Бесодиада

– Я должен быть рядом с Пашей, когда он будет отвечать на вопросы. Это хоть как-то поможет ему сконцентрироваться, – нервно, подбирая слова, говорил я.

– Это невозможно. Вы же сами это понимаете, – спокойно и уверенно отвечал столичный.

– Паша не сможет! Я его знаю! Он будет нервничать и начнёт нести околесицу! И на этом для нас шоу закончится! Вообще закончится! Всё политическое шоу для всех нас закончится! Вы это понимаете!?

– Зачем же Вы так на Пашу-то. Я уверен, он прекрасно справиться с ответами на любые вопросы. Да, Паша?

Паша улыбался и, молча, кивал головой.

– Да не справится он! – мой голос синхронно повышался с корявыми звуками каких-то музыкальных инструментов в моей голове. – Говорю же Вам, он по закону в досмотре нуждается, ему помощь нужна. Диагноз у него такой, понимаете!?

– Так, вiн мене доглядав. Вiн мiй брат, вiн мене i доглядае, – до конца не понимая смысла разговора, вставил в мою поддержку Паша.

– Оооо! Снова эти корявые звуки. Что, старая пластинка заела?! – столичный в упор посмотрел мне в глаза.

–Да, заела! Я же Вам говорю, доглядать я его должен! – мой голос предательски дрогнул.

– Вот и доглядай! – спокойно сказал столичный.

На журнальном столике прямо перед моим носом вдруг, откуда не возьмись, оказался серебряный поднос с хрустальным графином, по-видимому, коньяка, тремя рюмочками и джентльменским набором закуски. Аккуратно и ровно нарезанные ломтики лимона были слегка присыпаны сахаром, немного чёрного шоколада и, для какой-то надобности, не порезанный солёный огурец. Как он там оказался, я имею в виду не огурец, а поднос, я с полной уверенностью сказать вам не смогу, но ещё минуту назад его там точно не было.

– Доглядай, доглядай! Сразу на троих доглядай! – с пренебрежительной усмешкой, но приятным голосом, произнёс столичный. – Тебе это не помешает.

Сказать, что я был сильно озадачен, это значит, ничего не сказать. Я был обескуражен и обезоружен. Мало того, что распевка в моей голове явно усилила своё звучание, к ней ещё и добавились весьма ощутимые барабанные удары в височной области. К тому же, видимо, я потерял самоконтроль, потому что, совершенно не думая этого делать, я стал, можно сказать, непринуждённо разливать коньяк по рюмочкам. Но и это ещё не всё. Страх совершенно неопределённого рода стал овладевать моим сознанием, я хорошо это понимал и старался взять себя в руки, но проблема заключалась в том, что, по-видимому, страх как-то уж очень сильно влиял на моё физическое состояние. Мне становилось дурно.

– Выпей! Сейчас пройдёт. Это с непривычки. Они всегда так делают.

Речь столичного депутата становилась для меня не совсем понятной. К тому же мне стало казаться, что она доносится из какого-то другого помещения. Я ещё не пил, но у меня уже кружилось в голове.

– Кто делает? – обессилено, но удивлённо, произнёс я.

Я еле услышал свой собственный голос среди корявых звуков каких-то чёртовых музыкальных инструментом, бренчаще-звучащих в моей голове.

– Кто, кто. Оркестр. Они всегда так делает перед началом. Настраивают инструменты. Выпей, тебе станет легче.

Как по мановению волшебной палочки мы трое синхронно подняли свои рюмочки для употребления напитка, и замерли в ожидании напутственных слов.

– За тебя, Паша! За твою победу! – столичный произносил слова мягко и мелодично. – Ты главное их не бойся. Если в политике они из себя ещё хоть что-то представляют, то в жизни они чистая нечисть. Я-то их хорошо знаю. Так что нечего их боятся, этих неприятностей, главное – не верить ни единому их слову! Политика – это бизнес, Паша, и к порядочной жизни, а тем более к правде она никакого отношения не имеет! Так что за тебя, Паша!

Подходов к коньячку оказалось ровно три, когда хрустальный графин опустел. Мне действительно стало немного легче, но я всё равно ещё пребывал в какой-то гравитационной ловушке. На секундочку мне даже показалось, что я вижу себя со стороны. Но панически беспокоило всё же меня сейчас больше другое, алкогольное опьянение Паши, которое наступило как-то чересчур быстро.

– Как вам коньяк?

Столичный депутат как будто читал мои мысли.

– А!? Настоящий дорогой коньяк. Можно сказать, королевский напиток! Рецепт 1776 года! Приготовлен прямыми потомками короля Генриха! А!? У меня осталась только одна бочка. Правда, того самого великолепного года. Я берегу этот коньяк для особых случаев. И сегодня случай особый, можете мне поверить!

– Паша сильно пьян, – совсем пьяным языком произнёс я, и даже не смог продолжить свою мысль.

– Ну, за это можете не переживать! Мы легко это исправим! Это всё потому, что я люблю пить коньяк из рюмочек. Мне думается, из бокалов коньяк стали пить из экономии. Вам так не кажется? – столичный снисходительно посмотрел на меня и обратился к Паше. – Паша, возьми, пожалуйста, солёный огурец! Настоящий домашний квашеный огурец! Это чистое здоровье! Кстати, – он снова переключился на меня. – Я вижу, Вам уже стало легче!?

Стало мне легче или нет, я ответить затрудняюсь, но какофония звуков в моей голове в тот момент действительно умолкла. И как я сам этого не заметил. Но на смену этой умолкнувшей какофонии пришла какая-то пугающая тишина какого-то нового опасного предчувствия. Предчувствия какого-то начала или, может быть, какого-то конца. И что характерно, я как-то интуитивно ощущал, что связано было всё это совершенно не с коньячком и расширением сосудов, а с чем-то, что происходит, по-видимому, где-то у меня за спиной. И, правда, в этот самый момент в комнату ожидания вошёл сотрудник телепрограммы, и пригласил Пашу в студию. Я смог только безвольно проводить его и Пашу взглядом. Наступила какая-то лукаво-неловкая пауза.

– Занавес! Акт первый! – послышался чей-то неприятный голос где-то у меня за спиной, и я даже машинально обернулся.

Но там никого не было, даже серебряного подноса. Столичный депутат уже успел удалиться, и следил за происходящим на сцене прямо из-за кулис. И мне ничего не оставалось делать, как пройти, шатаясь, по коридору и присоединиться к нему. Признаюсь, я ощущал себя совершенно скверным образом. У меня кружилась голова, присутствовало устойчивое чувство тошноты, мне уже начинало что-то мерещиться. Думаю, я находился в предобморочном состоянии. Был ли я пьян или же это было связанно с чем-то другим, трезвого отчёта я точно себе не отдавал. Я старался хоть как-то держать себя в руках, но удавалось мне это с большим трудом.

Глава 13. Политическое ток-шоу

Первыми в мою голову ворвались очень громкие звуки оваций. Да, да, именно оваций. Мне казалось, аплодируют миллионы рук, такими громоподобными они звучали в моей голове. Когда Паша только вошёл в студию, зрительный зал начал приветствовать его аплодисментами ещё до того, как ведущий ток-шоу смог представить его зрителям. Такой реакции не ожидали ни гости программы, ни даже сам ведущий. Овации были настолько бурными, что ему несколько раз пришлось просить публику успокоиться, и дать возможность продолжить программу.

К этому моменту я уже стоял за кулисами рядом с нашим столичным депутатом, и крепко держался за его руку. Когда ведущий наконец-то взял ситуацию под контроль, он первым делом поблагодарил публику за понимание и, повернувшись к зрительному залу, он зачем-то несколько раз поклонился ему в пояс. Честно говоря, я не совсем хорошо понимал, что происходит. Ну, оно и понятно, я был ко всему этому действительно не готов. Особенно я был не готов к тому, что, когда ведущий, начиная свою программу и, жестикулируя, поднимет вверх свою правую руку, в моей голове зазвучит полноценный симфонический оркестр. С перепуга от неожиданности у меня подкосились ноги, и я, чуть ли не падая куда-то в пропасть, с удвоенной силой вцепился в руку столичного депутата.

– Полегче, дружище! Это всего лишь первый акт!

Какой там “полегче”! Несмотря на то, что я крепко вцепился в руку столичного, я всё равно падал куда-то в какую-то бездну. Во всяком случае, мне так казалось. Физические законы привычного для меня мира перестали существовать в привычной для себя форме. Полное отсутствие гравитации снаружи и, сковывающая любые движения, гравитация внутри. Моё физическое тело падало на дно, но дно почему-то было сверху. Я находился в полуобморочном состоянии. Мне стало очень трудно дышать. Тошнота подошла к самому горлу. Я делал очень короткие вдохи носом, чтобы её сдерживать и хоть как-то оставаться в сознании. Всё моё внимание было приковано к физическому состоянию моего тела, которое постепенно удалялось от меня в какую-то темноту, и я начинал терять себя из виду. Но, как ни странно, мой оркестр не на секунду не переставал исполнять музыкальное произведение.

Где-то вдалеке я слышал и всё происходящее вокруг меня. И как столичный попросил кого-то из сотрудников студии принести мне стул, и меня усадили в мягкое кресло. И как ведущий представлял гостей программы. Я смутно, как будто через забрызганное дождём лобовое стекло ночью при свете грязных фар, видел, как под музыкальное сопровождение моего оркестра ведущий шоу, припрыгивая с ноги на ногу, что-то пафосно декламировал аудитории, стараясь затронуть чьи-нибудь чувства или эмоции каждого. Как, пританцовывая под музыку, ведущий передвигался по студии и задавал вопросы гостям передачи, и его лицо при этом совершенно не скрывало насмешки. Напротив, задавая очередной вопрос “от лукавого”, он с удовольствием, поглаживая свою бородку, наблюдал за изменением выражения лица интервьюируемого.

И вот наконец очередь дошла и до моего брата Паши. У меня закололо сердце. Я это почувствовал даже из полной темноты, в обморочном состоянии. Ведущий долго оттягивал этот момент, видимо, что-то серьёзно взвешивая. И вот оркестр затих, и наступила тишина. Остались только Паша, ведущий политического ток-шоу и свет в студии. И тут, ни с того ни с сего, ведущий вдруг исполнил прямо пред носом Паши затяжную чечётку, да ещё и такую громкую как барабанная дробь перед смертельным номером. Только сейчас я заметил, что ноги ведущего заканчиваются волосатыми копытами. Теперь понятно, почему так громко, пол ведь паркетный.

– А вот Вы, молодой перспективный политик, по мнению некоторых политологов, Вы-то, что думаете по этому поводу?

Зрительный зал взорвался бурными аплодисментами.

– Подождите! – бесцеремонно оборвал плебейский порыв публики ведущий. – Пусть он для начала что-нибудь ответит.

И тут, как оказалось впоследствии, только для меня, раздался гром, можно сказать, среди ясного неба. Паша спокойно заговорил совершенно нормальным голосом, в трезвом уме и здравом рассудке. Мой оркестр ударил “Полёт Валькирии”. Под громкую музыку, где-то в темноте, в моём потустороннем сознании творилась какая-то вакханалия. Мне казалось, что я это не я, а тот, который я, уже умер, и я это кто-то другой.

– Огурец! Точно, это солёный огурец! Он волшебный! – совершенно идиотская мысль сама с собой дискутировала в моей голове.

– Идиот, то была волшебная тыква.

– Сам ты идиот, огурец и есть однолетние травянистое растение семейства тыквенных. Или это коньяк!?

– Он что тоже из этого семейства?

– Нет, он каких-то королевских кровей, столичный что-то об этом говорил.

– Ах, вот как они самодержавцами становятся!

Вакханалия творилась не только в моей голове, но и в студии. Совершенно трезвый Паша не только умело и разумно отвечал на поставленные передним конкретные политические вопросы, он сам смело задавал таковые встречные своим оппонентам в студии, и даже иногда самому ведущему, который от удовольствия стал припрыгивать на копытцах выше обычного и чаще потирать свою бородёнку. А вопросов было много. Перекрёстный допрос или, если быть точнее, веерный, на который стало походить политическое ток-шоу в прямом эфире, близилось к своей кульминации. Нервное напряжение оппонентов Паши накалялось с каждой минутой. Стали чаще звучать провокационные вопросы, вход пошли даже слухи, скудоумие и даже чьи-то домыслы. Но Паша с лёгкостью парировал все выпады своих политических оппонентов, чем приводил их в бешенство под одобрительные комментарии ведущего и бурные аплодисменты публики, так как в студии уже послышались лёгкие оскорбления гостей в адрес друг друга.

Как Паше это удалось, для меня, наверное, навсегда, останется загадкой. Но в тот момент в моём сознании смешалось всё. Мой оркестр одновременно исполнял весь цикл опер “Кольцо нимелунга”. Смешались Минские соглашения, северный поток, обязательная добровольная вакцинация. Какие-то зигхующие вагнер геи и санкции какого-то баран бэо. Борьба с коррупцией, сквозное воспитание патриотичности молодёжи и переход на коренную латиницу. Соглашения, противоречащие договоренностям, договорённости с врагами отечества и невозвратные кредиты МВФ. Какая-то война, которую мы ещё не проиграли, но обязательно победим, если она начнётся.

Оказывается, Паше хорошо разбирался не только во внутренней политике, он хорошо понимал и проблемы внешней и, можно сказать, знал в лицо и всех наших иностранных партнёров и союзников, а главное, их истинные намерения. Теперь мне понятно, почему он вызывал такое всеобщее раздражение своих политических оппонентов. А в студии как раз присутствовали лучшие из лучших, можно сказать, политическая элита. Знаменитый ведущий кого ни попадя на своё ток-шоу не пригласит. И вот один из таких “лучших”, когда-то в недавнем прошлом тоже молодой перспективный политик, можно сказать, “продавший” ради своей карьеры своего отца далеко не за медный грош, и сейчас сам, будучи уже элитой, а туда, к слову, как бы других и не принимают. В общем, он, по молодости лет, не выдержав нервного напряжения политической дискуссии, вытянул вперёд свою правую руку, положил посередине запястье левой и согнул в локтевом суставе, вытянув при этом зачем-то ещё и средний палец правой руки. Таким образом, он хотел показать одному из рядом сидящих с ним оппонентов своё несогласие с его мнением. Как впоследствии объяснял сам политик, это был объединённый жест восточной Европы, который в свою очередь соответствует курсу евро интеграции, и никак не может рассматриваться как предосудительный.

Этот жест, если я правильно понял, оказался ещё и сигналом к последнему акту. Ибо мой оркестр сразу перешёл к эпическому исполнению вальпургиевой ночи из оперы” Фауст”. Действие разворачивалось, можно сказать, масштабное и обещало стать феерическим. Говорили все и одновременно, не обращая никакого внимания на умышленно слабые замечания ведущего. Ругань и прямые оскорбления в студии сопровождались конкретными политическими аргументами. Некоторые вопросы и реплики носили уже совсем личный характер, особенно когда касались состояния здоровья. Повышенные тона иногда переходили в крик или визг. Среди всей этой кутерьмы я отчётливо заслышал знакомый нетрезвый голос Паши и его фирменное “а ты про шо”, “а ты звидки знаешь”. Это была единственная радостная весточка от моего здравомыслия за весь этот сумасшедший вечер, которая, к моему сожалению, просуществовала недолго. Её окончательно омрачил чей-то неприятный голос за моей спиной: