Черные холмы

Действовала эта штука не всегда. Но изредка – и он никогда не знал когда – юный Паха Сапа мог прикоснуться к коже другого человека и воспринять чужие беспорядочные воспоминания, голоса, звуки и образы. Ему понадобилось гораздо больше времени, чтобы научиться упорядочивать краткие мощные потоки чужих мыслей и разбираться в них, чем ушло на то, чтобы научиться говорить или ходить, скакать на пони или стрелять из лука.

Он помнил, что, когда ему было около трех зим, он прикоснулся к обнаженной руке Косы Ворона, младшей жены Сильно Хромает (кормилицы Паха Сапы после смерти его настоящей матери), и воспринял волну сумбурных воспоминаний Косы Ворона о смерти ее собственного младенца всего за несколько недель до рождения Паха Сапы и ее гнев на Сильно Хромает за то, что тот принес в дом этого ребенка. А еще – ее странную ненависть к Прядям-в-Воде, умершей матери Паха Сапы, за то, что та, после смерти ее глупого мальчишки-мужа разрезала себе ножом руки и бедра в знак траура, когда полагающееся для подобного поведения время уже прошло, за то, что молодая женщина потеряла много крови и ослабла из-за этого, в особенности еще и потому, что была такой маленькой, с узкими бедрами и вообще недостаточно сильной после долгого плена у кроу.

Паха Сапа в возрасте трех зим посредством своего «прикоснись – и увидишь» знал, что его мать чуть не убила себя, когда полосовала себе ножом руки и ноги перед его рождением. Большинство женщин лакота гордились тем, с какой легкостью они вынашивают детей, зная, что Вакан Танка – который есть Всё – избрал их и уменьшил для них боль и опасность, которую испытывают все женщины. Но в возрасте трех зим Паха Сапа, прикоснувшись к Косе Ворона, увидел свою молодую мать, бледную, ослабевшую и в поту, с раскинутыми ногами, увидел ее шан – ее женскую виньян шан, – открытую, разорванную и кровоточащую, увидел, как Коса Ворона, Женщина Три Бизона и другие женщины с помощью мха, теплой глины и даже кожаных ремней, размягченных до тонкости материи, пытаются остановить жуткое кровотечение, тогда как другие женщины держат его, а он вопит во все горло и пуповина у него еще не перерезана.

Паха Сапа вскрикнул и поковылял от Косы Ворона в тот день, когда ему было «прикоснись – и увидишь», и его приемная мать – которая всегда по-доброму к нему относилась, почти как к собственному сыну, – спросила у него, что случилось, но Паха Сапа в том возрасте почти не умел говорить на языке икче вичаза, вольных людей природы, он только вскрикнул и убежал, а после этого болел, у него был жар весь тот день, и ночь, и следующий день.

После этого Паха Сапа одновременно страшился и жаждал своих «прикоснись – и увидишь, что было» и медленно учился тому, как задавать вопросы или направлять разговоры к тому, что ему действительно хотелось узнать, а потом, словно случайно, прикоснуться к одному или нескольким людям в надежде воспринять поток воспоминаний и мысленных образов.

Иногда эта магия срабатывала; чаще – нет.

Но Паха Сапе это казалось чем-то постыдным (словно поднять полог вигвама и увидеть, как раздевается молодая девушка, или подсмотреть, как совокупляется Сильно Хромает с Косой Ворона или со своей старшей женой, Женщиной Три Бизона, в теплую ночь, когда бизоньи шкуры скинуты), а потому он не рассказывал о своей способности приемному отцу, пока ему не исполнилось девять зим, и случилось это в год Пехин Ханска Казата – уничтожения Длинного Волоса на Сочной Траве, в год, который коренным образом изменил жизнь Паха Сапы.

В свою девятую зиму, когда он рассказывает Сильно Хромает об этих видениях, тот задает Паха Сапе вопросы, выискивая вранье или противоречия, поскольку явно считает, что мальчик узнал обо всем из других источников (ведь в типи вообще не существует никаких тайн, и в их роду всего восемнадцать жилищ). Но когда Паха Сапа рассказывает о том случае «прикоснись – и увидишь, что было», который произошел у него с Женщиной Три Бизона, когда она вспоминала себя девочкой, пленницей у черноногих пикани, и все мужчины племени по очереди насиловали ее, а потом обожгли ее промежность раскаленными добела камнями, Сильно Хромает замолкает и впадает в исступленную задумчивость. Паха Сапа благодаря все той же своей способности «прикоснись – и увидишь, что было» знает, что Женщина Три Бизона никому, кроме Сильно Хромает, не рассказывала о тех днях, да и Сильно Хромает – всего раз, много лет назад, когда он предложил ей (они тогда собирали ягоды у Бобрового ручья) выйти за него замуж. И больше они никогда не возвращались к этому разговору и никому об этом не рассказывали.

– Почему ты, Черные Холмы, называешь эту свою способность «прикоснись – и увидишь, что было», а не «видения от духов»? – спрашивает наконец Сильно Хромает.

Паха Сапа медлит. Он ни разу в жизни не солгал Сильно Хромает, но боится ответить честно.

– Потому что я знаю… эти видения… они не ханблецея[10 - Церемония ханблецеи (или поиска видения) предполагает уединение в пустынном месте, где индеец молится, не ест, не пьет и даже не спит, если может. Считается, что по прошествии некоторого времени – от четырех до восьми дней – к нему приходит видение о будущем, которое позволяет племени принимать важные решения. Церемония ханблецеи довольно мучительна.], дедушка.

Паха Сапа называет своего опекуна Сильно Хромает тункашилой – дедушкой – только в самые официальные или задушевные моменты.

– Ты знаешь, Черные Холмы, я тебя спрашиваю не об этом. Я спрашиваю, почему ты называешь это «прикоснись – и увидишь, что было». Ты что, можешь прикасаться к людям и видеть в их головах?.. А может, ты видишь, что случится с ними, со всеми нами?

Паха Сапа опускает голову, словно кто застал его, когда он трогает свой се.

– Хан, тункашила. Да, дедушка.

– Ты не хочешь мне рассказать, какие видения «прикоснись – и увидишь, что будет» были у тебя, когда ты прикасался ко мне и к другим из нашего рода?

– Нет, дедушка.

Сильно Хромает надолго погружается в молчание. Стоит позднее лето, та неделя, когда родился Паха Сапа, и они вдвоем забрались на холм так высоко, что вигвамы в деревне под тополями кажутся тряпичными типи, в какие играют девочки, а пасущиеся лошади – всего лишь черными точками, двигающимися по бурой траве, которая щекочет их животы. Пока Сильно Хромает молчит, Паха Сапа прислушивается к протяжному, неторопливому шуршанию травы, которая вздыхает и шевелится на ветерке. Он услышит этот звук снова, десять месяцев спустя на Сочной Траве, когда смолкнут крики и прекратятся выстрелы.

– Ну что ж, Черные Холмы. Ты выказал мужество, поведав мне об этом. Я не буду требовать, чтобы ты рассказывал мне о видениях «прикоснись – и увидишь, что будет», пока ты сам не почувствуешь, что готов к этому, но только не медли, если увидишь нечто такое, что важно для выживания нашего народа.

– Не буду, тункашила. То есть, конечно, скажу – не буду медлить, тункашила.

Сильно Хромает кашляет.

– Пока я ничего не скажу о твоих видениях Сердитому Еноту, или Он Потеет, или Громкоголосому Ястребу. Они и без того считают, что ты не такой, как все. Но мы с тобой должны подумать, как это отразится на твоей ханблецее в Черных холмах на следующий год. Пользуйся своей способностью осторожно, Паха Сапа. Такая способность – вакан.

Священна. Полна таинственной силы.

– Да, дедушка.

– Это не означает, что ты должен стать вичаза ваканом, шаманом вроде меня, но, возможно, ты был избран шестью пращурами, чтобы стать ваайатаном, человеком, который видит будущее, как мой молодой двоюродный брат Черный Лось или племянник твоего отца по имени Хока Уште из рода Хорошего Грома. Ваайатан часто дает своему племени вакинианпи, которые могут определять судьбу рода.

– Да, тункашила.

Сильно Хромает молча хмурится, глядя на него, и Паха Сапа знает (ему для этого даже не нужно прикасаться к старику), что мудрый вичаза вакан думает, будто он, Паха Сапа, слишком молод, слишком зелен для такого волшебного дара и его необычная способность может для всех обернуться бедой. Наконец Сильно Хромает ворчит:

– Хесету. Митакуйе ойазин – «Быть по сему. И да пребудет вечно вся моя родня – вся до единого».

Мистический.

Паха Сапа узнает значение этого слова вазичу на английском почти через сорок пять лет после Пехин Ханска Касата – уничтожения Длинного Волоса Кастера на Сочной Траве – и на пятьдесят шестом году жизни.

«Мистический», говорит ему учитель, поэт и историк Доан Робинсон, означает нечто повседневное, но заряженное и живое духовным или сверхъестественным смыслом, недоступным обычному пониманию.

Паха Сапа чуть ли не смеется. Он не говорит мистеру Робинсону, что его, Паха Сапы, жизнь была мистической до того времени, пока ею не завладели вазичу и мир вазикуна.

Его детство в буквальном смысле было наполнено невидимым смыслом, связями и чудесами; даже камни имели свои жизни и истории. Деревья хранили священные тайны. В шелесте трав прерии слышались истины, подслушанные у шепчущих духов, которые окружали его и его род вольных людей природы. Солнце было таким же реальным существом, как его дедушка или другие люди, проходящие мимо него при свете дня; звезды в небе мерцали от дыхания мертвецов, которые бродят между ними; горы на горизонте наблюдали и ждали его со своими откровениями.

Мистический. Паха Сапа чуть ли не улыбается, когда Доан Робинсон учит его этому замечательному слову.

Но не все детство Паха Сапы было наполнено таинственными знамениями, воспоминаниями или судьбами других людей, о которых он узнавал благодаря своей волшебной способности «прикоснись – и увидишь, что было / будет».

Бо?льшую часть своего детства Паха Сапа был обычным мальчишкой. Отсутствие живых родителей почти никак не сказывалось на его жизни – и, уж конечно, доставляло гораздо меньше проблем, чем странное имя, – потому что мальчиков лакота обучали, воспитывали, наказывали, хвалили и растили не их родители. Все родители лакота были великодушно освобождены от забот о детях и не питали к ним ничего, кроме вежливого равнодушия. С того времени, когда Паха Сапа подрос настолько, что смог оторваться от груди Косы Ворона, всему, что он должен был знать, его учили другие мальчишки: и тому, куда отойти за пределы деревни, чтобы справить большую нужду, и тому, какими тростниками или травами безопасно подтирать задницу.

У мальчиков лакота было мало обязанностей (кроме наблюдения за стадом пасущихся пони, когда они – мальчики – достаточно для этого подрастут), и Паха Сапа играл с раннего утра до позднего вечера. После наступления темноты он сидел у костра, пока Женщина Три Бизона или Сильно Хромает не отсылали его, и слушал, как разговаривают старшие, как, освещенные мерцающим пламенем, они рассказывают разные истории.

У Паха Сапы были зимние игры и летние игры. Были игры с палками и с шарами, завернутыми в шкуры, а еще игры на реке, рядом с которой они почти всегда разбивали стоянку, а еще игры с руками и игры с лошадьми. В большинстве мальчишеских игр, в которых участвовал Паха Сапа, нужно было толкать, давить, изредка драться на кулаках, что частенько заканчивалось травмами. Это устраивало Паха Сапу. Возможно, он не станет воином – в то время он еще не был в этом уверен и не очень занимал себя мыслями о том, выйдет ли из него вичаза вакан, шаман, как его любимый тункашила Сильно Хромает, – но ему нравились жестокие игры, и он был готов противостоять в схватке ребятам постарше его.

Многие мальчишеские игры были военными играми – подготовкой, и Паха Сапе особенно нравилась игра, в которой мальчишки с несколькими ребятами постарше уходили без присмотра взрослых в прерию и строили собственную деревню из травяных типи. А потом они планировали налет на настоящую деревню. В отряде всегда был старший мальчик-советник, и он посылал других в деревню украсть мясо у взрослых. Это было достаточно серьезное, а потому щекочущее нервы испытание, поскольку женщины (и с гораздо меньшей вероятностью – воины) могли отшлепать, а то и побить любого мальчишку, застигнув его за воровством мяса.

Паха Сапа и другие ползком пробирались в высокой траве, как если бы делали налет на деревни кроу, или пауни, или шайенна, или черноногих, или шошони, а не на свою собственную, потом нужно было подкрасться к мясу (больше всего ценился язык бизона), которое подвешивалось для подвяливания или перед готовкой, или даже украсть кусок из чьего-нибудь типи, а потом бежать со всех ног в деревню мальчиков, чтобы тебя не догнали, или все же быть пойманным рассерженным конным воином. Вернувшись в свою деревню из травяных типи, мальчики разводили собственный костер и поджаривали мясо, рассказывая выдуманные истории о собственной храбрости и величине добычи (настоящие воины такое хвастовство называли «брехней про добычу»), и часто мальчик постарше высоко держал нанизанный на палку поджаренный, шипящий, сочащийся бизоний язык, а младшие подпрыгивали, пытаясь откусить кусочек. Тому, кто не мог допрыгнуть, ничего не доставалось.

У всех мальчиков имелись маленькие луки, сделанные им отцами, дядьями или какими-нибудь добросердечными воинами, но у стрел было совсем немного перьев и затупленный кончик, а не каменный или стальной, как у взрослых. И все же при попадании было довольно больно, и мальчики немало времени проводили, выслеживая друг друга группами на берегах реки, в ивовых рощах, в колеблемой ветром высокой траве. Десятилетия спустя Паха Сапа помнит, какой восторг вызывали у них эти охотничьи поиски.

Став постарше, Паха Сапа (хотя ростом он и не вышел) присоединялся к самым старшим ребятам, которые играли в игру, называвшуюся «сбрось-с-коня». В эту игру играли совсем голыми, и во многих отношениях она была больше похожа на настоящее сражение, чем на игру, только без убитых в конце. В особенности нравилось им играть в эту игру, когда в ней участвовали мальчики из нескольких родов, большинство из них многочисленнее, чем маленький род Паха Сапы, во главе которого стоял Сердитый Барсук; они тогда строили свои жилища у Медвежьей горки или в одной из укромных долин.

Мальчики соединялись в отряды, намазывали тела ягодным соком, глиной и другими красками, подражая боевой раскраске, потом они выстраивали лошадей в линию и с криками и воплями атаковали друг друга, ржущие, встающие на дыбы лошади сталкивались, поднимая тучи пыли. Голые мальчишки хватали друг друга, тащили, толкали, пихали, ударяли локтями и кулаками. Если мальчик падал на землю, он считался мертвым и должен был оставаться мертвым. Последний мальчик, оставшийся на лошади, объявлялся победителем сражения и вечером у костра мог рассказывать истории о собственной храбрости.

Иногда по окончании игры на коне оставался Паха Сапа, но чаще (поскольку он был невысоким и худеньким) его сбрасывали на землю, а один раз он грохнулся на колючий куст. Тем вечером Женщина Три Бизона несколько часов вытаскивала колючки из ног, спины и живота Паха Сапы, а Сильно Хромает, время от времени посмеиваясь, курил свою неизменную трубку. На следующее утро Паха Сапа снова отправился на игру, хотя и пытался при этом приподниматься на лошадиной спине, потому что его голая задница распухла и болела.

Были и другие летние игры для мальчиков. Например, та-ху-ка-кан-кле-ска – игра с мячом. Мячи изготавливались из обрезков оленьей кожи, свернутых в комок и покрытых большим куском оленьей кожи, связанным жилами. Позднее, играя за кистонскую бейсбольную команду (а Гутцон Борглум требует, чтобы его работники каждое лето участвовали в турнире, в котором соревнуются города и клубы Южной Дакоты, – иногда Борглум нанимает людей на работу каменотесами на горе Рашмор именно потому, что они хорошо играют в бейсбол), Паха Сапа часто вспоминал маленькие твердые мячи для та-ху-ка-кан-кле-ска, какими он играл в детстве. Били по этим мячам специальными ясеневыми палками – бить нужно было на бегу, – и твердые мячи та-ху-ка-кан-кле-ска служили столько же, а то и дольше, чем мячи от «Уилсона» или «Роулингса», которыми играет бейсбольная команда Борглума.

У мальчиков и девочек из рода Паха Сапы было немало игр и зимой, и летом. Играли, например, в «скользи-палкой-по-снегу-или-льду» – ху-та-на-чу-те для мальчиков, пте-хес-те или па-сло-хан-пи для девочек. Иногда, если поблизости имелись холмы, мальчики постарше делали из грудных клеток бизона или лося салазки – их называли кан-во-сло-хан, – а полозья изготовлялись из костей, и порою мальчики разрешали девочкам съехать вместе с ними по склону холма или прокатиться по замерзшей реке в их кан-во-сло-хан.

В течение долгих дней и даже недель зимой, когда дни были коротки, а погода слишком снежной, ветреной или холодной, не позволяя много времени проводить на открытом воздухе, если того не требовала необходимость, они играли в домашние игры, например в та-си-ха. Предмет для этой игры изготавливался из таранных костей оленя, которые привязывались на ремешок из оленьей кожи узким концом вниз. К концу этих бус привязывалось несколько маленьких костей. Паха Сапа помнит, что в игре использовалось около восьми костей та-си-ха и что другой конец ремешка прикреплялся к орлиному крылу.

Когда мальчики и девочки играли вместе, они по очереди брали в правую руку кость со стороны орлиного крыла, а в левую – другой конец со связкой малых косточек и принимались раскручивать перед собой ремень с нанизанными на него таранными костями. Если другому игроку удавалось схватить первую кость, то игра продолжалась. Если ему или ей не удавалось, то та-си-ха передавали следующему. Паха Сапа здорово играл в эту игру. У него были быстрые руки и верный глаз. Схватив первую кость десять раз, команды переходили ко второй, третьей и так далее, пока связка малых косточек не побывает у всех десяти игроков. Среди других игр в доме Паха Сапа помнит и-ча-сао-хе, что-то вроде игры в камушки, хотя найти для игры абсолютно круглые камушки было очень трудно. Мальчики молились шести пращурам и самому Вакану Танке, чтобы они помогли им найти абсолютно круглые камушки для и-ча-сио-хе, и такие камушки всегда находились.

Была еще и глупая игра, называвшаяся истокикичастакапи, которая позволила Паха Сапе открыть в себе способность «коснись земли, чтобы лететь».

Ему семь зим, и он играет в истокикичастакапи с несколькими маленькими мальчиками, большинство из которых его возраста или еще младше. По ходу игры нужно жевать ягоды шиповника, потом сплевывать пережеванное в ладонь и с размаху кидать в лицо кому-нибудь, чтобы он не успел увернуться.