София. В поисках мудрости и любви

– Да, Джанапутра, я говорю о времени, о вечной любви, о страданиях, обо всем, что нас окружает.

– Мы страдаем, потому что испытываем безмерное чувство любви? – поразился Джанапутра своему же вопросу. – И умираем, чтобы умерить это чувство?

– Нельзя умерить любовь, ведь все, что ты видишь вокруг, – старик остановился и обвел рукой небо и горы. – Все это было создано благодаря любви и ради любви. Но и страдания этого мира тоже нельзя умерить. Если кто-нибудь скажет, что навсегда избавит тебя от всех видов страданий умерщвлением плоти или прекращением мысли, знай, что это обманщик. Все, что останется после тебя, будет страдать, Джанапутра… страдать, чтобы любить.

– Получается, что навсегда освободиться от страданий невозможно?

– Возможно лишь временное прекращение страданий, хотя это понятие весьма растяжимо. Ты можешь съесть нечто очень питательное, что надолго тебя насытит, приучить себя к ограничениям в еде, от которых со стороны будет казаться, что ты ничем не питаешься и не пьешь воду, не испытывая ни жажды, ни голода. Но в каждом из нас живет такое существо, которое съедает само себя. Поэтому время жизни временно, и каждый год кажется джива-саттвам короче предыдущего. Поистине только сверхсущая пища, ставшая насущной, способна насытить так, что существо времени внутри джива-саттв перестанет питаться самим собой.

Пурусинх открыл бутыль с чаем и сделал несколько глотков.

– Ты не забыл, о чем говорил сфинкс? Поднимаясь на эту гору, мы должны больше пить воды, иначе у нас разовьется отек легких, и мы с тобой задохнемся, не достигнув вершины.

Он передал бутыль Джанапутре.

– Так любовь – причина времени? – спросил он, утолив жажду чаем Самадханы.

– Причина-следствие всего, и времени, конечно, тоже, – согласился с ним Пурусинх. – Притяжение и разрушение тел, духовная близость, даже слова и мысли в твоей голове притягиваются друг к другу силой этой любви. Если бы безмерная любовь проявила себя в полной мере, джива-саттвы и вся материальная вселенная были бы уничтожены. Бесконечная Кала вечности сжалась бы в одну бинду-точку мгновения. Вот почему каждая самость наделяется своим временем – не для того, чтобы существа страдали от саморазрушений, а чтобы могла существовать любовь вечная.

Не будь конечных чисел, называемых шеши-санкхья, не было бы и чисел санкхья-ананта, которые никто не в состоянии записать до конца. Но помни, Джанапутра, каждое шеши-число представимо числом-ананта, ибо каждая живая сущность жива лишь потому, что в ней живет вечность любви.

– Значит, и любые числа-ананта тоже можно представить конечными шеши-числами? – прикинул в уме Джанапутра.

– Нарисованный на листе круг, не имеющий начала и конца, при повороте листа выглядит конечным отрезком. Конечный отрезок из другой перпендикулярно лежащей плоскости будет выглядеть как бинду-точка. Что для плоской тени кажется вечностью, для астральной сущности может пролететь как одно мгновение, но выполнение таких кармо-действий всегда требует перехода к иной размерности сознания. Если размерность сознания остается прежней, то плоская тень начинает думать, будто она сама уже достигла «конца бесконечности», и это, несомненно, вводит ее в заблуждение. Именно так бесконечноголовый Сатананта обманывает джива-саттвы, внушая им ложные мысли и действия, например, подталкивая к страшным жертвам во имя любви.

– И поэтому можно сказать «ты есть Тот», но говоря обратное «Тот и есть ты», можно прийти к ложному пониманию сути? – вспомнил Джанапутра слова Пурусинха.

– Ты начинаешь понимать, – многозначительно взглянул на него Пурусинх.

Они проходили по ледяному полю, состоявшему из высоких бугров и скользких ложбин, куда стекали ручейки расплавленной воды. Больше всего эта картина напоминала гигантский лабиринт, созданный для того, чтобы сбить с толку, запутать каждого, кто посмеет в него войти. Блестящие ледяные наросты петляли, словно извилины фантастического головного мозга, из которого хотелось побыстрее выбраться, но Джанапутра то и дело куда-то скатывался, хватался за прочную веревку, обмотанную вокруг тела Пурусинха, и снова карабкался вверх. Так они миновали испещренное льдами предгорье Сахасра-ширы и вышли к громадным Ее склонам.

Глядя с этих склонов вниз, можно было подумать, что они уже взобрались на самую высокую вершину подлунного мира. Под ними развертывался поистине сверхъестественный, неизъяснимый пейзаж. Тысячи горных вершин уже лежали пред ними, сверкая миллионами хрустальных граней. Дхумрово-серый туман поднимался из ущелий и устремлялся вверх, подобно водопадам, текущим в обратную сторону. Всюду творилось нечто невероятное – с пространством начинали происходить немыслимые метаморфозы! Границы дольнего мира как бы скруглялись, они искривлялись, как искривляется изображение под выпуклой линзой, и вытягивались к горизонту, но горизонт этот находился где-то у тебя под ногами.

– Да-а, захватывающее зрелище! – подбадривая Джанапутру, восхищенно произнес старец.

– Не думал, что аджана-лока может выглядеть вот так… – отозвался Джанапутра. – А ведь мы еще не приступали к восхождению!

– Там мы находились еще на земле – здесь мы уже на небесах, а дальше будет еще сложнее…

Сделав небольшой привал, чтобы насладиться созерцанием неповторимых хребтов и скал, выступавших из снега, они продолжили свой путь, который лежал еще выше, на сверхобычную вершину Сахасра-ширы.

– Знаешь, что самое трудное и самое страшное? – решил поделиться своими чувствами Джанапутра. – Самое страшное – это когда ты начинаешь осознавать, что твоя любовь никому не нужна… Она не нужна Падмавати! Тысячи лун прожила она без меня и будет жить дальше. Для этого совершенно не нужен я, понимаешь, Пурусинх? Ни подлунный мир, ни сварги вселенной не перестали бы существовать, если бы не было моей любви к Падмавати.

– В этом и состоял смысл ее похищения, – объяснил Пурусинх. – Именно так Сатананта внушает мысль о бессмысленности любви. Он ненавидит любовь во всех ее проявлениях, кроме себялюбия, но больше всего он ненавидит любовь вечную – любовь Бхагавана к той запредельной Истине, которая утоляет всякую жажду и голод, даже голод времени. Какой бы ни была любовь – взаимной, безответной, возвышенной, безвозвратно потерянной, недостижимой – в ней всегда присутствует высший смысл. Ибо только любовь имеет смысл, лишь она наделяет смыслом существование самой Вселенной и жизни всех джива-саттв, даже если причиняет душевные муки и страдания.

– Стало быть, без этих страданий не было бы и моей любви к Падмавати? Что ж, Пурусинх, теперь мне все стало ясно.

– В умозаключениях, подобных этому, важно понимать тонкие различия, Джанапутра. Если существа страдают от любви, это еще не означает, что страдание необходимо для существования любви. Ведь и жажда внутри существ возникает потому, что они живут, а не потому, что существует вода. Прежде чем говорить о связи любви и страданий, следует понимать, что ненависть тоже не возникает без страданий. Вот почему Сатананта использует ту же самую возможность страданий для достижения совершенно иных целей. Об этом тонком различении есть одна притча. Прошу тебя, выслушай ее, царь Джанапутра.

Однажды явился к царю мудрец, который сказал: «Великий царь, вода наделяет всех жизнью, а царству несет благосостояние. Ты поступишь мудро, если сделаешь так, чтобы все реки земли потекли только в твое царство». Послушав того мудреца, царь приказал выкопать каналы, чтобы вода со всех рек потекла в его земли. Он захотел присвоить себе всю воду, но когда каналы были открыты, и вода потекла по ним, русла рек быстро обмелели и высохли. Вспыхнули бесконечные войны. Горе охватило все царства, многие существа погибли, а земли того царя обратились в пустыню. Все утоляли жажду и могли жить, пока та же самая жажда не обернулась для всех бедою.

– Ты думаешь, помыслами того мудреца управлял Сатананта?

– Может он, а может, нет. Чтобы воздействовать на души существ, даймоны используют разные имена, зачастую имена богов. Ведь даймоны применяют тот же самый закон, позволяющий перемещаться космической энергии Шакти: «Ничто не возникает для ничего, и ничто не существует без чего бы то ни было». Но не ради любви к Истине применяют они его, а для распространения ненависти и лжи, благодаря которым существуют.

– Так для чего нужны имена богов? – по-прежнему недоумевал царь Джанапутра. – К чему все эти верования, имена и названия, если ими может воспользоваться любой из асуров?

– А ты бы смог жить без имени? Не зная имени, можно обходиться с рабами, но не с богами, которым поклоняются дживы. Мы ведь уже говорили об этом – только глупец полагает, что, уничтожив все цветы и деревья в саду, можно избавиться от вредителей. Каждая вера, даже самая непритязательная, предлагает пути избавления от страданий в добродетели, в любви и в преданном служении. Чтобы утолить жажду, священная корова может пить из любого водоема, она может пить из грязной лужи. Однако из этого еще не будет следовать, что в ее молоке содержится грязь. Поэтому каждый пастырь нахваливает молоко своей коровы, он добросовестно пасет лишь свое стадо, и каждый пастырь думает, что он важнее коровы, хотя молоко дает корова, а не пастырь. И вот тебе другая притча, Джанапутра.

Пас один бедный пастырь корову, которая давала достаточно молока для всей его семьи. Как вдруг вошел дух в корову, и она сказала: «Сколько бы ты меня ни пас, одна корова не сделает тебя богатым, не избавит тебя и детей твоих от всех страданий. Видишь вон то стадо – уведи его этой ночью». Пастырь решил, что в корову вошел дух Всевышнего, и увел ночью чужое стадо.

На следующий день корова сказала ему: «Теперь ты стал богаче, но ты станешь богаче всех царей земли, если тебе будут принадлежать все коровы, и только ты будешь решать, кому и как утолять жажду чистым молоком». Пастырь стал коровьим вором и научил сыновей своих, чтобы после его смерти продолжали они уводить коров, пока все коровы не будут принадлежать одной семье.

Прошло время, и однажды все коровы земли действительно стали принадлежать только сыновьям того пастыря. Однако, когда это произошло, они и не заметили, как стали красть коров друг у друга. Брат пошел на брата войной, и вся разросшаяся семья бедного пастыря погибла. Так чей дух вошел в ту корову, которая обещала избавить семя пастыря от всех страданий, а на самом деле всех погубила?

– То есть каждое верование предлагает пути избавления от страданий, но в каждое верование может вселиться дух, который со временем лишь усилит страдания джива-саттв?

– Как же иначе? Потоки энергии потому и текут, что они могут двигаться в любом направлении, – объяснил старец. – Скажу тебе больше, Джанапутра, это желание во что бы то ни стало избавиться от любых страданий ведет порой к возникновению зловредных учений, разрушающих личность через прямое либо косвенное отречение от любви. Такие лжеучения не ведут к освобождению, они лишь сильнее порабощают разум джива-саттв. Твоя мать, верховная жрица Наянадхара, хотела просветить подданных, избавив их от веры в богов и асуров. Но когда существа перестают верить в богов и асуров, они начинают верить в материальные блага, в высшую власть толпы, в свою исключительность, в совершенство своей весьма ограниченной науки, в богатство, позволяющее, как им кажется, купить любую веру.

Меняются только названия, а в сущности – это такие же лжеучения дурбуддхи, как учение о великом Свабудже. Не хотел бы тебя удручать, но весь мир людей теперь обращен в такого рода деструктивную секту.

– Почему же Всевышний вас не спасает? Почему Бхагаван не шлет вам на помощь Своих Посланников и великих сатгуру, если у вас все так плохо?

– Посланники… – глубоко вздохнул Пурусинх. – Знал бы ты, сколько их было! Одна эпоха сменяла другую, великие Учителя создавали вероучения, но невежество… Нет, оно никуда не исчезло! Не буду тебя обманывать, Джанапутра, но пришествие тех Посланников едва ли оправдало ожидания, связанные со всеобщим просветлением и спасением. Праведные джива-саттвы и без Посланников Бхагавана оставались бы светлыми душами. Зато среди тьмы теней, считающих себя истинными последователями тех великих Учителей, возникло столько разногласий, столько безумия, что пришествие еще одного такого Посланника, несомненно, привело бы весь род человеческий к гибели.

– Пурусинх, твой мир людей обречен, – покачал головой Джанапутра. – Если Бхагаван не шлет к вам Своих Посланников, то йуга невежества, в которой вы пребываете, никогда не окончится.

– Вот именно, не окончится, – согласился с ним Пурусинх, переходя на шепот. – Раскрою тебе одну тайну, на самом деле, эта йуга невежества – бесконечна, она бесконечна как бесконечно само время. Просто есть эпохи великих Учителей, способных нести в себе свет Истины, и есть такие беспросветные эпохи, когда в силу особо тяжких кармических последствий невозможно пришествие ни одного Посланника для восстановления связи джива-саттв с той запредельной Истиной. По правде говоря, Джанапутра, в мире людей за такие слова меня бы разорвали на части. Но ты, надеюсь, не станешь со мной этого делать…

Царь Джанапутра был ошарашен шуткой Пурусинха, которую воспринял буквально. Взглянув на него, старик от души рассмеялся, а потом решил рассказать все, что ему было известно про Гуаттаму:

– Тот браминский гриф Гуаттама был мне знаком, Джанапутра. В свое время он был в мире людей очень известным мыслителем, которого звали Джидду Кришнамурти. Долгое время его считали одним из Посланников, просветленной сущностью, способной изменить мир людей к лучшему. Но когда он увидел, какие страшные и кровопролитные войны вспыхивают среди людей, он отказался быть очередным духовным Учителем. Понимаешь, почему? Понимаешь, что произошло в его сознании? Он осознал, что, назвавшись в таком мире Посланником, он неизбежно введет всех в заблуждение, ибо само понимание этого слова было давно утрачено.

Все привыкли ожидать Посланника, который когда-нибудь придет, принесет с Собой свет божественной Истины, после чего наступит вечное счастье и всеобщее благоденствие. Но с такими вечно ожидающими дживами ничего никогда не наступит, как невозможно нести воду в решете. Прежде им самим должно научиться добывать и нести в себе свет Истины.

Так говорил Пурусинх с царем Джанапутрой, поднимаясь по снежному гребню Сахасра-ширы. Как две неразличимые бинду-точки передвигались они вверх по резкой линии излома светотени. По одну сторону от них лежала холодная, камфарно-синяя тень, а с другой – сияла ледяная грань безжизненной пустоши. Вместе с ними вверх по склонам бежали струйки поземки, сначала очень медленно, а потом все быстрее и быстрее…

И вот безбрежная волна снега, сдуваемого со склонов Сахасра-ширы, неожиданно взметнулась над ее вершиной и, подобно чудовищной серой лапе, обрушилась на путников снежной пургой. Все заволокло непроглядной пеленой. Едва держась на ногах, они шли наугад под напором пронзительного ветра. Крупинки снега врезались им в кожу, царапали щеки, обжигали руки, словно языки пламени. Необходимо было срочно найти какое-то укрытие, чтобы переждать бурю.

– Спускайся за гребень! – крикнул старик Джанапутре, прикладывая руку к обледеневшей бороде.

Джанапутра, ни разу не видевший снежной бури, кивнул головой, и они стали торопливо спускаться в направлении небольшой скалы, почти целиком занесенной сугробами. За этой скалой ветер дул не так сильно. Пробравшись в горную расщелину, они оказались под низким каменным сводом.

– Еще немного, и нас бы точно замело снегом! – растирая руки, произнес Пурусинх. – Ничего! Сейчас мы тут с тобой обустроимся. Превосходное место! Получше всяких там дворцов, а?

Прислушиваясь к завываниям вьюги, Джанапутра поджал ноги и обхватил их руками, а старик взялся за вещевой мешок. Он развел в лампаде огонь и наломал в жестяной чайник снега. Тепла от масляной лампады было не так много, но Джанапутра по крайней мере перестал стучать зубами, да и Пурусинх сумел отогреть свои кости. Ну, а когда подоспел чай Самадханы, им стало так уютно в этом крохотном убежище, находящемся невесть где над облаками, что уходить отсюда уже не хотелось.

– Держи, царь Джанапутра, похоже, наша с тобой пища сделалась сверхсущной, – сказал Пурусинх, разломив замерзшую и твердую, как лед, хлебную лепешку. – Я знаю, о чем ты сейчас думаешь: «Если завтра мы поднимемся на вершину, сил спуститься обратно никому не хватит». Твои мысли читаются у тебя в глазах. Тебе страшно, и я не удивлюсь, если ты сожалеешь о том, что мы с тобой забрались так далеко.