Код да Винчи 10+

Его доводы действовали редко. Средства массовой информации обожают скандалы, а в «Опус Деи», как в любом большом объединении, встречаются заблудшие души, бросающие тень на всю организацию. С некоторых пор репортеришки стали употреблять по отношению к «Опус Деи» выражения «божья мафия» и «культ Христа».

Мы боимся того, что нам непонятно, думал епископ Арингароса.

Как бы то ни было, пять месяцев назад калейдоскоп власти испытал сильный удар. И епископ до сих пор не мог отойти от потрясения.

И вот теперь, сидя в самолете, выполняющем коммерческий рейс в Рим, он смотрел в иллюминатор на темный Атлантический океан. Солнце село, но Арингароса понимал, что его собственная звезда снова восходит. Сегодня битва будет выиграна, думал он и удивлялся, каким беспомощным ощущал себя всего несколько месяцев назад. Они ничего не смыслят в войне, которую сами развязали. На мгновение он сосредоточил взгляд на своем отражении в стекле иллюминатора. На фоне темноты мерцало необычно смуглое продолговатое лицо, большую часть которого занимал плоский крючковатый нос, расквашенный кулаком в Испании, куда его в молодости послали с пастырской миссией. Теперь физический изъян словно бы не замечался. Арингароса жил в мире духа, а не плоти.

Когда они пролетали над Португалией, в кармане его сутаны завибрировал мобильный телефон. Епископ понимал: на этот звонок нельзя не ответить. Номер знал всего один человек – тот, который прислал ему аппарат. Взволнованный до глубины души, он произнес:

– Да?

– Сайлас узнал местонахождение краеугольного камня, – сообщил звонивший. – Он в Париже. В церкви Сен-Сюльпис.

Епископ Арингароса улыбнулся.

– В таком случае мы близки к цели.

– Мы можем завладеть им немедленно. Но требуется ваше влияние.

– Разумеется. Говорите, что я должен сделать.

В пяти тысячах миль альбинос Сайлас стоял над тазиком с водой и, совершая один из своих личных ритуалов, омывал себе спину и молился словами псалма: Окропи меня иссопом, и чищуся; омой меня, и паче снега убелюся.

Все последнее десятилетие Сайлас, следуя наставлениям «Пути», очищал себя от грехов и, перестраивая жизнь, стирал насилие прошлого. Миссия Христова – это мир и любовь. Так его учили с самого начала, и эту мысль он берег в своем сердце. Враги же Христа тщатся все это разрушить.

Тот, кто грозит Господу силой, будет силой уничтожен, бормотал он.

В эту ночь Сайлас был призван на битву.

Глава 6

Протиснувшись под решеткой системы безопасности, Роберт Лэнгдон оказался в начале Большой галереи – главном вместилище знаменитых работ итальянских мастеров. С каждой стороны на высоту тридцати футов поднимались могучие стены и растворялись в темноте потолка. Красноватое сияние служебной подсветки сочилось от пола, создавая необычное мерцание на потрясающем собрании натюрмортов и религиозных сцен кисти да Винчи и других великих художников.

Лэнгдон скользнул взглядом по диагонально расположенным паркетным планкам – некоторые считают пол галереи самым удивительным экспонатом этой части музея – и обнаружил лежащий в нескольких ярдах слева от него огороженный полицейскими лентами предмет.

– Это Караваджо? – обернулся он к Фашу.

Капитан не глядя кивнул.

Картина, по оценке Лэнгдона, стоила больше двух миллионов долларов, однако валялась, словно сорванный со стены никому не нужный плакат.

– Какого черта она на полу?

– Это место преступления, мистер Лэнгдон, – сердито отозвался капитан. – Нельзя ни к чему прикасаться. Картину сдернул со стены хранитель и таким образом привел в действие систему безопасности. Мы считаем, что на него напали в его кабинете, он выскочил в Большую галерею, стянул полотно на пол, и в то же мгновение опустилась решетка, отсекая помещение от других.

– То есть хранитель поймал злодея в Большой галерее? – не понял Лэнгдон.

Фаш покачал головой.

– Заслон системы безопасности не позволил тому подобраться к Соньеру – преступник остался с внешней стороны и выстрелил в хранителя сквозь прутья. – Полицейский показал на зацепившийся за решетку, под которой они только что пролезли, красный обрывок ткани. – Когда Соньер умирал, он был здесь один.

Лэнгдон вгляделся в раскинувшуюся перед ним огромную галерею.

– В таком случае где же тело?

Фаш поправил зажим на галстуке в виде распятия и пошел вперед.

– Вам, вероятно, известно, что Большая галерея имеет немалую протяженность.

Точная длина, если Лэнгдон правильно помнил, составляла полторы тысячи футов. Следуя за капитаном, он испытывал почти неловкость от того, что проходит мимо стольких мировых шедевров, даже не замедлив шага, чтобы взглянуть на них. Трупа хранителя все еще не было видно.

– Жак Соньер сумел так далеко уйти?

– Пуля попала месье Соньеру в желудок. Он страдал от жестокой боли, но умер не сразу – через пятнадцать или двадцать минут. Судя по всему, он был человеком сильной воли.

– Охране, чтобы прибыть на место, потребовалось пятнадцать минут? – ужаснулся Лэнгдон.

– Разумеется, нет. Служба охраны Лувра отреагировала немедленно по сигналу тревоги, но нашла Большую галерею отрезанной от других помещений. Сквозь решетку было слышно, как кто-то двигается в дальнем конце, но стоящие у преграды не видели, кто это. Охранники действовали согласно инструкции и вызвали нас. Мы приехали в течение пятнадцати минут, подняли решетку, чтобы под ней можно было пролезть, и я отправил в галерею дюжину вооруженных людей. Они прочесали коридор, разыскивая нарушителя, но не нашли никого, кроме… него. – Фаш указал куда-то вперед.

Лэнгдон проследил взглядом за его рукой. В тридцати ярдах от них на пол светил единственный укрепленный на переносном штативе фонарь, создавая в темной галерее яркий островок света. В центре светового пятна, словно насекомое под микроскопом, лежал мертвый хранитель.

Когда они приблизились к трупу, Лэнгдона пробил озноб. Взгляду открылась самая странная картина из всех, что ему доводилось видеть. Обнаженное тело Жака Соньера располагалось на паркете именно так, как запечатлел снимок, – точно вдоль оси галереи, руки и ноги раскинуты в стороны, одежда аккуратно сложена рядом. Кровавое пятно чуть ниже грудины обозначало место, куда вошла пуля. Крови вытекло на удивление мало – осталась лишь маленькая почерневшая лужица.

Левый указательный палец Соньера был тоже в крови. Он явно макал его в рану и пользовался кровью как чернилами, а обнаженным животом как холстом, нарисовав на коже простой символ: пять прямых линий, пересекаясь, образовывали пятиконечную звезду.

Пентакль.

Лэнгдону стало еще больше не по себе.

Он сам сотворил с собою такое.

– Мистер Лэнгдон? – Взгляд темных глаз Фаша снова остановился на нем.

– Пентакль. – Голос Лэнгдона глухо отозвался в огромном пространстве. – Один из древнейших в мире символов. Был в ходу более чем за четыре тысячи лет до Христа.

– И что он означает?

Лэнгдон всегда колебался, когда ему задавали этот вопрос. Объяснять человеку, что значит тот или иной символ, все равно что утверждать, какие именно чувства должна вызывать в нем та или иная песня.

– Символы в разных обстоятельствах несут в себе разный смысл, – ответил он. – Пентакль – изначально языческий религиозный символ.

– Поклонение дьяволу, – кивнул Фаш.

– Нет, – тут же поправился Лэнгдон, сообразив, что неверно подобрал слова. В наше время определение «языческий» стало почти синонимом понятия «поклонение дьяволу», что совершенно неправильно. Корень слова восходит к латинскому paganus, то есть селяне. – Язычники – буквально жители деревень, которые придерживались традиционных религиозных взглядов и поклонялись природе. Древние считали, что мир состоит из двух половин: мужской и женской. Инь и ян, как описывают на Востоке. Когда мужское и женское начало приходит в равновесие, в мире царит гармония. Когда баланс нарушается, наступает хаос. – Он показал на живот убитого. – Пентакль – символ женского начала всего сущего, того, что историки называют «священной женственностью» или «священной богиней». Кто-кто, а Соньер не мог этого не знать.

– Значит, Соньер нарисовал на собственном животе символ богини?

Лэнгдон не мог не признать, что это на самом деле странно.