Гиперион. Падение Гипериона

– Могло быть и лучше, – сказал он. – Но иногда это все, что у нас есть.

Голографическая камера крупным планом показала Рахиль, которую держал на руках Сол. Они сидели в студии, откуда велась передача «Понемногу обо всем».

– Итак, вы утверждаете, – произнес Девон Уайтшир, ведущий этой передачи и третий по популярности человек в инфосфере Сети, – что отказ Церкви Шрайка и… медлительность Гегемонии в оформлении визы… что эти обстоятельства обрекают вашего ребенка на… исчезновение?

– Совершенно верно, – ответил Сол. – До Гипериона нельзя добраться быстрее, чем за шесть недель. Рахили сейчас двенадцать недель. Любое промедление – по вине ли Церкви Шрайка, либо бюрократии Сети – убьет моего ребенка.

Участники передачи заволновались. Девон Уайтшир повернулся к ближайшему имиджеру, и его добродушное худощавое лицо заполнило весь экран.

– Этот человек не знает, сможет ли он спасти свою дочку. – Голос Уайтшира зазвенел от сдерживаемого волнения. – Но ведь все, чего он просит, это дать ему шанс. Думаете ли вы, что он и его дочка заслуживают этот шанс? Если да, то обращайтесь к вашим планетарным представителям и в ближайшее к вам святилище Церкви Шрайка. Номер вашего ближайшего святилища сейчас появится у вас на экранах. – Он снова повернулся к Солу. – Мы желаем вам удачи, господин Вайнтрауб. И, – большая рука Уайтшира коснулась щеки Рахили, – мы желаем счастливого пути тебе, наш маленький друг.

На экране вновь появилось лицо Рахили и оставалось на нем до тех пор, пока он не погас.

Эффект Хоукинга вызывал тошноту, головокружение, головную боль и галлюцинации. Полет к Парвати на принадлежащем Гегемонии факельщике «Отважный» занял десять дней.

Все это время Сол держал Рахиль и терпел стиснув зубы. На корабле они были единственными, кто не впал в спасительное забытье. Сначала Рахиль плакала, но через несколько часов успокоилась и тихо лежала теперь на руках у Сола, глядя на него большими темными глазами. Сол вспомнил тот день, когда она родилась – врач принимает младенца, появившегося из чрева Сары, и протягивает его Солу. Темные волосы Рахили были тогда ненамного короче, чем теперь, а ее взгляд – не менее осмысленным.

В конце концов они заснули от усталости.

Солу снилось, что он бродит по какому-то зданию с колоннами, огромными, как секвойи, и потолком таким высоким, что его нельзя разглядеть. Пустое помещение заливал красный свет. Сол с удивлением обнаружил, что по-прежнему держит на руках Рахиль. Рахиль в облике младенца в его снах еще ни разу не появлялась. Девочка взглянула на него, и Сол ощутил соприкосновение их сознаний так отчетливо, словно она высказала свои мысли вслух.

Но тут другой голос, громкий и холодный, эхом раскатился в пустоте:

«Сол! Возьми дочь твою, единственную твою, которую ты любишь, Рахиль; и отправляйся в мир, называемый Гиперион, и там принеси ее во всесожжение в месте, о котором Я скажу тебе».

Сол растерянно взглянул на Рахиль. В больших глазах ребенка, устремленных на отца, светилась невысказанная мысль. Сол понял, что она говорит ему: «Да». Крепко прижав к себе дочь, он шагнул в темноту, и его голос разорвал царившую здесь тишину:

«Слушай, Ты! Больше не будет жертвоприношений, ни детей, ни родителей! И люди будут жертвовать собой лишь для людей – ни для кого иного. Время повиновения и искупления кончилось!»

Сол замолчал, ощущая биение своего сердца и теплоту тела Рахили. Откуда-то сверху с огромной высоты до него долетало холодное дыхание ветра, со свистом врывавшегося в невидимые трещины. Сол приложил руку ко рту и прокричал:

«Все! Теперь или оставь нас в покое, или приди к нам как отец, а не за жертвой! Выбирай, как некогда выбирал Авраам!»

В каменном полу раздался грохот, и Рахиль вздрогнула. Колонны зашатались. Красный сумрак сгустился, а затем мгновенно наступила тьма. Издалека донесся звук тяжелых шагов. Налетел мощный порыв ветра, и Сол прижал Рахиль к себе.

А потом замерцал свет, и они с Рахилью проснулись на борту КГ «Отважный», направлявшегося к Парвати, где им нужно было пересесть на звездолет-дерево «Иггдрасиль», который доставит их на планету Гиперион. Сол улыбнулся своей двухмесячной дочери. Она улыбнулась ему в ответ.

Это была ее последняя улыбка. Или же первая.

Когда ученый закончил свой рассказ, в каюте воцарилась тишина. Сол откашлялся и выпил воды из хрустального бокала. Рахиль спала в самодельной кроватке. Ветровоз, слегка раскачиваясь, продолжал свой путь, а монотонное громыхание ходового колеса и жужжание гиростабилизаторов навевали на пассажиров сон.

– Господи, – тихо произнесла Ламия[35 - Ламия – в греческой мифологии – чудовище, пожиравшее чужих детей; злой дух, змея с головой и грудью прекрасной женщины. Живет в лесах и оврагах, заманивая к себе путников. Китс написал поэму «Ламия», основным источником для которой послужило изложение мифа в «Жизни Аполлония Тианского» Филострата. В поэме рассказывается о любви юноши Ликия и Ламии.] Брон. Она хотела сказать еще что-то, но передумала и просто покачала головой.

Мартин Силен, закрыв глаза, продекламировал:

Когда ж вся ненависть уйдет,
Душа невинность обретет,
Постигнув, что сокрыты в ней одной
Ее восторги, страхи и покой,
А воля добрая ее – есть воля Божья,
За что б ее тогда ни порицали,
Какие б ветры ни хлестали,
Она счастливой будет все же.

– Уильям Батлер Йейтс? – спросил Сол Вайнтрауб.

Силен утвердительно кивнул:

– «Молитва о дочери».

– Я, пожалуй, выйду на палубу подышать перед сном, – сказал Консул. – Никто не хочет присоединиться?

Захотели все. Обдуваемые свежим ветерком, паломники стояли на юте, вглядываясь в темное Травяное море. Огромная чаша неба была усеяна звездами и испещрена следами метеоров. Хлопанье парусов и скрип снастей, казалось, раздаются из далекого прошлого.

– Я думаю, нужно поставить на ночь часовых, – сказал полковник Кассад. – Дежурить будем по-одному. Через два часа – смена.

– Согласен, – отозвался Консул. – Я буду дежурить первым.

– Утром… – начал было Кассад.

– Смотрите! – вдруг крикнул отец Хойт.

Все взглянули туда, куда он показывал. Между сияющими созвездиями вспыхнули разноцветные огненные шары – зеленый, фиолетовый, оранжевый, еще один зеленый. Подобно зарницам они осветили раскинувшуюся во все стороны огромную равнину. Звезды и следы метеоров поблекли рядом с этим поразительным зрелищем.

– Взрывы? – спросил священник.

– Сражение в космосе, – ответил Кассад. – Поблизости. Термоядерные бомбы, – добавил он на ходу и скрылся в люке.

– Смотрите, Древо. – Хет Мастин указывал на светящуюся точку, которая перемещалась среди взрывов, словно тлеющий уголек среди огней фейерверка.

Кассад вернулся со своим электронным биноклем и пустил его по кругу.

– Бродяги? – спросила Ламия. – Это вторжение?

– Почти наверняка Бродяги, – сказал Кассад. – Но, возможно, это не вторжение, а всего лишь разведывательный рейд. Видите вспышки? Корабли Гегемонии стреляют ракетами, а Бродяги их сбивают.

Бинокль наконец оказался у Консула. Вспышки были теперь ясно различимы – расширяющиеся фонтаны огня. Он разглядел и пятнышко «дерева», и длинные синие выхлопы по меньшей мере двух разведчиков, удиравших от преследователей.

– Я не думаю… – начал было Кассад, как вдруг весь их корабль до кончиков мачт и Травяное море затопило ярким оранжевым светом.

– Боже милостивый, – прошептал отец Хойт. – Они попали в корабль-дерево!

Консул перевел бинокль влево. Увеличивающийся ореол пламени можно было разглядеть и невооруженным глазом, но в бинокль какое-то мгновение были отчетливо видны километровый ствол и ветви охваченного огнем «Иггдрасиля». По мере того как выключались защитные поля и кислород выходил наружу, длинные языки пламени, изгибаясь, устремлялись в космос. Оранжевое облако начало пульсировать, потом растаяло и исчезло. На секунду ствол полыхнул огнем, а затем разлетелся на отдельные куски, словно последняя головешка догорающего костра. Ничто не могло уцелеть в этом аду. «Иггдрасиль», со своей командой, клонами и эргами, разумными существами-аккумуляторами, более не существовал.

Консул повернулся к Хету Мастину и с опозданием протянул ему бинокль.

– Мне очень жаль, – прошептал он.

Тамплиер не взял бинокля. Он опустил голову, надвинул на глаза капюшон и молча пошел вниз.