Иночим великанов. Апокрифы Мирадении

– Не выйдет, – лишь бесстрастно на её потуги обмолвился он, когда она, уже осерчав без меры, готова была впиться зубами в делающую вызов её самолюбию брошь. Перестав силиться, она, зардевшись впавшими щеками, разочарованно выпустила его палец, и словно обрушаясь, улеглась на тонкую взмокшую от усилия спину, взмывая в свободный полет пыль и тельца микроскопических клопов, обиженно скрестив тонкие как ветки руки на плоской помеченной рубцом груди, забыв накрыть подогретую возмущением плоть. На её точеном лице читалось обуявшее недовольство, похожее на признак чести, что подлинно позабавило Клайда.

– А тебе гляжу, немедля стало весело? – желчно скривив почти бесцветные брови, припомнила она начало их ночи, и как она преодолела стойкий запах перегара, побудив его справить замазанные до последней нитки сохнувшей грязью, вещи в стирку.

Клайд чуточку смягчил прорезавшиеся эмоции, и показал, что казуальное наваждение жизни сошло на нет.

– Мне пригрезилось, что у куртизанки, был на лице налет принципиальности, вместо привычного… Стыда.

Она поняла его намек, без полуслова, и решилась ответить в полной мере. Перед этим она натянула ткань, по рюмку шеи, и следопыт остался почти без спасительного укрытия.

– С тобой мне не совестно. Тобой быть стыдно. Ни разговоров, ни полноценных ласк – ничего. Заходишь, платишь и уходишь. А ещё всегда водишь по ланитам, будто они тебе милее всего остального, – пылко костила она, отводя душу, видя его абстрактный витавший поодаль взгляд, и прыснула напоследок. – Кого ты представляешь, когда ты со мной? – она ожидала, его обычного отбрехивания, но внезапно, он туго выдохнул, и, чмокнув обветренной губой, выдал желаемый ей ответ.

– Ты права Зибила. Можешь взять с меня десятину, за занудство. А в тебе я вижу, девушку, которую я больше не смогу видеть. Ты на неё похожа, как и все полуэльфийки.

– Она ей была? – остывши клокотавшей желчью, более располагающе, поинтересовалась та, сверкнув изумрудными очами, даже сняв напряжение голоса, и натяжения ткани. Она быстро остывала.

– Отнюдь. Просто была красивой блондой, с Ганийских земель. Не как эльфы, а как нечто среднее. Как ты…

Он оборванно смолк. Зибила поднялась, и попыталась его обнять, видя печаль в его серых ртутных глазах, но он дернулся, и та даже невольно усмехнулась краешками острых уст.

– Ты тверд в увереньях, что тебе ещё есть чему смущаться, передо мной?

– Мне не нужна жалость, – слегка сердито отозвался он, напустив брови домиком, и лавиной скатился затылком к мягкой подушке, пропустив спутанные волосы по стене, и с легкими узорами гравировки скани цветов с шипастыми лепестками на спинки барельефа кровати.

– А мне бы удостовериться, что у тебя деньжата водятся, и сшибай меня дальше. В прошлый раз…

– Имеются… – тупо и бесцветно ответил он, перебив ненужные слова, будто стараясь успокоить скорее себя. Вышло не важно.

– Новая работа?

– Вроде того.

– Достойно заплатили, учитывая, что ты обязывался отстегнуть мне двести? – подхватила та, лукавя как можно.

– Хватит с горкой на пять дней вперед, – откликнулся он, и тут же повернулся набок, спиной к ней высвечивая ещё с дюжину разно размерных шрамов, поперечных и продольных среди бессчётных рубцов, захвативших все, что можно считать кожей.

– Хочешь, я обниму тебя? Безжалостно. Ежели сочувствие тебе не надобно? – она села, скрючив свою изящную спину, и посмотрела на косо кренившуюся свечу с комода, которая окончательно догорала своим пеньком огарка.

– Не откажусь, – в стену напротив отозвался Клайд. Там в тусклом отсвете была картина, очерчивающая в рамке, великана, торившего путь застилавшей обзор порошившей метели, и следопыт муторно начал вспоминать детство.

Зибила задула последнею затухающую свечу отдав их на волю набежавшего мрака, и плотски прижалась к его испещренной зарубками спине, попутно подоткнув себя и его более теплым ворсовым одеялом. Её тонкая рука, обхватив его впалый живот, изрубленный в корневищах рубцов. В кромешном мраке, теплым порывом воздуха, она принялась воркующее шептать ему в ухо.

– Ты её любишь? – вкрадчивый вопрос вызвал по его телу холодный озноб цыпок, и он немо не ответил. Иного для подтверждения истины, лишних слов и не требовалось, достаточно лишь почувствовать гусиную кожу на теле, или легкое подергивания глаза, или глотания наболевшего комка в горле.

Но он тоже решил не обойтись без каверзного вопроса.

– Сколько тебе? – он впервые поинтересовался её персональной жизнью. Невидаль для его нрава.

– Сто девяносто шесть зим, – весьма спокойно и без обиняков повинилась она.

– Смотришься на тридцать…

Не смотря, на большой сброс, она все же напряглась, так как воочию ведала жен весняков, которым было за тридцать. Она шепнула его за мягкий зад на почти тщедушном теле, и тихо с игривым укором вымолвила в полной овладевшей их миром темнотой.

– Эх, Клайд, комплемента от тебя, не дождёшься, как и ребенка от полуэльфа.

– А ты хочешь? С твоим то промыслом?

– Я за бытие многое повидала, и вновь бы занялась чем-то иным, было бы для кого… – угрюмо заметила она, и на этом их короткая беседа в теплых объятиях, и окутанной тьме помещении, подошла к разумному завершению, так как Клайд, устал и провалился в мир грез о ней…

Барон, резко смахнувший личину сурового властителя, так же быстро и безжалостно сорвал с себя власяницу, как если бы она салфеткой у ворота, а под ней всплыл украшенный золотистыми полосами и пуговицами, зеленый камзол, которых хоть и был, растянут на волю обрюзгшего живота, не терял обаяния, особенно супротив, почти рясы монаха, подоткнутого веревкой. Он быстро выбирался за границы письменного стола, и собрав всю волю в дюжий кулак протянул Рибе свою крупную ладонь.

Та, особливо приподнимая свою бордовую бровь, вскоре приняла от него жест доброй воли, и покуда два его пальца, сжимали её четыре, он не мог сдержать вырвавшейся улыбки, постепенно растворяющею, предыдущее смиренное лицо.

– Как же я уважен, одним шансом прикоснуться, к чему-то связанным с досточтимым следопытом Клайдом… Нет не одной захудалой таверны, где заколачивающий себе чеканку менестрель не слагал быль, о минувшей битве при Антуре.

Гоблинка, подоткнув зеленые уста под клыки, снисходительно кивнула на его лесть, адресованную её хозяину, и вскоре раззадоренный авантажем, он пригласительным жестов повел её прочь из коморки, которая в тусклых тонах, напоминала прибежище отшельника. Про осунувшегося от такой перемены настроений Джоаля казалось, забыли оба. И тот едва вырванный из обескураживающего беспамятства, подняв звонкую ношу, нагоняя проследовал за ними, дабы хотя бы формально не отказываться от исконного плана.

Меж сваленных стульев и столов во внезапно набежавшей сумеречной темени, кряжистый барон, в своем новом аутентичном для своего сана облачение, загоревшейся нежданным знакомством вел низкорослую Рибу в сторону отголосками доносившегося до них чада пира, попутно честолюбиво расхваливая себя.

– Тут дело скорее практичности. Ни душа не припоминает меня в одеяние монаха, покамест я чахну над скрижалями о великих битвах. Ну и тем паче, о похождениях воспетых героев, точь как ваш легендарный хозяин.

Хоть Джоаль не видел в затопившей всякий просвет тьме, но по нависшей тишине, простершейся между ними, и гуле издалека, все же понял. Ей не особо пришелся по нраву акцент на своем хозяине, и она бы предпочла скорее молчаливо соглашаться, нежели ворошить байки, к которым может и не относиться.

– Да где же там, наш виконт? – внезапно как о заначке в кормане припомнивший о нем Нуйд Гум, обернулся, и, получив приблизительную расплывчатую тень позади, в отрывистых вспыхивающих отсветах звезд через брешь в застланных шторах, и тотчас полностью утратил интерес, вернувшись к коротконогой зародившей пленительную страсть спутнице, по левую руку.

Они свернули на право к изливающемуся златом свету, и вся на обертона гудящая орава, сгрудившаяся в единый пласт знати на первой этажа, с радостными возгласами приветствовали хозяина поднятым воем, и, в довесок чествуя его спутницу, но, ещё не доходя, Джоаль услышал обрывистую фразу.

– А это дамы и господа, Риба, она…

Все разом как в воду опущенные смолкли, включая екнувшего и сбившегося барона, и выбравшейся из тени Джоаль с якорем гнувшей сумкой через плечо, воочию увидел свыкающимися с ярким залом зеницами, что побледневший до полотна Нкйд сжимает указательный палец во рту, а на Рибу ополчились почти все, хоть и корящими полными яда взглядами. Осекавшийся барон с последующей опустившейся тишиной, что можно было резать, чмокнув, только высунул укушенный палец, когда заметил его, и он слегка просиял, минуя набирающей волю бесноватый вид.

– Впрочем, самый вещий гость, это… – он опять не успел договорить, так как Джоаль подал голос сам.

– Это – вестник из королевства, спешивший известить вас достопочтенные подданные, что – принц Симал жениться! – все сначала окончательно сбились с толку не нашедшие, что молвить с прошлой эскапада сделавших их языки деревянными. А после, одушевившись из пучины исступлённости, истово задрали бокалы, и принялись в три горла чествовать принца Симала, даже не удосужившись узнать имя невесты, и вероятность успешности спонтанного брака. В таких вопросах сея мелочь неглавная.

Спустивший сведанные мышцы округлого лица, Барон, напустив себе присутствие духа, в надлежавший форме почеломкался с несколькими гостями, которых до этого, по-видимому, избегал в своем гордом одиночестве читабельной коморки. После соблюдений прелюдий он смахнув вновь нахлобученную показную мину, вернулся к ним. Риба все так же хмуро стояла снизу, с полуторным мечом, которых многих смущал, но она вцепилась в него мертвой хваткой осемью пальцев, уперев в круглую щеку, и на отрез не собиралась отпускать, воткнув его конец в пол. А длинный обвитый кожей черен с вершиной красочного эфеса, держа перед носом, задевая гардой сновавшего течением бока фалд, и оборку платьев.

Нуйд Гум, вернулся из пут светского общества, подозвав и Джоаля, который успел уже столкнуться бокалами с очень развеселым седовласым испитым вельможей, без капли мышц, чьи скулы под впавшими щеками могли рубить лед. Оторвав их обоих из запруды щеголей, барон молча повел их повыше к медальонам с головами, оцепенело скалящих пасти. И на устремляющейся ввысь лестнице с деревянной балюстрадой, возвышающей лакированные поручни, они пересеклись с его женой, которая властно встала у самых перил. Догадаться, что сей была она, не имелось признаком прозорливого предсказателя.

Возрастная женщина была пышной, но весьма приятной на вид. Казалась, она умело сочетает, в себе и умеренный макияж в гериатрических целях, и молодящее синеватое платье с минимальными белыми кружевами, чтобы не увеличивать формы, а её слегка кругловатые мясистые щеки, были украшены небольшой долей румянца марафета (или действием вина). Широкая уложенная ввысь прическа под широким лоснящемся челом, сочетала несколько серебреных гребней, и в рыжих курчавых локонах то и дело, можно было приметить черты обработанного розоватого кварца, в виде частей украшений, как и в снизки на шеи.

Заострив вид на муже, что опять стремился слинять, но уже в более официальный кабинет, она, уперев пухлые руки в бока наминального корсета, тут же подметила.

– Из чулана на пир. С пира вспять в четыре стены? – её корящий голос все же был мягким для того который боролся с душным гамоном, но очевидно если её разозлить, он тут же мимикрирует в пискливый фальцет.

– У меня важные гости родная. Смилуйся, и пропусти. Я скоро приспею. Они не задержаться, – успокоительно через гам, вкрадчиво просительно проговорил тот с легким басом.

Хозяйка города, доискивающимися бледными очами, обмеряющее осмотрела гнувшего спину виконта, и тут же перебросив чуткость, приметила зеленую приземистую особу, и тут же приосанившись, припомнила все злокозненные слухи о гоблинах нависшее в городах.