Черные холмы

Паха Сапа, не отдавая себе отчета в том, что делает, вскочил на спину кобылы и обеими руками вцепился в гриву. Когда всадники протиснулись сквозь толпу вопящих женщин и поскакали к реке, Паха Сапа, крепко держась за гриву, ударил пятками по вздымающимся бокам кобылы. Необходимости в этом не было – животное, как и Паха Сапа, было так взвинчено, что инстинктивно следовало за остальными лошадьми.

Из длинного оврага, который тянулся вдоль реки до холмов, все еще доносились звуки выстрелов, и Паха Сапа сквозь пыль и дым увидел лежащие там на земле тела – несколько вазичу, несколько жителей деревни, – но воин, возглавляющий отряд, не обращая внимания на овраг, повел своих людей на северо-восток вдоль реки, мимо групп разбегающихся женщин и детей, мимо последних жилищ лакота и шайенна, через тополиную рощу; и наконец тридцать или около того всадников с Паха Сапой в качестве замыкающего, разбрызгивая воду, устремились через второй брод и затем вверх по склону глубокого оврага в направлении поросших травой холмов. Паха Сапа чуть не свалился с кобылы, но удержался, ухватившись обеими руками за гриву и сжав изо всех сил коленями ходящие туда-сюда бока лошади, которая, хрипя и роняя пену, с трудом взбиралась по травянистому склону. Легкие ее работали, словно продранные меха.

Паха Сапа едва успевал смотреть направо-налево, ловя какие-то обрывочные впечатления; крутые хребты справа, там же воины и вазичу на лошадях, впереди слева еще один длинный кряж, окутанный дымом и пылью, группки пеших вазичу и отдельные кучки воинов, стреляющих друг в друга и сражающихся на всем протяжении травянистого склона, который поднимается к другому, более высокому хребту, почти в миле к северо-западу. Усевшись покрепче, мальчик бросил взгляд через плечо в направлении долины, но не увидел внизу кружочков тысяч типи – над долиной висели дым и пыль.

Он понял, что в отряде воинов, к которому он присоединился, нет никакого порядка, как и в других группках людей, разбросанных повсюду по склонам; в его группе были в основном лакота, несколько миниконджу, один-два шайенна. Их глава, человек, которого он никогда не видел прежде, вроде бы был хункпапа. Он прокричал: «Хокахей!» – и воины, за которыми следовал Паха Сапа, хлестнули своих пони, ударили им в бока пятками и поскакали навстречу синим мундирам, стреляя в сторону спешенных группок на склоне холма слева. Повсюду в дыму ржали и падали кони вазичу и пони воинов. Некоторых пристреливали сами синие мундиры, чтобы укрыться за ними, других убивали под всадниками, третьих – рядом с солдатами, которые держали поводья. Грохот стрельбы не стихал, но за ним слышался и становящийся все громче хор воплей, криков, стонов, заклинаний и окликов. Женщины, сгрудившись на склонах, издавали пронзительные кровожадные крики, воодушевляя воинов. А Паха Сапа тем временем, следуя за остальными, преодолевал последние заросли кустарников перед вершиной холма.

Следующие несколько минут просто стерлись из памяти Паха Сапы; у него остались какие-то смутные воспоминания о пороховом дыме, дерганые картинки волн воинов на лошадях, которые накатывались на пеших вазичу и сметали их, нечеткие образы пеших воинов, окружающих группы синих мундиров и их мертвых лошадей, страшное ощущение, что лошади (включая и его кобылу) в панике бессмысленно носятся туда-сюда между стреляющих в них людей. Перед его мысленным взором мелькали какие-то воистину безумные сцены – например, солдат-вазикун скачет на коне, а за ним пять воинов лакота. Солдат вроде бы уже уходит от погони, но вдруг поднимает пистолет и вышибает себе мозги. Потрясенные воины останавливают своих коней, переглядываются и скачут на юг, откуда доносятся громкие звуки сражения; они даже ничего не пожелали делать с телом сумасшедшего вазикуна.

Паха Сапа отчетливо помнил, что ни разу не пытался остановить кобылу, чтобы взять ружье, лук, пику или револьвер у кого-нибудь из множества мертвецов, лежащих здесь и там на склоне холма. Но даже если бы и попытался, не смог бы. Бока обезумевшей лошади стали липкими от ее собственной крови, и тут мальчик понял, что в нее попало несколько ружейных и пистолетных пуль, а за правой ногой Паха Сапы в лошадиное тело глубоко вонзилась стрела. С каждым прыжком кобыла издавала хрип, и из ее ран било фонтаном все больше крови, которую относило назад, на шею Паха Сапы, на его грудь и лицо. Попадая мальчику в глаза, она ослепляла его.

Потом воины повернули налево, словно стая гусей, изменившая курс, и Паха Сапа увидел, что они атакуют группу вазичу, которая спешилась на длинном склоне немного ниже гребня. Его кобыла начала спотыкаться, еще одна атака была ей явно не по силам, – и Паха Сапа решил совершить деяние славы. Именно для этого он и выехал из деревни. У него не было оружия – ни ножа, ни жезла славы, поэтому деяние славы придется совершать голыми руками. Паха Сапа помнит теперь, как он улыбался во весь рот (может быть, впав в безумие), когда принял это решение.

Среди множества мертвых и умирающих вазичу несколько синих мундиров стояли на коленях, лежали ничком или стояли и стреляли. Один из них, с непокрытой головой, короткими волосами, лысеющий (кожа на его голове была такая белая, что на мгновение Паха Сапе показалось, будто того уже скальпировали), спокойно стоял и стрелял из красивого ружья. Когда приблизился отряд с Паха Сапой, оружие у вазикуна либо заклинило, либо кончились патроны, – волны воинов скакали мимо этих и других пеших воинов и падающих вазичу, – и синий мундир, на которого обратил внимание Паха Сапа, теперь аккуратно поставил свое ружье, вытащил два пистолета и начал стрелять в его, Паха Сапы, направлении.

Тут-то кобыла Паха Сапы и рухнула, ее передние ноги подкосились, и мальчик перелетел через ее шею и голову. Как это ни невероятно, как ни невозможно, но он приземлился на ноги и побежал, так и не упав, почти полетел со скоростью его мертвой кобылы, передавшейся его ногам, он промчался каким-то чуть ли не волшебным образом среди мертвых и умирающих вазичу, пока конные воины, крича и стреляя из луков и ружей, мчались по обе стороны от него. Паха Сапа не сводил глаз с вазикуна, который теперь был от него всего в двадцати шагах. Тот увидел его, развернулся, поднял один из своих пистолетов и в этот момент получил пулю.

Пуля попала лысеющему вазикуну высоко в левую часть груди, сбила его с ног, и он упал спиной на мертвую лошадь. Один из его пистолетов взлетел в воздух и пропал из виду в облаке пыли, но другой остался в его руке, и он поднял его и невозмутимо прицелился в окровавленное лицо бегущего Паха Сапы, который с каждым шагом приближался к нему.

Когда вазикун выстрелил, скачущий пони почти сбил Паха Сапу с ног. Паха Сапа услышал, как пуля просвистела на расстоянии ладони от его уха. Он вскочил и снова побежал вперед, а синий мундир хладнокровно и тщательно прицелился в него, и в этот миг какой-то воин выстрелил над плечом Паха Сапы и пуля попала в левый висок вазикуна. Голова человека откинулась назад, и его красивый пистолет произвел безвредный выстрел в воздух в тот момент, когда Паха Сапа уперся ладонью и пятью пальцами в грудь белого человека.

И вот в этот самый момент в него и прыгнул призрак.

Когда Паха Сапа перестает говорить – он сжал все подробности до нескольких слов, – раздаются покашливания, а за ними – долгое молчание. Наконец Сидящий Бык нарушает тишину, обращаясь к Сильно Хромает:

– Когда вернешься в свою деревню, нужно провести обряд завладения призраком и устроить большие раздачи.

Теперь наступает очередь Сильно Хромает откашляться. Паха Сапа, всегда чувствительный к настроениям приемного отца, по этому уклончивому звуку понимает, что старик не согласен с Сидящим Быком и, на его взгляд, обряд призрака не годится для такого случая вселения духа.

Долгое Дерьмо вытягивает руку, требуя тишины и внимания.

– Мы должны узнать, не Длинный ли Волос наслал призрака на мальчика. Черные Холмы, ты видел, как умер тот человек, – ты думаешь, это был Длинный Волос?

– Я не знаю, дедушка. У вазикуна были очень короткие волосы. Я думаю, он был офицером. Еще у него было очень красивое оружие – два пистолета и ружье. Когда я вернулся к телу, они уже исчезли.

Глупый Лось откашлялся, он явно стеснялся говорить в обществе трех старших шаманов.

– Говорят, что у Длинного Волоса ружье с граненым стволом. Ты этого не заметил, Черные Холмы?

– Нет. Только то, что оно было очень красивое и стреляло быстрее, чем карабины других синих мундиров.

Паха Сапа молчит некоторое время.

– Я не воин. Мне жаль, что я не замечаю таких вещей.

Сидящий Бык кряхтит и машет рукой – мол, это не имеет значения.

– Никто не должен извиняться за то, что он не воин. Ты все еще мальчик и явно не хочешь становиться воином. Ты есть то, чего хочет от тебя Вакан Танка. И будешь таким. Никто не в силах изменить этого.

Словно смущенный своей длинной речью, Сидящий Бык чихает и продолжает:

– Хесету. Митакуйе ойазин. «Быть по сему. И да пребудет вечно вся моя родня – вся до единого!»

Это означает, что обсуждение, по крайней мере на сегодня, закончено.

Сидящий Бык кивает другим, тяжело встает на ноги и выходит из вигвама, не произнеся больше ни слова. Долгое Дерьмо и Глупый Лось докуривают свои трубки, а потом следуют за ним, задержавшись, чтобы прошептать что-то Сильно Хромает.

Оставшись наедине со своим приемным сыном, Сильно Хромает внимательно смотрит на него. Взгляд у него усталый, возможно, печальный.

– Завтра утром сворачивают деревню, но, если не появятся новые вазичу, чтобы спасти своих друзей, мы с Сидящим Быком встанем пораньше, пойдем и попытаемся найти тело синего мундира, который вселил в тебя призрака, и постараемся определить, Длинный Волос это был или нет. Ты поведешь нас к нему.

Паха Сапа кивает. Руки его дрожат с того самого момента, когда он этим вечером проснулся в вигваме Сильно Хромает, и мальчик сжимает кулаки, чтобы скрыть дрожь.

Сильно Хромает касается его спины.

– Постарайся уснуть снова, мой сын, хотя в деревне и стоит такой сумасшедший шум. Мы должны встать пораньше, и, если другие роды отправятся на запад и север или назад в агентства[9 - Система агентств была учреждена федеральными властями в связи с необходимостью реагировать на вытеснение со своих мест коренного населения белыми поселенцами. Руководство агентствами осуществлялось специальным бюро в Вашингтоне. Агентства на местах управлялись индейцами.] – я думаю, что Сидящий Бык поведет свое племя далеко на север, – мы с тобой направимся домой, на восток. Там мы посоветуемся с другими и решим, что делать с твоим призраком.

4. У Медвежьей горки

Август 1865 г.

Паха Сапа знает, что он родился во время Луны созревания в год, когда молния поразила пони.

Он знает, что детей лакота почти никогда не называют по горам или рекам (его имя, Паха Сапа, означает «Черные Холмы», и это очень необычно, поэтому другие мальчишки хмыкают, услышав его), но еще он знает, что в ночь его рождения у Медвежьей горки в конце жаркого, странного лета, когда молния три раза ударила в стадо пони, трем самым главным людям в деревне (их военному вождю, Сердитому Барсуку, их старому, усталому вичаза вакану, Громкоголосому Ястребу, и их лучшему и настоящему вичаза вакану, Сильно Хромает) снились Черные холмы.

Сердитый Барсук во сне видел белого волка, который спустился с темных холмов, очерченных и подсвеченных молнией, и волк говорил громом, а на спине зверя сидел плачущий голенький младенец.

Громкоголосому Ястребу приснилось, что он снова молод и может скакать на своем любимом коне Писко – Козодое, который пал более тридцати лет назад, и Козодой скакал так быстро, что унес Громкоголосого Ястреба в ночное небо и в саму молнию, а когда под ним были Черные холмы, огромный белый сетан – ястреб, вроде того, в честь которого он был назван семьдесят четыре зимы назад, – поднялся над этими холмами, неся в когтях голенького младенца.

Сильно Хромает было скорее видение, чем сон. Гром и молния разбудили его, и он, оставив двух своих жен, вышел в жаркую, бурную ночь (эта ночь была тем более бурной, что оглашалась криками Прядей-в-Воде, которая той ночью умирала в родах). На севере, за громоздкими очертаниями Мато-паха, Медвежьей горки, сверкали молнии, и тогда Сильно Хромает увидел лицо младенца, нарисованное молнией в тучах над Черными холмами.

Наутро, когда родился мальчик, чьего отца уже не было в живых, и когда мать его умерла от кровотечения и была подготовлена женщинами к захоронению, Сердитый Барсук, Громкоголосый Ястреб и Сильно Хромает шесть часов совещались в закрытом жилище, курили трубки и обсуждали свои сны и видения. Они решили, что (сколько бы ни удивлялись вольные люди природы) новорожденного сироту следует назвать Паха Сапа, потому что во всех видениях и снах младенец появлялся с Черных холмов.

Паха Сапа знает о своих умерших родителях и подробностях своего рождения больше, чем мог ожидать ребенок, который никогда не видел своих отца и матери. Например, он точно знает, что его мать, Пряди в Воде, которой было всего шестнадцать зим, умерла во время родов, как знает и то, что причиной смерти стала гибель его не менее юного отца, Короткого Лося, которого за три месяца до рождения Паха Сапы убили пауни.

Он знает, что Короткий Лось, который не прожил и семнадцати зим, захватил Пряди в Воде во время налета на деревню кроу, где Короткий Лось проявил то ли безудержную храбрость, то ли невероятную глупость. Отряд лакота напал на деревню кроу, разогнал их лошадей и выкрал нескольких женщин, включая Пряди в Воде, лакоту, которая четыре года провела в плену, а когда воины кроу наконец нашли своих лошадей, двенадцать воинов лакота уже успели бежать. Но Короткий Лось вернулся, прокричал «Хокахей!», поднял руки, словно в полете, и проскакал сквозь ряды кроу, которые стреляли по нему из ружей и луков. Но ни пуля, ни стрела не попали в Короткого Лося. Потом он проскакал сквозь порядки кроу в обратном направлении, закрыв глаза, откинув назад голову и раскинув в стороны руки. За такую смелость Сердитый Енот и другие воины наградили его Прядями в Воде, которая стала его женой.

Но потом, за три месяца до рождения Паха Сапы, Короткий Лось (вполне довольный собой и имеющий шесть прекрасных пони) присоединился к пяти воинам постарше, которые решили совершить налет на большую деревню пауни далеко на западе от Черных холмов. Налет делался только ради лошадей, и Волчий Поворот, старший из воинов, возглавлявший отряд, сказал остальным, что когда они захватят лошадей, то должны сразу скакать прочь и не останавливаться для схватки. Но Короткий Лось снова продемонстрировал свое геройство. Не подчинившись Волчьему Повороту во время бешеной скачки назад по долинам, Короткий Лось соскочил со своего пони, забил кол в землю, привязал к нему десятифутовый ремень, другой конец которого замотал у себя на поясе. Он думал, что ничто не сдвинет его с этого места. Короткий Лось крикнул пяти другим лакота:

– Они мне ничего не сделают! Я вижу будущее. Шесть пращуров берегут меня. Присоединяйтесь ко мне, друзья.

Пятеро воинов постарше остановили своих пони, но возвращаться не стали. Они смотрели с вершины поросшего травой холма в двухстах больших шагах от привязанного Короткого Лося, как пятьдесят гикающих пауни сбили их товарища с ног и – мстя за украденных лошадей – спрыгнули со своих пони, разрубили молодого кричащего воина на куски, но сначала выдавили ему, еще живому, глаза и, отрубив руки, вырезали еще бьющееся сердце и по очереди откусили от него. Пятеро лакота, наблюдавших за этим с вершины холма, немедленно оставили украденных лошадей пауни и в страхе поскакали по прерии назад в свою деревню.

Пряди-в-Воде пребывала в трауре – она плакала, кричала, стонала, рвала на себе волосы, разрезала себе до крови руки и бедра, плечи и даже груди – в течение трех полных месяцев между смертью Короткого Лося и рождением ее ребенка.

Паха Сапа знал все это, еще будучи малышом, но не потому, что начал задавать вопросы старшим, как только научился говорить, а из-за своей способности, которую он называл «прикоснись – и увидишь, что было».

Паха Сапа использовал способность «прикоснись – и увидишь» с тех пор, как научился ходить или говорить, и был он совсем маленьким сопливым мальчишкой, когда понял, что далеко не все так умеют.