Иночим великанов. Апокрифы Мирадении

1.

Стоило всей группе оторваться от ратуши Ренкора, как наемники высунулись из-за угла укрывшего их любопытство каменного здания, за которым им велел ждать Дориль. Клайд не смог избежать, их любопытного внимания полностью, и перед тем, как покинуть город ненароком встал перед ними в профиль. Наниматель после указаний поспешил вернуться в столицу, а тройка, получила заказ, и предоплату в две тысячи, потерю которых мог пережить Дориль, так как его всецело спонсировал Зигав.

Канна была долговязой девушкой, которая давно разменяла второй десяток, и отметка тридцати лет была не за горами, если бы она знала, когда родилась. В ней было шесть с половиной футов роста, и она могла побахвальствовать хорошей рельефной мускулатурой, среди не только женщин, и мужчин, но и младых самок орков. Её почти черная вороненная тугая коса тянулась малость растрепанной сороконожкой по спине и заканчивалась секущимися концами у крестца, а раздвоенная на пробор челка со лба не доставала и до редких бесцветных бровей. Она была одета в зеленоватую с коричневым, ушитую по талию и плечи, утеплённую робу с мехом куйнов на крепких плечах, которая подчеркивала её формы шнурками на груди. На спине пересекая грудь ремнем, у неё весьма приметно гнездился колчан с задубленной кожей и тесьмой. Лицо обладало острыми скулами, и гладким задранным носом, поверх утопленных выразительных ореховых глаз, переданных ей от отца, и узкий подбородок, навязанный родством с матерью. Её приметный шрам у правого уголка губ тонких уст, добавлял её образу вечную скорбь. Мать оставила его ей, когда та вопреки запрету ребячески смеялась с соседским мальчишкой вовремя панихиды её бабушки, которую та и не помнила. Она была старшей в их семье, и самолично руководила своим покладистыми братьями опуская связки почти что контральто, волью судьбы оставшихся ей на попечение и не только…

Старшего сына из их семьи величали Вайтом. Этот кряжистый и неимоверно высокий человек одетый как монах во власяницу, был не только могуч как орк, но и вынослив как кентавр. Не смотря на то, с его макушки облетела чащоба прядей, оставив телесную позже буро загорелую на анемаи прогалину ещё в двадцать пять, его пышная и длинная тянувшаяся шлейфом по развитую грудь борода с заметным шрамом на левой щеке, что была связанна в косы искусной к плетенью Канной, пугала в разы лучше, чем его жиденькие затесавшиеся как рогоз над прудом волосы, что то и дело отрастали торчком. Ему по наследству от матери досталось треугольное лицо, зеленые глубоко утопленные в череп очи, и вздернутый круглый нос. Единственное, в чем судьба его обделила, это в достатке ума. Его мать сильно приложилась к элю, на назревшем празднике урожая, и разрешила мужу удостоить себя вниманием, а злосчастному элю она доставляла внимание ещё многие месяцы вперед. Отчего Вайт и стал немного глуповат и тучен, но со своим родом деятельности справлялся на отлично. Его ослоп с шипами и металлическим набалдашником, не раз взметаясь и разрезая воздух, вдавливал череп в грудную клетку, а манера речи и низкий голос мог стать жупелом на всю округу, когда он издали, начинал в своем спокойном тоне обязываться выдрать им ноги, и забить ими же. Он был первым, кто без обиняков поведал младшему о том, что стряслось с их отцом.

Младшего отпрыска в их когорте звали Слизел. Он был не глуп, но не гениален. Умел, но не чересчур. Умело владел мечом, но до королевской стражи ему было далече. Ростом был не мал, но до остальных ему было недостать, вне вставания на мыски. Но что касалось стряпни, он был даровит, и на порядок обскакивал остальных. Канна часто уламывала его сготовить любую пустяк, лишь бы не глодать суп из постных шкварок, который она варила от бездарности своих кулинарных навыков. Он был в этом такой мастак оттого, что часто оставался с отцом, а тот, будучи в прошлом досточтимым корчмарём в одной из таверн, дотошно готовил его как приемника, и оставлял подолгу на кухни, выдавливая из него толк. Малыш Слизел быстро преуспел, и даже порывался приготовить, что-либо дома, но мать железной рукой не позволила затмить себя. А однажды так сильно огрела его скалкой по брови, в знак ответных действий на ущемления своего авторитета, что у того, левая бровь так нормально и не заросла, отчего он надолго стал почти недотрогой. А шрам, напоминающей крылья ласточки, всегда оставался в памяти у тех, кто его видел несмотря на то, что он скрывал его спущенными до шеи темными волосами, на вытянутом смазливом лице с оливковыми глазами, да с правильными чертами и пропорциями, которые терялись из-за приметного изъяна.

Они не были известны в широких кругах, но некоторые графы Лирры, не раз прибегали к их услугам, убирая неугодных наследников, или зазнавшихся детей. Отчего их репутация и росла из уст в уста, лишь у высших чинов, а солидный приток медяков за выполненное поручение, обеспечивал их до следующего сезона с достатком порой, окупая их запросы сторицей. Не раз им поручали убить и других наёмников. С неохотой, но они выполняли поручения, без особых изголяний.

Но нынешнего субъекта они в лицо не знали, отчего с ходу и завязались споры. Всей тройкой они стояли под тенистым отлогим навесом деревянной крыше за публичным домом с обзором на весь ренкор, и спорили на повышенных тонах. Но на деле прекословили между собой только Канна и Слизел, Вайт, лишь тучно кивал, и соглашался, не поспевая порой за их изливающим потоком скоротечной мысли.

– Я тебе зуб даю, надобно выходить сейчас. Убьем их со спины, и дело с концом, – настаивал стравленным тенором Слизел, подпирая плечом начинавшую от влаги покрываться лишаем у подножья каменную стену здания, с частыми точно кистью нанизанными мазками побелки извести, скрепив руки, и поглядывающей через тонкий тын, обрамляющий полупустое стойбище бочек для стока вод из желоба, за скорым отступлением своры через западные ворота частокола. И то дело, отдувая от лица масленую не мытую челку, что спадала под легким порывом ветра, затмевая зоркий глаз, и рубцовый след на брови.

– Согласен, – скудоумно кивал басовитый Вайт, что без сомнений, был самым приметным, и стоял подальше заднего фасада, но все слышал и рисовал в своем скупом умишке целые картины из их скупого описания, и примеров расправы с назначенными врагами.

– Но он нас услышал. Это как пить дать. Отчего и решил поторопиться. Бьюсь об заклад, сей плут пронюхал и поспешил оторваться от нас. Они могут быть предостережены, – вносила толику разума в их спор свинцовыми нотками Канна, опасливо выглядывая из-за угла здания, вместе с братом, только чуток нависая над ним.

– Согласен, звучит здраво, – опять заладил Вайт, отчужденно кивая подкидывая щупальца плетеной бороды, как и прежде.

– Авось, я один все исполню? Ты мне всего-навсего лук подай, я так и быть вам две тысячи, по родственным связям отсыплю, – мерзко, скалясь неровными передними зубами хихикнул Слизел.

– Согласен. Чем шибче, тем гоже, – опять-таки аляповато мутно закивал Вайт, смотревший на погожую просинь лазурного неба, кое пересекало плеяда уносившихся в теплые участки птиц.

– Да помолчи ты! – источая разбавленный водой яд, буркнула на него стяжавшая морщинку на ровное чело Канна, и Вайт слегка пристыженно повесил нос. – Не лишне попервой справиться об этом страннике, – менторски продолжила она, украдкой касаясь своего шрама на краю губы идущего от разреза. Чем-то его аура сразу побудила её интуицию опасаться.

– У кого же? Может того верзилу, заправлявшего корчмой, кой все допытывал нас о графе занудство? – предложил младший, искоса глянув на виснувшую на его голове узким подбородком сестру.

– Он с ним заодно. И деньжат может не принять. Мне пытать сейчас не с руки. Мы здесь до поры чисты, а залечь после где-то надо, – покачала головой Канна, пока ветер прошелся по её бледной коже, теребя короткую высунувшуюся на блеклые брови челку.

Повисло муторное молчание, а прошедшая мимо светловолосая девушка в сероватом чепце на жеванный выцветший домотканый сарафан зелено-болотистого цвета, уведя их павшую ей на вид компанию, вначале намеревалась вдоволь посмеяться, над тем, как выглядывают из-за угла Канна, будто покрывалом ложась на младшего, разбавив свою кислую мину лучиком жизни. Но заметя при свете из-за тени нависшего и облачённого в рубище Вайта, она ойкнула, сузив круглые черты лица, и поспешила удалиться, теряя цвет лица сильнее, чем было, становясь снежной девой средь застывшей тверди терракотовой глины.

– А что, ежели попусту спросить с городничего? – внезапно прорезалось у Вайта.

– Городничего? – в унисон произнесли оба посмотрев вначале на друг друга, столкнувшись вытаращенными зеницами.

– Ну… – осекаясь, подергал тот порыжелую густую бороду, завязанную в несколько кос с блестящими клипсами на сёкшихся концах, как и обычно, когда думал. – Я приметил, он очень хотел потолковать с человеком покрытой сохлой грязью, и был счастлив, как дитя, когда тот уделил ему время.

При слове «дитя» Канна вздрогнула всем охладевшем телом, покрывшимся гусиной кожей, что ощутил спиной Слизел, на которого она облокотилась, но после вне лишних паник они, кивнув друг другу, дали добро идеи тугодумного и обычно косноязычного брата.

Озаренный благоговением Барон все не сходил с крыльца ратуши, попивая из фужера с филигранью, смотря вдаль через ограду резных свай веранды к облезлым от зноя столпам редута частокола, неотрывно наблюдая, как просветившиеся меж убористых ветвей игольных еловых деревьев путники исходят по ещё мощеному тракту вглубь извилистой испещренной рытвинами глиняной стези. Он восседающей на качающемся кресле был все ещё переполнен эмоциями от встречи с Клайдом, и казалось, светился рвущейся наружу экзальтацией. Его бокал, на половину наполненный красным вином ошалело прыгал в неуклюжих кистях, и он спасительно поставил тот на коленку. Когда, стараясь миновать черных солдат, на паркет взошел щуплый и молодцеватый Слизел, барон его ещё не видел, зато заслышал, звон метала, освобожденного из ножен.

Молодого парня, лет двадцати, приложили к искусно обструганному брусу, и уже намеривались вспороть брюхо, когда нашедшийся из обуявших наваждений, привнесенных в его рутинную жизнь следопытом Нуйд, оборвал их початие. Он не без труда привстал и грузно подошел к жмущемуся человеку обложенным двумя на умеренно пробивающимся за границу веранды светом, блестящими клинками мечей, напрямки к прижатому к расписному и выделанному брусу. Тот был облечен, как странник со всеми чертами: изношенной кожаной бурой куртке с прорехами у подолов и груди; накинутой на неё зеленоватой хламиде; выпускал мятую бледно желтую потную рубаху у шеи; и имел подогнутые голенищем грязные истоптанные по глине дегтярные сапоги, и держал подпоясанную под левое бедро перевязь без меча. Не чем он не вызвал у него нареканий в не отступившем ожоге впечатлений, и подобравший пояс зеленого кафтана барон учтиво запросил.

– Отчего же ты любезнейший, так резво рвешься, на беседу со мной?

– Помилуйте, я право хотел лишь потолковать о человеке, что ушел с группой ратников. Мне кажется, именно он спас мне жизнь, два года назад. Но я так и не возмесил ему долг, – искусно и выразительно врал осунувшийся субтильный Слизел, но как не странно скептик в бароне, принялся таить, и он велел расторопной стражи отпустить молодого человека. Мечи с тонкого горла Слизела отстранились, и он надул гортань, выпустив кадык и медленно распрямляясь. Ухмылка плута все ещё таилась в его нутре.

– Ах, чем только Клайд не оставил неизгладимый след в наших сердцах. От Майзы до Лирры, его имя бродит как блаженный ветер, под зноем. О чем именно ты хотел расспросить меня? – умиротворенно говорил барон, стоя на веранде ратуши на ватных ногах опьянённых желанной встречей с живой легендой здешних земель.

– Это Клайд Безродный? – искреннее удивившись, разинув оливковые очи, разволновался Слизел, задрав одну бровь и шрам ласточку. – Тот, что был при битве за Антур? – не унимался тот, едва не срывая тонкий голос.

– Именно он, – довольно растёкся в улыбке круглолицей барон, отчего его щеки стали столь крупны и округлы, что он стал походить на бурундука с пущенной бородой.

– Ох, благодарствую вас от всего нутра, – с напускным перевалившим чувством ухватил увесистую руку барона Слизел, и пожал как можно более нарочито признательно. Стража, было, дернулась, но Нуйд усмирил их одним мимолетным взглядом сгущенных редких бровей.

Тот благословенно кивнул, и, похлопав его по слабому плечу, добавив напутствие на дорогу.

– Поспеши. Он ни в жизнь не останавливается на лежку, дольше, чем на сон. У тебя есть шанс перехватить его. Передай ему, что барон Нуйд Гум ему очень признателен, за ту историю, и не применено ждет его назад в Ренкоре.

– Всенепременно. Ещё раз несказанно благодарю вас сир Гум.

Лживо раскланявшийся Слизел спрыгнул и побежал прочь, а Нуйд, усмехнувшись, опять приложил к густым усам бокал, и, вернувшись на террасу, ещё долго покачивался в скрипучем кресле качалке тупо лицезря просторы леса, в которых уже растворился хвост гурьбы солдат и значимого для него следопыта.

День занимался погожий, и лучи заведшего под занавес осени бабьего лета, теплили округу, доводя каждого изголодавшегося по летней поре человека, в экстаз. Редкие облока курсировали под вялым ветром, а мелкая мошкара почти не одолевала люд, смиренно приступающий к своим делам. И вроде бы все шло своим чередом, и припекающая анемая, да люди, вклинивающиеся в русло дел, и только один человек с куражом в зияющих глазах, вносил толику горечи в мирный уклад, несясь и сбивая с ног старушек, и отвешивая затрещины детворе, даже не желая слышать их просьбы.

Канна перехватила весело мчавшегося брата и подтащила его к себе, видя его лучившийся азарт. Вайт, просто пучил зеленые глаза, и ждал ответа, прислонившись к белоснежной извести на каменной, кладке пожелтевшей стены из проклюнувшегося ряда треснувших кирпичей. Отдышавшись, и поправив темную челку и искрившегося испариной лба, тот пересохшим горлом проговорил, с малой хрипотцой.

– Все будьте покойны. Это обычный плут.

– С чего взял? – осанисто приподнявшись поинтересовалась Канна, отпустив дрожащие плечи брата, стрельнув в него своими ореховыми глазами исподлобья.

– Он кличет себя Клайдом Безродным, – усмехнулся он, – тем, что пал в битве за Антур кто уши себе просвистел чем-то другим.

Канна расслабилась, опустив натяжение мускулов скуластого лица, а Вайт видя их единодушное спокойствие, тоже сбросил груз осторожности. Ему проще повторить их личину, чем признать, что это имя затерялось или вовсе не обитало в его закромах памяти.

– Выходит обычный пройдоха, но в кой веки опасливый, – хихикнула Канна, что с её рубцом у губы смотрелось несколько неестественно, – тогда отходим немедля.

– Слушай, – резко вставил Слезил со странным выражением.

– Ну? – прислонилась она локтем к стене, натянув скулы выделив свой узкий подбородок, в саркастичной невозмутимости.

– А что ежели мы мол, поначалу убьем всех прочих, а лжеца оставим напоследок? Подпалим ему пятки, выпытаем, с чегой-то он прозывается Клайдом чьи кости землю держат, и откуда в нем столько нахальства. Что скажешь?

Он плутливо смотрел на неё, отпуская румянец впалых щек, а она утомленно повела глазами по оси век, приоткрыв рот от недовольства. Бугор Вайт со спины терпеливо ждал её решения, сдавив уста, утопив их во всепоглощающий телесный цвет бороде.

– Будет тебе. Но на сей раз, без перегибов. Не переходи черты, как с той лучницей. А то будешь спать отдельно.

– Заметано, – он приблизился и поцеловал её во впалую розоватую обветренную щеку. Та брезгливо отпихнулась от его фривольности, и, наскоро обтерев слюнявое место рукавов, не смотря на него, пасмурно прошла прочь по затвердевшей глине на простор захолустного городка.

– Что с ней? – озадаченно и муторно спросил у Вайта Слизел. Но тот лишь помяв холмы плеч, отбрехался безмолвием. – Может течка? – продолжал тот, но старший брат будто принял обед молчание, заделавший немым с не совсем осмысленным выражением лица с лианами кос, падающими на развитую грудь.

– Нечего не мыслишь мне сказать? – с подозрением выказал сомнения в искренности ответов Слизел, сдвину рубец, сощуренно изнизу приглядываясь к осветленному треугольному лика брата, со спущенной по его шею бороде с клипсами.

– Течка, – басовито кивнул Вайт, уходя от ответа, как опаляющие лучи за набежавшие облака. Их недомолвка казалась имела почву, которую в кой веки не смышлёный брат таит.

– Ладно, черт молчаливый. Но помни, я все ровно дороюсь до правды, ведь я умнее тебя, – усмехнулся тот, с изминая свою мордашку в хорька.