София. В поисках мудрости и любви

– Куда ты смотришь? – изумилась она его взгляду. – Что ты…

Не прикасаясь к Падмавати, он осторожно раздвинул лепестки орхидей, под которыми скрывалось еще одно ожерелье, мерцание которого напоминало жемчужную нить. Однако вместо жемчужных перлов на ожерелье были нанизаны ужасающие глаза! Их разноцветные зрачки вращались в разные стороны, испуская потоки света. Они обладали сознанием, они были живыми!

– Эти глаза на твоей шее, откуда они? – спросил он, ужасаясь и восторгаясь ею одновременно.

– О чем ты говоришь? – не поняла Падмавати.

Она поднесла ладонь к шее, не почувствовав никаких глаз, потому что они с легкостью прошли сквозь ее тело, утонув в груди Падмавати, словно в молочном йогурте. А затем вынырнули обратно и, перестав хаотично вращаться, уставились на Евгения лазурно-радужными зрачками.

– На тебе висит ожерелье из невидимых глаз, от которых исходят чары маха-риши, – сказал он. – Если его снять, то чары спадут, и никто больше не будет умирать, посмотрев на тебя, Падмавати.

– Так сними его! – потребовала она. – Чего ты медлишь?

– Но, если я его сниму, время начнет питаться твоим телом, ты окажешься беззащитной перед влиянием темных гун, как все джива-саттвы…

– По-твоему, лучше быть причиной их смерти? Тебе не ведомо – каково это, скольких существ я уже погубила и скольких еще погублю. Ты не знаешь, какие кошмары преследуют меня. Думаешь, этот дар, которым меня наделил мой отец, доставляет удовольствие? Говорят, он посвятил себя поискам перворожденных сиддхов, чтобы погрузиться в вечное блаженство, но он также мог собирать глаза перворожденных для создания оберега Дхарма-харам, повелевающего временем и судьбой. Если это так, избавь меня от него, я приказываю тебе!

Она не была жестокой, нет. Тем не менее, каждое ее слово причиняло ему нестерпимые страдания. Под воздействием заклятья любая другая душа за тысячи лет могла бы утратить внутреннюю чистоту, пропитаться ненавистью к себе и ко всем окружающим, перестать чувствовать и дарить любовь, но она сохранила в себе все то, что делало ее особенной.

И вот настал час, когда он должен был ее освободить, он знал, что это приведет к непредсказуемым последствиям и станет концом целой эпохи для безлюдного мира. Но разве мог он поступить иначе? Он всецело ей доверял, и если она не хотела нести эту ношу, значит, он должен был ее отпустить. Что он при этом испытывал, не имело никакого значения. Их желания, как всегда, не совпадали, впрочем, у него никогда не было права желать от нее чего бы то ни было, даже во сне.

– Мне хочется тебе кое-что сказать. Возможно, я уже никогда не вернусь в этот мир, но я буду скучать по тебе. Прости, мне никогда не хватало слов, чтобы объяснить это чувство…

Он прикоснулся кистями рук к ее магическому ожерелью, отчего сиддхические глаза зашевелились и вновь попытались погрузиться в тело Падмавати. Однако его руки охватило такое же разноцветное сияние, и он беспрепятственно вынул оберег из ее груди.

– Теперь ты можешь идти, тебе не нужно больше скрываться. В саду тебя будет ждать Джанапутра. Он выглядит почти так же, только он – не бесплотный дух.

Она заглянула в его глаза, в точности, как тогда, и в точности, как тогда, она захотела ему что-то сказать, но ничего не сказала. Она просто выбежала в ночной сад, встретив там Джанапутру – того единственного, кто спустя целую вечность увидел ее, кому она могла полностью открыться. Ее голова кружилась от радости, она глядела ему прямо в глаза, прижималась к нему всем телом. Она была влюблена и бесконечно счастлива, позабыв обо всех своих страданиях и муках. Она была свободна, как никто другой под светом чатур-чандрах, и весь мир был влюблен в нее – весь мир смотрел на нее его глазами.

Перламутровая луна освещала дорожки прекрасного сада. Они прогуливались по берегам водных каналов, в которых распускались чашечки дымчато-голубых кувалий. Их лица и ладони соприкасались, окруженные со всех сторон нефритовыми лианами, свисавшими с деревьев гиацинтовыми гроздями. Мир четырех лун был совершенно уравновешен. В нем не было ничего, кроме красоты, в нем существовала только эта способность к запредельно чистой любви, а все остальное – все остальное было обманом и наваждением. Порхание бабочек, вскрикивание ночных птиц, шуршание трав и звуки падающих капель росы приглушали тихий шепот влюбленных. Огромная вселенная простиралась над ними рукавами фиолетово-розовых туманностей и осыпала дождем драгоценных звезд.

Где-то там, в темноте ночи, приняв невидимый облик нашта-рупа, медитировал дух первопредка ягуаров. Он пытался продлить время, чтобы ничто не могло нарушить эту всесовершенную гармонию. Из его сердечной чакры вырывались потоки космической праны, которые устремлялись на Аирват-двипу, погружая обитателей острова в созерцание снов, от которых невозможно было оторваться. Он полностью выгорал изнутри, осознавая бессмысленность всей той энергии, которая была заперта внутри его сознания, ведь теперь она была не нужна Падмавати. Он сам был не нужен этому миру, и все же он продолжал оставаться в нем. Его сердце сжималось и разжималось, производя глубинные вибрации, от которых начинало вздрагивать эфирное тело Вселенной.

Всю ночь Джанапутра и Падмавати находились в тени сада. Они заснули только под утро, нежно обняв друг друга под ветвями распустившихся баухиний. Впервые Падмавати была счастлива, впервые ей не нужно было скрываться от смерти, ведь она познала любовь – любовь в своем сердце.

Эпизод двенадцатый.

Восхождение. Дары Пурусинха

В полдень, когда лепестки баухиний стали осыпаться на землю ароматными хлопьями, облетая с ветвей подобно рою бабочек, глаза Джанапутры устремились к Падмавати, чтобы встретиться с ней взглядом, чтобы вновь дышать ее неземной красотой, чтобы наслаждаться каждым мгновением, проведенным вместе с ней. Но ее не оказалось рядом. Он осмотрел весь сад, который выглядел поразительно тихим, не заметив никаких следов ее присутствия. Смахнув с себя лепестки баухиний, он вбежал во дворец, нисколько не сомневаясь в том, что Падмавати находится где-то здесь. Он обошел все залы, выкрикивая ее имя, заглядывая в роскошные палаты, где крепким сном спали прекрасные девы, но среди них не было его госпожи.

Наконец, он вошел в покои Падмавати, увидав лежавшую возле скамьи гирлянду из свежих орхидей. Он прикоснулся к цветам, но они тут же обратились в прах, который стал развеивать ветерок. Ничего не понимая, царь Джанапутра опустился на колени, нащупав на полу прозрачное покрывало, сброшенное ею. Он собрал его в охапку, глядя на собственные ладони, которых совершенно не было видно под тонкой материей. Затем выбежал из дворца и громко выкрикнул имя Падмавати, все еще надеясь, что она отзовется. Однако никто не отозвался на его крики, и даже кшатрии с косматыми львиными головами продолжали беззаботно дремать, развалившись прямо на ступенях.

– Что здесь происходит? Пурусинх, ты где?! – опомнился Джанапутра.

Он спустился к водному каналу, обратив внимание на шатер в виде лотоса. Под его сводами сидел какой-то старик. Со спины было трудно определить, кто это, поэтому Джанапутра вошел в шатер, чтобы взглянуть на него. Оказалось, пожилой риши был человеком!

– Йуджин? – произнес Джанапутра, тряхнув старика за плечи. – Эй, очнись, это ты, Пурусинх?

Морщинистое лицо человека затряслось, его отяжелевшие веки поднялись, и Джанапутра с удивлением обнаружил поразительное сходство старца с самим собой.

– Так это правда? Ты обратился в моего двойника? Падмавати рассказала, как ты снял с нее чары маха-риши. Но когда ты успел состариться? Ты постарел всего за одну ночь! – склонился над ним царь Джанапутра.

– А ты думаешь, нельзя постареть за одну ночь? – попытался ему улыбнуться Евгений. – За одну ночь многое может измениться, Джанапутра. Всего за одну ночь можно родиться и умереть, так почему тебя удивляет, что старость настигла меня так быстро? Лучше помоги подняться. Для меня эта ночь была слишком долгой.

– Падмавати пропала! Ее нигде нет, понимаешь? – выпалил Джанапутра, показывая ему волшебное покрывало, скомканное в руке.

– Да-да, я знаю, знаю, Джанапутра, – медленно отвечал старец. – Она всегда уходит от нас…

Джанапутра вцепился в него взглядом, требуя разъяснений.

– Наверное, я должен был сразу сказать, что мы с тобой очень похожи, Джанапутра. Только сознание мое пребывает в другом, несуществующем для тебя мире, а ты родился здесь, в аджана-локе. Мне удалось сделать то, что в подлунном мире никому бы не удалось сделать, потому что я уже видел Падмавати, я видел ее в мире людей.

– В мире людей? – не поверил ему Джанапутра.

– Да, возможно, она и сейчас находится там, – сказал старец дрожащим от слабости голосом. – Здесь я выгляжу древним старцем, но если бы ты проснулся в мире людей, откуда я пришел, ты бы почувствовал, что, скорее, это ты намного старше меня, древнее меня на целую эпоху, на великое множество лун! Я знаю, что это трудно понять, но сказочное прошлое и далекое будущее могут меняться местами в нашем сознании.

Неописуемо холодный жар вдруг сковал сердце Джанапутры – оно стало трещать и раскалываться как трещит и раскалывается первый лед, кристально чистый и хрупкий.

– Она говорила об этом! Она сказала, что ей всегда хотелось прожить обычную человеческую жизнь со всеми ее радостями и горестями. Испытать смятение чувств, мимолетное счастье, жертвенное служение. Скажи, что я сделал не так, Пурусинх? Почему она ушла от меня?

– Мы всегда ходим дорогами жизни, не ведая, куда они нас ведут. Никто не знает, почему она уходит, но однажды она вернется к тебе, Джанапутра, вернется, чтобы остаться навсегда.

К ним приблизился птице-человек в желто-красных одеждах брамина. Он остановился перед ними, мрачно проговорив:

– Все-таки это произошло… О, горе нам! Океан скорби сомкнулся над миром чатур-чандрах!

– Святой мудрец, поведай же нам, что случилось с Падмавати, прошу тебя! Нет такой преграды, которую бы не разрушила сила моей любви к ней.

Царь Джанапутра с глубоким почтением поклонился брамину.

– Думаешь, она дорога только тебе? – спросил птице-человек. – Благодаря тебе госпожа Падмавати оказалась в круговороте событий, которые скрыты даже от браминов острова Аирват. Сотни тысяч лун хранили мы верность клятве, оберегая наитайнейшую тайну, и вот, когда все пророчества маха-риши исполнились, я вижу, что красота ее погубила нас всех. Вы оба, следуйте за мной!

Поддерживая дряхлого старика, царь Джанапутра пошел за брамином.

– Вина за содеянное лежит на мне, – сказал он. – Прошу, скажи нам хотя бы свое имя!

– К чему соблюдать эти приличия? – вскинул руку брамин. – Сила твоей любви уже разрушила смысл жизни обитателей Аирват-двипы. Взгляни на них! Разве поклоняются пчелам, раздавив пчелиный улей?

После таких слов Джанапутра смолк, наблюдая, как в цветущем саду начинали собираться браминские грифы, воинственные кшатрии, непорочные девы. Они все еще не могли отойти ото сна и с трудом воспринимали происходящее. Некоторые из них рыдали, прикрывая губы руками. Никогда еще Джанапутра не чувствовал себя столь посрамленным.

Он не мог смотреть им в глаза, он презирал себя, ненавидел свое человеческое тело, влечения своей души. Все самые светлые, чистые, благородные и нежные чувства, которые он испытывал, вдруг обрели иной смысл – теперь они казались ему нечестивыми, порочными, темными, постыдными, а ужаснее всего было то, что остальные джива-саттвы были точно такими же, как он! Они мечтали о любви в надежде избежать противоречий, но противоречия неизбежно возникали, потому что без них не было бы и самой любви. И лишь неизмеримо более глубокая, непостижимая, сверхобычная любовь могла разрешить эти противоречия. Но как бы ни ухитрялись, во что бы ни верили существа, они не могли ничего знать об этой любви.

– Он – царь Джанапутра, наследник благородного дома Раджхаттов! Ты судишь о нем слишком строго, духовный учитель Джагатанта Таттва Свами, – заступился за Джанапутру морщинистый старик.

– Подумать только, – покачал птичьей головой брамин. – Кто меня поучает? Тот самый попугай? Пожалуй, не следовало так усердствовать с твоим лечением.

– И ты бы ослушался своей госпожи? – спросил у него старец. – Кто мы такие, чтобы противостоять запредельной любви, которая причина всего, что возникает и уничтожается? Поверь, Джагатанта, не так просто быть человеком в мире без людей.