София. В поисках мудрости и любви

– Пурусинх, я ни о чем не жалею, – разомкнув обветренные губы, ответил Джанапутра. – Просто на один миг, всего на одно краткое мгновение, когда ты готовил чай, я ощутил… Не знаю, как это сказать, но я ощутил, что ты мой отец.

Обняв Джанапутру за плечи, Пурусинх крепко прижал его к себе:

– Ну, конечно, ты же мой сын, а когда сын и отец вместе, они непобедимы. Не бойся завтрашнего дня, Джанапутра. Запомни эти слова – запомни навсегда, есть лишь один единственный смысл в существовании зла, и он заключается в том, что зло будет повержено.

Пережидая бурю под каменным сводом скалы, они говорили о самом сокровенном, хотя слова их были такими обычными, что ничего сверхобычного в их разговоре не ощущалось. В мире людей так много говорили о единстве Отца-и-Сына-и-Святого-Духа, так много пустословили об этом состоянии, что мало кто представлял, как такое возможно и возможно ли. Все размышления вокруг-да-около носили всегда отстраненный характер, как будто речь шла о Сознании, которое не имело и не должно было иметь ничего общего с человеческим сознанием. Между тем, потаенные смыслы этих и многих других слов предавались забвению, никем не открывались и не читались. Такая вера без внутренних поисков, без живого духовного опыта означала, что миллиарды верующих существ и веровали-то в бездуховного и в такого же отстраненного от них бога.

– Ты задыхаешься, Джанапутра, потому что на этой высоте нет воздуха, пригодного для дыхания, – с сочувствием произнес Пурусинх, когда у Джанапутры открылся удушливый кашель. – Здесь убивает каждое мгновение, но здесь ты можешь пройти одно испытание…

– Испытание? О каком испытании ты говоришь?

– Ты должен очиститься, Джанапутра. Очиститься, чтобы ощутить, как в твоем сознании движется энергия, которая принадлежит не только тебе – она принадлежит всему – и все принадлежит ей. Но это не значит, что ты должен забыть все, отбросить все, что тебя связывало с этим миром. Очиститься – это значит оставить все самое чистое, что в тебе есть. Если этого не произойдет, ты не сможешь задействовать сию тонкую прану, а без нее ты не сможешь дышать на этой высоте.

– Ты хочешь сказать, что я могу дышать без воздуха? – усмехнулся Джанапутра с горечью.

– Всякая рыба думает, что дышать можно лишь под водой. Оказавшись на берегу, она задыхается и не верит в реальность существ, которых видит вокруг, полагая, что они сверхъестественны, что это только сон, – прикрыв глаза, ответил Пурусинх. – Твой сон «нидра» и есть твои недра, и лишь открыв свой потаенный глаз «сва-нитра» ты откроешь глубочайшие свои недра. Ты знаешь, чем дышат существа там, в твоих сновидениях?

Джанапутра задумался над его словами, и, хотя глаза Пурусинха были прикрыты, он отчетливо осязал, что тот непонятным образом видит все, что с ним происходит, каждое движение его мысли. Пытаясь ответить на его вопрос, Джанапутра тоже прикрыл глаза и догадался, что это была подсказка. Ведь для того, чтобы видеть сны, совсем не обязательно держать глаза открытыми. Для этого требовалось иное – сверхчувственное зрение, и он осознал, что на самом деле всегда обладал таким зрением, только раньше никогда не задумывался, для чего оно было ему дано.

Как только Джанапутра об этом подумал – свист завывавшего снаружи ветра вдруг прекратился, и дышать в разряженном высокогорном воздухе действительно стало легче. Пурусинх тоже заметил, что снежный буран поутих. Он пробил дырку в огромном сугробе, которым замело расщелину, и они стали выбираться из укрытия.

За время, пока они находились под небольшой скалой, свет и тень на гребне Сахасра-ширы успели поменяться местами. Лучи солнца по-прежнему светили ярко, правда, с другой стороны горного склона. Между днем и ночью здесь не ощущалось никаких различий – солнце и вправду как будто обходило вокруг Сахасра-ширы, не опускаясь за кромку земли, но и не поднимаясь выше сверхобычной вершины. Дивясь такому непрестанному движению, Джанапутра произнес прекрасные слова, обращенные не к Пурусинху, а ко всему Происходящему на этой вершине:

– Как солнце не опускается ни днем, ни ночью, любуясь склонами Сахасра-ширы, так же и я созерцаю Падмавати неразлучно пребывающей в моем сердце. Как обогреть ее холодные склоны? Как? Где находится семя, способное здесь прорасти? Со всех сторон покрываю я поцелуями ее тело, но не могу растопить вечные льды. Мы переворачиваемся, обнимая друг друга, и пляшем в наших плясках, как тени от жертвенного костра любви.

– Да, Джанапутра, все так и есть! Когда-то и я мог говорить такими словами, – мечтательно отозвался старик. – Без любви мы просто пустое место… Посмотри, как близка к тебе сверхобычная вершина. Она так близка, что ты можешь коснуться ее! Она уже чувствует твое приближение и начинает слегка вздрагивать. Но не спеши, Джанапутра, у этой вершины нельзя спешить! Требуется еще молчание, чтобы она могла тебя вполне расслышать.

На каждом шагу к сверхобычной вершине время словно замирало, останавливалось, и возникало чувство, что невозможно подняться еще выше. Но каждый следующий шаг что-то менял, опровергая самое представление о возможном. И каждый следующий шаг казался чудом – самым настоящим чудом, от которого на глазах проступали и тут же леденели слезы. С трудом отрывая ноги от снега, они больше не могли говорить. Они отдавали восхождению все свои силы, не думая больше о том, что никогда не смогут вернутся. Ведь они уже возвращались к самым главным своим истокам – к истокам самих себя.

Не понимая, где он находится, не чувствуя под собой ног, Джанапутра приподнял голову и увидал, что гора куда-то исчезла – вместо нее над головой у него приоткрылся бутон бесконечно-синего неба, и он зарыдал. Зарыдал при виде этого неба, потому что на вершину Сахасра-ширы невозможно было подняться. Поистине она была недостижима! Как бы высоко он ни поднимался, он всегда оказывался лишь ее частью. Он всегда был частью Сахасра-ширы – и даже на Ней он оказался лишь частью той сверхобычной вершины, на которую все это время восходил.

Так стоял Джанапутра на сверхобычной вершине, являясь ее продолжением и являясь продолжением самого себя, пока духовная вершина Сахасра-шира не впустила его в свои объятия. Она объяла его так крепко, что он упал и прижался к Ней обмороженными губами.

– Джанапутра, у тебя все получилось! Величайшая из вершин мира покорилась тебе, покорив тебя своей непокорностью, – возликовал, словно дитя, Пурусинх, заглядывая в обындевевшее лицо Джанапутры.

– Пурусинх, я не чувствую ног, и у меня кружится голова. Неужели эта гора раскачивается от ветра?

– Ты чувствуешь это – ты чувствуешь ее танец под собой? – быстро растирая ему ноги, спросил старец. – Так раскачивается и танцует сама Вселенная! Ты еще будешь с ней танцевать, царь Джанапутра! Вот увидишь…

Приведя Джанапутру в чувства, Пурусинх заставил его прыгать и приседать, чтобы согрелись ноги. И только теперь, немного осмотревшись, Джанапутра поразился тому, насколько высокой была Сахасра-шира. Где-то далеко внизу, под сверхобычной вершиной, кольцами кружили снежные тучи. Из этих титанических туч вырастали другие великие вершины Панча-Гири, а в разрывах джиразолевых облаков, за Северными горами, простирался покрытый льдами океан Безмолвия. Ему казалось, что если сделать всего один шаг вперед, то с этой вершины можно было сразу перешагнуть через весь океан! Настолько величественной и возвышенной была духовная вершина подлунного мира.

Однако там, на льдах Безмолвного океана, что-то происходило – запутанные черные ручейки стекались к белоснежным горам, оставляя за собой темные разводы и полосы. Джанапутра вспомнил слова крылатого барса о воинах Сатананты – и ужаснулся их числу. Их было такое бессчетное множество, что ни одно царство под светом чатур-чандрах не смогло бы собрать такую орду. На брань под стягами Сатананты стекались цари и могучие воины со всех земель.

– Кто же сокрушит воинов тьмы? – спросил царь Джанапутра, глядя на черные орды Сатананты. – Они сметут всех воинов Нагарасинха в первой же битве и даже не заметят этого! Пурусинх, тут нужно не благословление Сахасра-ширы, а сошествие Посланника Самого Бхагавана! Взгляни же, как растекаются они, подобно спруту, по ущельям, как выжидают, притаившись в западне, как сливаются они с толпами джива-саттв, приобщая их к своим темным ордам!

– Ты знаешь, Джанапутра, в мире людей тоже ожидают Посланника, последнюю аватару Всевышнего, Майтрею, Машиаха, ждут второго пришествия Христа, – пригладив бороду, сказал старец. – А тем временем там происходит то же самое, и толпы джива-саттв приобщаются к воинству Сатананты, полагая как раз то, что они становятся воинами Всевышнего. Если бы ты обладал сиддхическим зрением и присмотрелся бы к этому темному воинству, ты бы заметил, что многие из тех орд вступают в битвы между собой, но всех их ведет один и тот же наместник Сатананты. Поэтому, как бы ни враждовали они меж собой, все орды движутся в одну и ту же сторону, и с высоты сверхобычной вершины это прекрасно видно.

– Что же ты предлагаешь? Собрать всех, кто способен держать меч, и дать отпор в решающей битве?

– Без благословления Сахасра-ширы все непременно закончилось бы именно этим, – рассуждал Пурусинх. – Но в сиддхической битве происходит нечто другое. В этой войне темные силы всегда добиваются самоуничтожения джива-саттв всеми доступными средствами. Они управляют разумом существ через лжеучения, через подмену божественных имен, через создание иллюзий и ложных образов рупа-дхарни, изменяющих память, стирающих и без того тонкую грань между добром и злом. Но всякая тьма в сознании должна быть побеждена осознанием. Великая битва должна произойти в сознании каждого!

– Но ведь для этого и нужен Посланник Бхагавана, чтобы свет запредельной Истины вошел в сознание каждого существа, разве не так? – настаивал на своем Джанапутра.

– Добыв свет запредельной Истины, каждое существо осознает в себе Того непроявленного Бхагавана, благодаря Которому существует всякое сознание. Такая пробужденная, просветленная душа иногда называет себя Посланником или духовным Учителем, но лишь для того, чтобы возвестить о существовании Истины, а не для того, чтобы присвоить Ее себе. Думаешь ли ты, царь Джанапутра, что эти вероучения об Истине могли бы существовать без пророчеств о следующем Посланнике? И знаешь ли, кому надлежит стать той последней аватарой Всевышнего?

Пурусинх помолчал, наблюдая за тем, как черные плети воинства Сатананты расползаются по предгорьям Северных гор. Он подумал, что изменилось бы в подлунном мире, если бы сфинкс Самадхана или брамин Джагатанта назвали бы себя Посланниками Всевышнего? В темном сознании теней от этого совершенно ничего бы не изменилось…

– Пурусинх, ты хотел объяснить, почему во всех вероучениях говорится о следующем Посланнике… – напомнил ему Джанапутра, заметив, что риши ушел в себя и стал впадать в забытье или, наоборот, в какое-то припоминание.

Чтобы сосредоточиться, старец приподнял руку, положив большой палец на полусогнутый указательный. Он закрыл свои глаза для удержания сознания в полной тишине, а затем сказал царю Джанапутре:

– Потому что последний и есть следующий. Каждый, кто вполне осознает в себе Того непроявленного Бхагавана, и есть последняя аватара Всевышнего. Последняя – не потому, что другие воплощения невозможны. Она будет последней лишь в конечном множестве шеши-чисел, а за ней, Джанапутра, за ней всегда будет следовать бесконечность! Проявляя Себя конечным, в действительности Он не является конечным, и если кто-нибудь скажет, что он – истинный, последний Посланник Бхагавана, за которым нет и не может быть другого, знай, что это обманщик.

Последняя Бхагаван-аватара и есть смертная джива-саттва, вполне осознавшая в себе светозарную вечность любви Всевышнего к Истине. Она последняя, потому что смертная, и она бесконечная, потому что вечная. Только так завершается йуга невежества. Она существует и перестает существовать лишь в темном сознании теней, и душа, ожидающая света извне, еще будет блуждать впотьмах времени. Но душа побеждающая добывает свет во тьме своего сознания, и существо времени уже не будет питаться ею.

Как с наступлением утра завершается ночь, как прозрение прекращает путаницу мыслей, как меч, разрубающий узел противоречий, как праведный суд, изобличающий ложь, как выздоровление после долгого опьянения, как прорастание семени, оставленного после увядания, как вода, смывающая грязь и сама себя очищающая, как влюбленные наедине, сбрасывающие с себя жаркие одежды. Так наступает последняя Бхагаван-аватара в каждом сознании.

Закончив произносить эти слова, Пурусинх ощутил во всем своем теле необъяснимую легкость, как будто направление гравитации внутри постепенно сменило направление снизу вверх. После чего тело его отделилось от вершины Сахасра-ширы, приподнявшись над ней.

– Пурусинх, к тебе вернулись силы сиддхи! – обрадовался царь Джанапутра. – Ты снова паришь в воздухе!

– Все это происходит спонтанно, – совершенно спокойно ответил старец. – Джанапутра, я начинаю пробуждаться в другие миры и пространства.

– Подожди, Пурусинх, ты не можешь вот так уйти! Ты так и не изложил всей запредельной Истины, – спохватился Джанапутра, пытаясь остановить пробуждение Пурусинха.

– Излагая истину, очень легко ее изолгать. Вот почему маха-риши не излагают всю Истину, а только поддерживают стремление к Ней. Для тех, кто достиг сверхобычной вершины, высшим смыслом становится не достижение, а поддержание.

Пурусинх медленно кружил возле Джанапутры, он левитировал уже так высоко, что протянул ему свою руку, чтобы Джанапутра мог удерживать его еще какое-то время.

– Но я не хочу, чтобы ты уходил! – вопиял Джанапутра. – Не уходи, прошу тебя!

– На вершине этого мира я бы хотел попрощаться с тобой не как с царем, а как со своим сыном, как с частью самого себя. Потому что часть своего пути ты должен будешь пройти без меня, Джанапутра.

– Но я не готов к этому, я не знаю, куда идти. Не оставляй меня, отец!

– Не думай обо мне, Джанапутра! Думай только о запредельной любви – лишь она одна имеет смысл.

Глядя вверх, на безмятежное лицо Пурусинха, висевшего над ним головой вниз, Джанапутра все равно не хотел его отпускать:

– А как же воинство Сатананты? Кто с ним сразится? Мне не выстоять в сиддхической битве без тебя!

– Ты ведь не забыл, как произносить мантру, которой ты меня вызвал, – двинул бровями Пурусинх. – Когда мои силы потребуются тебе, ты всегда сможешь ее прочесть.

Пурусинх обозрел сиддхическим взглядом воинство Сатананты, которое просачивалось к сверхобычной вершине, мечтая захватить и присоединить Ее к темному царству. Он приблизил свой взгляд к каждому воину, вглядываясь в лица теней, поднимающих черные, растрепанные в клочья знамена, восседающих на зловонных, полумертвых лошадях. Он увидал вурдалаков, воинов с головами саранчи и кровожадных шакалов, ощутив их желания, иллюзии и темные страхи, которые движили ими.

Среди них в окружении многочисленной рати царей-самозванцев неспешно ехал наместник Сатананты верхом на коне, извергающем из ноздрей клубы зеленого пара. Закованный в непробиваемые черные доспехи, он скрывал лицо под забралом, чтобы никто не мог его узнать, чтобы никто не догадался, кто на самом деле ведет темные орды по льдам океана Безмолвия. Но когда взгляд Пурусинха встретился с пустыми глазами наместника, он узнал его даже под забралом черного шлема. Он узнал глаза Лючии – падшего ангела Света, и она, ощутив на себе сиддхический взор, тоже как будто узнала его.

– Одной мантрой в сиддхической битве, конечно, не обойтись, – произнес старец, закатывая глаза.