Гиперион. Падение Гипериона

Последнюю неделю люди шли сюда сплошным потоком – родственники, старые друзья, сослуживцы из колледжа и даже кое-кто из медицинской бригады Рейхса, работавшей с Рахилью в течение восемнадцати лет. Сейчас улица была пуста. Струи дождя обрушивались на прозрачный купол ТМП и причудливыми ручейками стекали вниз. Забравшись внутрь, все трое на мгновение застыли, глядя на покинутый дом. В кабине пахло влажной шерстью и мокрыми волосами.

Рахиль прижала к груди плюшевого мишку, которого Сара разыскала на чердаке полгода назад, и очень серьезно произнесла:

– Это нечестно.

– Да, это нечестно, – согласился Сол.

Хеврон – мир пустынь. Четыре века терраформирования сделали атмосферу пригодной для дыхания и превратили несколько миллионов акров песка в пахотную землю. Существа, которые обитали там раньше, были небольшими, выносливыми и необычайно осторожными; точно такими же были существа, завезенные сюда со Старой Земли, в том числе и люди.

– О-ох, – простонал Сол, въезжая в пропеченную солнцем деревушку Дан, за которой начиналась территория пропеченного солнцем кибуца Кфар-Шалом. – Какие же мы, евреи, мазохисты. Когда началась Хиджра, наше племя могло выбрать любой из двадцати тысяч исследованных миров, а эти зануды отправились сюда.

Но первых колонистов (как, впрочем, и Сола с его семьей) привел сюда отнюдь не мазохизм. Большая часть Хеврона представляла собой пустыню, но плодородные его районы были плодородны почти беспредельно. Синайский университет почитался во всей Сети, а его Медицинский центр притягивал богатых пациентов и вытягивал из их карманов деньги, шедшие на развитие кооператива. На Хевроне был всего один терминекс в Новом Иерусалиме: строить порталы в других местах не разрешалось. Не пожелавший войти в Гегемонию на правах протектората, Хеврон установил высокую плату за пользование нуль-терминалом и не разрешал туристам покидать пределы Нового Иерусалима. Для еврея, ищущего уединения, это было, пожалуй, самое подходящее место на всех трехстах планетах, заселенных человеком.

Кибуц считался кооперативом скорее по традиции, чем по сути. Вайнтраубов поселили в отдельном доме – скромном жилище из саманного кирпича со скругленными углами и голым деревянным полом, из окон которого открывался прекрасный вид на бескрайние просторы пустыни за апельсиновыми и оливковыми рощами, – дом стоял на самой вершине холма. Казалось, здешнее солнце высушило все, думал Сол, даже огорчения и страшные сны, а его свет словно жил собственной жизнью. По вечерам почти час после заката дом Вайнтраубов светился розовым.

Каждое утро Сол садился у постели дочери и ждал, когда она проснется. Ему была мучительна ее растерянность при пробуждении, и он старался, чтобы первое, что она увидит, было его лицо. Он обнимал ее, а она забрасывала его вопросами.

– Папа, мы где?

– Мы в чудесном месте, детка. Я расскажу тебе все за завтраком.

– А как мы здесь оказались?

– Мы совершили далекое путешествие: сначала по нуль-Т, потом на ТМП, а потом еще немножко шли пешком, – привычно отвечал он. – Вообще-то это не так уж далеко… но и не близко, так что можешь считать это приключением.

– Папочка, но моя постелька тут, и игрушки… Почему же я не помню, как мы сюда попали?

И Сол, ласково держа ее за плечи и заглядывая в ее карие глаза, отвечал:

– Ты болела, Рахиль. Помнишь, в книжке «Заблудившаяся лягушка» Теренс больно ушиб голову и несколько дней не мог вспомнить, где живет? Вот и с тобой случилась такая история.

– А сейчас мне лучше?

– Да, – отвечал Сол. – Сейчас тебе гораздо лучше.

Тут дом наполнялся аппетитными запахами, и они шли завтракать на террасу, где их уже ждала Сара.

Друзей у Рахили было теперь больше, чем когда-либо. В местной школе ей всегда были рады: знакомясь с ней заново каждый день, никто и виду не подавал. После занятий дети подолгу играли в саду и носились среди холмов.

Абнер, Роберт и Эфраим, старейшины Совета, уговорили Сола продолжить работу над книгой. Хеврон гордился тем, что приютил и предоставил гражданство множеству ученых, художников, музыкантов, философов, писателей и композиторов. Дом, подчеркивали они, подарен ему государством. Его пенсия, весьма умеренная по стандартам Сети, была более чем достаточной для их скромных потребностей в Кфар-Шаломе. Однако Сол, к собственному удивлению, обнаружил, что ему нравится физический труд. Что бы он ни делал – работал ли в саду, расчищал ли поля от камней или чинил окружавшую город стену, – он ощущал, как на его душу и разум снисходит покой, которого он не знал уже много лет. Он обнаружил, что может полемизировать с Кьеркегором, ожидая, пока высохнет строительный раствор, и открывал новые глубины в мыслях Канта и Вандюра, обирая червивые яблоки. В возрасте семидесяти трех стандартных лет Сол приобрел наконец первые мозоли.

По вечерам он играл с Рахилью, а когда она засыпала, шел вместе с Сарой прогуляться у подножия холмов, оставив Рахиль на попечение Джуди или еще кого-нибудь из девочек, живших по соседству. Однажды Сол и Сара даже съездили в Новый Иерусалим. В первый раз с тех пор, как семнадцать стандартных лет назад Рахиль вернулась к ним, они оказались вдвоем.

Но не все было такой уж идиллией. Слишком часто Сол, проснувшись посреди ночи, бежал босиком в детскую и заставал там жену, тихо сидевшую возле спящей Рахили. И едва ли не каждый день, когда они в розоватых вечерних сумерках купали Рахиль в старенькой керамической ванне или укладывали ее спать, девочка повторяла одну и ту же фразу: «Мне очень нравится здесь, папа, только можно мы завтра поедем домой?» Сол согласно кивал головой, рассказывал ей сказку, пел колыбельную песенку, а потом, уверенный, что дочка уже спит, целовал ее, на цыпочках крался к дверям и внезапно слышал из-под одеяла ее сонное: «Счастливо, аллигатор» и поспешно отвечал: «Пока, крокодил». После этого он долго не мог заснуть и, прислушиваясь к дыханию спавшей (или притворявшейся спящей) жены, следил за тем, как бледные полосы света от одной или обеих маленьких хевронских лун ползут по шершавым стенам, и разговаривал с Богом.

Сол разговаривал с Богом несколько месяцев, прежде чем понял, что он, в сущности, делает. Ему стало смешно. Эти ночные беседы ни в коей мере не были молитвами, скорее, они представляли собой сердитые монологи, которые, по мере того как обличительные нотки звучали в них все громче, перерастали в яростные споры с самим собой. Но не только с собой. Однажды Сол осознал, что темы этих ожесточенных дебатов столь глубоки, вопросы, подлежащие разрешению, столь серьезны, затронутые спором сферы столь обширны, что единственное существо, на которое он мог обрушиться с обвинениями в подобных прегрешениях, не кто иной, как сам Господь Бог. Поскольку представление о Боге как о существе, способном не спать по ночам, беспокоясь о людях и вмешиваясь в жизнь отдельных индивидуумов, всегда являлось для Сола абсолютно абсурдным, он, уяснив наконец суть этих диалогов, усомнился в своем рассудке.

Но диалоги продолжались. Сол хотел понять, как может родиться какая-либо этическая система (и более того, целая религия, причем религия удивительно стойкая, сумевшая пережить все удары судьбы) из приказа Бога человеку убить собственного сына. То, что повеление было отменено в последний миг, не играло в глазах Сола ни малейшей роли. Не играло роли также и то, что повеление было дано лишь с целью проверить готовность Авраама к послушанию. Именно мысль о том, что пресловутое послушание позволило Аврааму стать родоначальником всех колен Израилевых, и приводила Сола в ярость.

Посвятив пятьдесят пять лет жизни изучению этических систем, Сол Вайнтрауб пришел к непоколебимому убеждению: всякая преданность божеству, либо концепции, либо общему принципу, которая ставит повиновение кому-то или чему-то превыше справедливого обращения с невинным человеческим существом, есть зло.

«Ну, хорошо, дай мне определение слова „невинный“?» – услышал Сол насмешливый и слегка раздраженный голос, с которым он привык ассоциировать свои ночные споры. «Ребенок невинен, – подумал Сол. – Невинным был Исаак. Невинна Рахиль».

«Невинна только потому, что ребенок?»

«Да».

«И ты уверен, что не существует ситуации, когда кровь невинного должна быть пролита во имя великого дела?» «Нет, – подумал Сол, – не существует».

«Но невинные, я полагаю, это не только дети?»

Сол помедлил, чувствуя ловушку и пытаясь определить, куда клонит его подсознательный собеседник. Ему это не удалось.

«Да, – подумал он, – невинные – это не только дети».

«Значит, и взрослые? Такие, как Рахиль? Как твоя дочь, когда ей было двадцать четыре года? Невинного нельзя принести в жертву, невзирая на его возраст?»

«Да, это так».

«Тогда, быть может, это часть урока, который надо было преподать Аврааму прежде, чем он станет отцом благословеннейшего из народов Земли?»

«Какой урок? – подумал Сол. – Что за урок?» – Но голос его собеседника утих, и он услышал крики ночных птиц за окном и тихое дыхание жены, спавшей с ним рядом.

В пять лет Рахиль еще могла читать. Сол никак не мог вспомнить, в каком возрасте она научилась этому, – ему казалось, что она умела читать всегда.

– В четыре стандартных, – сказала Сара. – Я помню, это было в начале лета… через три месяца после ее дня рождения. Мы устроили пикник в поле за колледжем. Рахиль листала свою книжку про Винни-Пуха и вдруг сказала: «Я слышу в голове голос».

Тогда вспомнил и Сол. Он вспомнил и ту радость, которая охватила их с женой оттого, что их малышка такая способная. Он вспомнил, потому что сейчас все повторялось в обратном порядке.

– Папа, – сказала Рахиль, лежавшая на полу в его кабинете и сосредоточенно раскрашивавшая картинку, – сколько времени прошло после маминого дня рождения?

– Это было в понедельник, – ответил Сол, не отрываясь от книги. День рождения Сары еще не наступил, но для Рахили он был совсем недавно.

– Я знаю. Но сколько времени прошло с тех пор?

– Сегодня четверг, – сказал Сол, продолжая читать длинный талмудический трактат о повиновении.

– Я знаю, что четверг. Но сколько дней?

Сол отложил книгу в сторону.

– Ты можешь мне назвать все дни недели? – Мир Барнарда пользовался старым календарем.

– Конечно, – ответила Рахиль. – Суббота, воскресенье, понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота…

– Ты уже называла субботу.

– Да. Но сколько дней прошло с тех пор?