Иночим великанов. Апокрифы Мирадении

Виконт, аналогично улегся, и тут же машинально проговорил.

– Мирной ночи Риба.

Спустя какое-то время, он услышал короткий скабрезный ответ.

– Все что попробуешь в меня пихнуть – откушу.

Закатив глаза, он отвернулся, и, подавив вспыхнувшую злость, почти тут же отдался сну, не дождавшись вестей и снеди.

10.

Клайд пробудился раньше Зибилы, и та поняла это не сразу. Она была укрыта, и как ни странно, чувствовала себя отлично. По-летнему занимающаяся анемая лучезарно брезжила, через небольшое разорённое от штор окно, и приятный протиснувшийся зной легкими покусываниями касался её утонченного сухощавого лица. Безродный одевал свои затертые каучуковые сапоги, и черную потрепанную куртку, которую было жизненно необходимо отмыть, от въевшейся сухой грязи, которая потрескалась, и отшелушившаяся стелилась на досках пола отлупливающейся скорлупой. Но он казалось, не замечал её. Так же она приметила, что его волосы, которые она раньше принимала за цвет воронёного крыла, были не в тон его одежде, и даже поблескивали от света.

– Не знала, что ты светлый шатен… хотя нет, ты русый, – сонно отозвалась она, жмурясь и потягиваясь субтильным телом.

Нацепив перевязь без меча, он, стоя к ней исполосованным рубцами открытом от рубахи боком спокойно ответил, по мере сил.

– Я тоже.

– Ты помыл ради меня голову? – она знала, что это не так, но хотела убедиться, теща себя кроткой грезой, некем поистине нелюбимой девушке. Жалкое и печальное зрелище.

– Ну, можно и так сказать, – развел он, руками нахлобучивая преподнесенные стираные вещи, скрывая испещренное сухопарое тело. Она присела, подобрав под себя тщедушные бедра, откинув покрывало, и посмотрела на него с подозрением, сощурив изумрудно поблескивающие под человеческий разрез веки.

– Значит, до этого ты догадался, а рот вымыть, нет?

Клайд дыхнул на ладонь и втянул, широко растворяя крылья носа, оседающие миазмы. Скривив до неузнаваемости скуластое лицо, он понял её намек, и, кивнув насупив уста, разразился сухим откровением.

– Ну… так-то я пытался протрезветь, чтобы выбить пару монет…

– У кого? – подпирая коленями более заметно носившую пересекающий алый рубец плоскую грудь, заломила та, поправляя подсвеченную челку с нечеловеческих глаз.

– Об этом я тогда не размышлял, – опять, выдав показное раскаивание, Безродный свыкаясь с постиранными и накрахмаленными штанами, принялся отходить к выходу, под скрепучие отклики половиц.

– Вот так просто? – на ходу требовательно спросила Зибила, тяжелевшем с каждый словом голосом, и дергающейся индиговой жилкой на тонкой шее.

Он остановился и посмотрел на неё с высока, но без пренебрежения, и добавил, на прощание.

– Я мог бы уйти, сулясь, что ворочусь и заберу тебя к новой жизни, но этого не будет. Не из-за тебя, а потому как, я такой. Как ты канючила: нелюдимый и не ищущий привязанностей. И ты больше прочих, должна разуметь отчего. Сим, прощай.

Он выскользнул, неплотно прикрыв дверь, даже не столкнувшись взглядами напоследок. Зибила со щемящей обиды, осевшей в сердце залившись стигмой по ввалившийся от досады щекам, взбеленившись, наскоро подняла с полу свой голенастый сапог и метнула его в дверь, в которой осталась щель разлуки. Дверь пришибленно затворилась, а она, откинувшись, ещё долго недвижимо пролежала слезоточиво лицезря оставшейся на столешницы у огарка мошну с монетами, со скорбной миной, и неизгладимой горестью на душе, которую не испытывала уже очень и очень давно…

Однако привыкшего к дворцовой ночной идиллии, Джоаля, пригожий сон миновал, и он просыпался в кромешной ночи с заядлой периодичностью. Но не бессонница неприютного места терзала его думы. А до неприличия раскатистый храп. Причем он то и дело в кромешной тьме, растерянно смотрел на мирно сопнувшего на боку Гайта, но тот подобно грызуну тишайше сопел через водораздел диастемы меж зубов и скривлённой носовой перегородкой, чей ансамбль на порядок уступал, тому, что он услышал с противоположного правого бока.

Риба скинув одеяла, распростершиеся на измятой простыне с набивкой соломы, выставив все открытые части тела, широко разинув клыкастый рот, храпела, как лощадь, и несколько не сбавляла темп. Ищущий исхода своей беде Джоаль пару раз, вставая напаиваясь неотъемлемым духом бадьяна от неё, накрывал гоблинку, и слышал только нечленораздельное бурчание сквозь сильно затянувший сон, а однажды даже осознанное сорвавшееся меж клыков слово, произнесенное с благоговейной интонацией – Хозяин…

Даже несмотря на то, что тот нашел это нюанс милым, дальнейший сотрясающий барабанные перепонки бравурный грохот, отскакивающей от стен, не мог его усладить, отчего он, порвав наволочку, запихнул в уши куски ткани, которые подавили половину концерта одной музыкантши, с избито зацикленным мотивом.

То-то было его удивление, когда первым, что он увидел поутру среди мириад, воспаривших во взвеси пылинок, подсвеченных лоснящимися прерывистыми брезжащими вторгнувшимися лучами, был вздернутый курносый нос Рибы, иступлено уставившийся на него бездонно синими сапфирами. Она полностью облеченная в своё, стояла во весь свой малый рост, и пытливо наблюдала за его ушами почти ложа угловатый подбородок на деревянный свод у изножья. Когда он, слыша собственное учащенно забарабанившее сердцебиение в звоне ушей, начал доставать вытянутые лоскуты, пронизанные, янтарное бурой ушной серой она озарено догадалась.

– Эвоно что. Стало быть, опять штормлю, – она, повинно покачав головой с шапкой червлёной копны, расширяя веки, сведя губы под клыки, и отошла поодаль.

Джоаль с ломотой в заморенных членах, поднявшись на ломящих локтях упирая тяжёлую голову на изголовье делимое перилами, тут же бременился пустотой желудка, и увидел Гайта, который тут же участливо вручил ему тарелку со сдобой, и плошку теплого настоя с курившейся в свету полосой утреней снеди.

– Гожее утро. Завтрак в постель сир, – весело отозвался тот, растягивая ухмылку, рябинки и конопатки, уже облеченный в краги, и поножи, с льняной рубашкой.

Без энтузиазма с замутненными не отпускавшим до конца сном глазами, виконт принял завтрак, и почти не глядя, проглотив его. С ещё набитым тот ртом спросил оруженосца.

– Остальные, накормлены, напоены? – его речь лишена мягкости, и невнятна от сухости горла, но достаточно понятной для верного оруженосца.

– Право так сир. Калиб всех насытил, ещё час назад, – довольный отозвался Гайт, точно заразившись командным духом.

– Ну, так изволь отрапортовать, отколе я все ещё прозябаю в постели? – недовольно бросил он, скриви брови, и да задрав тонкую серую полоску под гладким носом.

– Увольте. Так не положено нам смердам, расталкивать виконта, племянника королевы, – оторопело, обелялся Гайт, подкинув брови с рыжей не мытой копной.

– Глупый ты Тощий! Клайд же молвил – как только свет забрезжит. И давненько оно так? – указал тот на крохотное окно, вырезанное меж бревен у потолка не струганных досок, разделенного двумя обработанными дегтем прямоугольных брусьев, на которых распустили силки раскормленные пауки, на совесть собирающие мошкару из щели.

– Рассвело, как два часа назад сир, – немного виновато объявил оруженосец, почесав мелкие налеты порыжелой щетины на подбородке, хмурив уста, и ища спасения взором на не предосудительном полу.

Побелевший Джоаль схватился за голову, впив в свисающие бурые пряди свои нежные пальцы, и ошалело вскочил, бросив кружку и несколько забытых в ней капель в свободный полет на пристанище простыни. Внезапно он с новым овладевшим испугом обнаружил, что на нем нанизана лишь камиза, и по голым голеням по колени прошелся игривый холодок, с низины половиц. Риба стоя и подпирая проем плечом, оценивающее осмотрела его утлые колени и, шмыгнув, добавила с неким пиететом, выпятив телесные губы на клыки.

– Да ты не робей, я и не такое видала.

Сконфуженный виконт повернулся к ней согбенной спиной и насуплено брезгливым жестом указал удивляющемуся его выкачивающему краску с впалых щек нервозу Гайту подать сложенную одежду на комоде.

Клайд брел по уже успевшей застыть за стылую ночь и подшучивающее утро почти терракотового оттенка земли, и жалел, что напился, на день раньше, и измазал и без того не новую, заскорузлую одежку, коя после разборчивого стирки, побуждала вымыться самому от режущего кожу крахмала. Осенний внезапный прорезавшийся среди гуляющих облаков зной припекал ему слегка посвежевшие вившиеся волосы, и каждый шаг натягивал затвердевшую от высохшей грязи отлученную от мытья прореженную дырками куртку (она бы не пережила подобного), и осевшую одежку. Он погруженный в мысли, огибал упитанных дам, с гнетом коромысла и звонко плещущиеся водой в кадках, и просыпленный горохом пробегающих детей, которые при этом успевали клянчить у него денег. Но познавши, что не ввек не получат от него желаемого, опускались до ядовитой брани, которую, Клайд пропускал мимо ушей, как и их притворные просьбы и увещания.

Сквозь эпизодические растянутые отпавшие тени разношерстых домов и приосанившегося каменного столпа, с призором сигнального огня, чья тень так же маревом виднелась на отвердевшей земле, прореженной колеями обозов, он выходил в сторону затмившей границу зубцов гор, ратуши. Как и ожидалось, у неё никого не обреталось, вне новых ещё не отогнанных кликуш на паперти, и он, бескорыстно выкрав себе время, отлучился в Квелый лист, в которой давеча оставил Сайму (или она его). Втискиваясь в полутьму спертого духа, его ещё минуя липкий пол, гложило вчерашнее разнузданность ввиду хмеля. Хозяин встретил его не без язвительной улыбки поверх бороды, намекая на не оттёртую грязь, и с ходу корыстолюбиво заломив с него шесть монет за пропущенное по горлу вчера. Следопыт послушно опустошил карман, и заказал подобие завтрака.

Усевший в тени закоулка корчмы, он взахлеб опустошал плошку, освобождая её от раскаленной снеди, украдкой поворачивая набитый рот к крохотному ромбо подобного окну, которое выходило на фасад ратуши, и спуск ступенек к лобному месту Ренокра. Согретое грудное молоко кентаврши, понемногу пробуждало его заморенное днем давеча тело, а миска желтоватой каши, обжигала небо, но он все так же пихал переваренную крупу в свой зев, успевая запить её чуть менее жгучей, но не более жидкой смеси.

В очередной поворот он задел деревянную кружка, что, покачнувшись, расплескала по промоинам высушенного временем накренённого на одну колченогую ногу стола густую сбегающую прочь жидкость, ручьями стремившуюся обрыву. Так как накрапывающие капли плаксиво лились на пол, он спустился, чтобы как-то смягчить урон для того, кто станет прибирать за ним. Уже на полу, и не щадя и без того грязный рукав видавшей виды куртки, он как губкой впитывал лужу белого хлюпающего состава, и с трудом отдирал ворсистую ткань от липко приставучего деревянного пола. Не шибко увлекательный процесс, разбавил, заинтересовавший его приглушенный на тона разговор за спиной, который не сразу, но заставил его ускориться в его тщание.

– Их пятеро. Один обряжен по пику моды из дворца, хотя я и смекаю, вам это не нечего существенного не привносит. Попросту зарубите на носу. Он в бордовом полосатом в желтую полоску кафтане, и нелепой куафе, то бишь шляпе такой с подогнутым краем. С ним: дохлый оруженосец; старый солдат; дезертир и вор. Все до смехотворного допотопно. Необходимо обыграть это, под убийство нейкских лесных выродков. Как уяснили?

Говоривший очевидно был не из этих краев (все зубы были на месте, и в речи не прослеживалось гнусавости). Даже скорее из приближенных ко двору. Но простота речи, подчеркивала либо его спешку, либо необразованность. Когда Клайд неспешно поднимался, он, обострив слух, все же дождался ответа, тех, кто таился в тени, получая наказ.

– Мы вас поняли. Но не лишним сталось бы, уточнить гонорар, за-скажем… услугу, – говорила женщина. Молодая? Старая? Ловивший слова как на удочку, следопыт, не понял, но голос определенно был сильным, как у заурядной жительницы севера познавший бремя сурового края. Ему представлялись по душе, девы с таким темпераментом.

– Верно. Могу разутешить, и не поскупиться. Шесть тысяч. За пять это более чем приемлемо, и щедро… – не успел вымученными словами договорить неизвестный, как его перебил довольно высокий почти певчий тенор.

– Подождика. Ты же токмо что втирал, какие они пустоголовые, и им проводник кровь из носу надобен? Это разве не надбавляет ещё одного в копилку жертв?

Говоривший был явно либо юношей, или человеком с очень высоким голосом от природы, от чего даже упрек, ему приходилось пропевать. Клайд испытывал странную антипатию к таким мужским тембрам.

– Малой прав. Ты лепетал, они пожаловали седова за провожатым. Кто он? – заговорил глубокий, и по-своему грубый бас, судя по тучной интонации, не особо наделенного умом человека.

Повисла тишина, за которую Клайд, успел запихнуть ещё пару стынущих ложек в рот, но жевать он старался раз в три секунды, дабы не пропустить ответ, отчего его щеки раздулись, как от укусов пчел, желваки работали как при конвульсии, а выпученные глаза налились слезами, от жгучей температуры. Иногда приходиться сносить форменные пытки с тем, чтобы избежать ещё больших напастей.