуться с многотысячелетней историей Бхараты.

На аллее возле музейного комплекса она подвела Женьку к валуну «Dhamma lipi», на котором был выгравирован эдикт древнеиндийского царя Ашоки, чтобы показать эти самые «lipi» – буквы древнего письма. Она присела возле большого камня и обвела пару букв.

– Это брахми, – ласково сказала она. – Письмо третьего века до нашей эры. Считается, что на него повлияла древнефиникийская письменность, хотя некоторые знаки восходят к индо-хараппской культуре. Обратите внимание, буквы не приспособлены для гравировки на камне, потому что обычно их писали на бересте или выдавливали на глине.

Затем они отправились разглядывать экспозиции музея, изумительные капители древних колонн, шедевры храмовой скульптуры, роскошные коллекции монет и индийского холодного оружия. Была здесь и незабвенная стела с клинописным текстом «Законов царя Хаммурапи», которые Евгений до дыр зачитывал на первом курсе университета. Встретить вавилонскую стелу здесь, в Национальном музее Индии, он, разумеется, ну, никак не ожидал, и ему даже пришлось объяснять Ану Гаур, почему этот черный базальтовый столб вызвал у него столь странные и незнакомые ей эмоции – ужас и смех одновременно.

Но, пожалуй, больше всего времени они провели в индо-хараппском зале со множеством мелких фигурок, горшочков, кувшинов, печатей из Мохенджо-Даро, плетеных туесков и корзинок. Ану Гаур то и дело рассказывала ему про самые древние храмы, которые строились из дерева, про самые древние города, которые были древнее Хараппы, про самые древние обряды и так далее. Вообще, на всех стендах ее интересовало все самое древнее. Поэтому она с недоумением отзывалась по поводу того, что историки относили ведийский период только ко II–I тысячелетию до нашей эры.

– Когда мы находим в долине Инда следы переселенцев с севера, мы сразу обнаруживаем у них устойчивые обряды со своим пантеоном богов. Иначе говоря, северные очаги ведической культуры должны были насчитывать тысячи лет предыстории до своего распространения на юг. Но поклонение богам Ригведы – Индре, Агни, Варуне и другим – привязано исключительно к территории индийского субконтинента. Вы не находите это странным?

– Нам столетиями внушают мысль, что знания в древности распространялись только с юга на север, – развел Евгений руками. – Для европейского человека мировая история начинается с Древнего Египта и Вавилона, это даже не обсуждается. Что касается многочисленных языковых групп, обитавших в доисторические времена от Урала до Эльбы, то с точки зрения западной историографии у них не было никакой, собственно говоря, культуры.

– А профессор Шанти думает иначе, – возразила Ану Гаур. – Даже происхождение слова «культура» он связывает не с латинским словом «colo» – возделывание, возникшим у древних римлян при переходе к оседлому земледелию, а с тем же индоевропейским значением «kula» – делать что-либо сообща. Он считает, что даже первые солнечные календари возникли сначала у северных племен.

На этом месте Ану Гаур прервала рассказ, заметив, что Евгений остановился, чтобы сделать пару снимков возле исполинской фигуры медитирующего во сне Нараяны. Пока Евгений фотографировал, ей вспомнился один забавный случай в университете:

– Однажды профессор Шанти вошел в аудиторию и спросил: «Кто знает, на каком животном ездил Индра?». Мы, конечно, знали ответ, и кто-то выкрикнул, что ваханой Индры является белый слон Айравата. «Хорошо, – похвалил профессор. – Только слоны на севере не водятся, так ведь?».

Ану Гаур повернулась к Женьке, как бы адресуя этот наводящий вопрос ему.