Северный лес

Плотника звали Джон Плотниксон – пути Господни неисповедимы, ибо происходил он из семьи потомственных башмачников. При виде хижины он пришел в замешательство, затем предложил разобрать ее, оставив лишь одну стену в качестве садовой ограды, но я и слышать о том не желал. История преследует того, кто ее не почитает. В Англии участок наш то и дело преподносил нам римские монеты. Разбирая завалы, мы заключили, что в хижине была всего одна комната, да еще спальня на чердаке. В комнате обнаружились обломки стола грубой работы, ржавая головка топора, а в пыльном сундуке в углу – ветхая Библия. На полях ее были мелкие надписи, из которых я мог различить лишь цитаты из Писания, свидетельствующие о том, что жил здесь не дикарь, но прилежный, богобоязненный христианин.

Джон Плотниксон уступил моему желанию оставить здешних призраков в покое и, как только мы починили крышу, оштукатурил стены старой хижины и положил полы, при этом одну стену все-таки пришлось убрать, чтобы соединить хижину с новым домом – простым жилищем с двумя этажами спереди и одним этажом сзади, с двускатной крышей и центральной трубой. Провидение и впрямь благоволило к нам: стоило Плотниксону привезти из Оукфилда стекла и вставить их в окна, как той же ночью ударили первые заморозки.

Дом сохранил свой облик и по сей день: ровный лимонно-желтый фасад, белые ставни, высокая черная дверь. Безупречная симметрия, не считая флигеля с левой стороны. У крыльца посадили мы вяз, который нынче достиг сорока футов в вышину и дает нам летом тень.

После этого я возвратился в Олбани – за мебелью и дочерями.

О РАСШИРЕНИИ МОЕГО САДА

Так наша маленькая семья поселилась в этом далеком местечке в северном лесу. Признаюсь, бывали дни, когда я сомневался в своей правоте. Какой жуткий холод сопровождал нас в дороге, как грубо обошлись с нами в трактире, где мы провели ночь! В день нашего прибытия шел ледяной дождь, все кругом стеклянно поблескивало, и девочки с удивлением глазели на хрустальный дворец, ждавший нас впереди. За нашими спинами, в санях, негодующе скрипели столы и стулья, молоточки пианино стучали по струнам. Ах, подумалось мне, если бы я только повременил до лета – тогда я вознаградил бы их дикими ягодами и купанием в прозрачных ручьях! Какой родитель в столь нежном возрасте вырывает детей из дома? Да еще в погоне за дикой фантазией!

Что я наделал?

Однако тужить было поздно, нас ждала работа.

Как быстро пролетели первые месяцы! В феврале мы срезали с яблони черенки, в марте произвели прививку, в апреле пересадили саженцы на постоянное место. К лету под пристальным взором матери уже вовсю росли аккуратными рядами сто молодых яблонь. Первые дали плоды на третью осень после нашего приезда, на четвертый год цвели уже сорок семь, на пятый – девяносто три.

В сентябре пятого года, за вычетом “пошлины”, уплаченной друзьям и домашним, я собрал 2397 яблок. Пора было пустить их в продажу.

Далее встал вопрос о названии нашего сорта. Природе нет дела до имен, и тем не менее они требуют серьезных раздумий, ибо потерявший бдительность обнаружит, что молва нарекла товар за него. Мистеру Ли из Беттсбриджа народное название его бледных морщинистых яблочек сослужило дурную службу, как и мистеру Палмеру с его длинными коричневыми плодами, столь мерзкими на вкус.

Снежные зимы и длинные летние вечера подарили нам много свободных часов для размышлений о том, под каким именем наше яблоко предстанет миру. Девочки мои, обучившиеся сперва прививке, а потом уже грамоте, не могли похвастать обширным словарным запасом, но недостаток знаний восполняли чутьем. Когда я зачитывал список сортов из “Руководства садовода”, каждая возгласом встречала своих любимцев: взгляд Мэри затуманивался, стоило ей заслышать “царский” или “королевский”, а ее озорная сестрица громко ратовала за Зимнего монстра, Свиное рыло и Прекрасную деву. Но ни одно название не покорило их сердец, не встретил одобрения и обычай использовать географические имена. Нет, яблоко должно носить наше имя, ведь, не считая сопливого оборванца, мы отведали его первыми. Но в паре с чем? Быстро отвергли мои дочери Осгудский пепин (слишком обыденно), Осгудское бесподобное (слишком нескромно), Осгудскую розу (слишком цветочно), Осгудское сокровище (слишком самоуверенно), Осгудскую белль (слишком по-французски), Осгудский сбор (слишком прозаично). Осгудский красный не отдавал должного зеленым вкраплениям, прибавлявшим плоду очарования. Осгудский десерт наводил на мысли о пирогах, а Осгудский сахар не передавал всю сложность вкуса. Можно не упоминать о печальном жребии Осгудской жены.

Много вечеров провели мы за этой забавой. Порешили было на Осгудской красавице, однако вскоре передумали, долго держалась Осгудская слава, но в конце концов девочки отринули и ее (слишком по-военному). Поверженный, я задумался даже над Осгудским яблоком. Мало-помалу игра приелась. Все чаще коротали мы вечера за чтением или музыкой: у Мэри ангельский голос, а флейта Элис приносит радость всем, кто ее слышит. Вместе сочинили мы немало баллад о нашем лесе и живущих в нем зверях. Но яблоки не шли у меня из головы. Быть может, это все помомания? Слишком часто обо мне судили ошибочно, а назови человека один раз помешанным, и он никогда не утратит бдительности. Но что могло меня удовлетворить? Ибо плод – это вещь, а я искал имя, способное выйти за рамки вещественного, выразить изумление, вызвать не только удовольствие, но и предчувствие чего-то большего, высшего, подлинного волшебства.

Со всем возможным красноречием вынес я эти соображения на суд моих девочек.

– Чудо? – хором сказали они.

КОЕ-КАКИЕ ЗАМЕЧАНИЯ КАСАТЕЛЬНО ТЕХНИКИ

Давно помышлял я написать книгу о технике, ибо за минувшие годы многому научился, что пригодилось бы в садоводстве и другим. Здесь же ограничусь тем, что изложу мои взгляды на некоторые предметы, вызывающие в нашей профессии горячие споры.

В обрезывании надобно знать меру. Одни убирают растущие наперекрест ветки, другие обрезают молодые деревца, чтобы добиться ровной кроны. Коли людям так угодно, кто я такой, чтобы им перечить, но, сам обладая непокорной гривой, я предпочитаю видеть таковую и у своих деревьев. Сухой ветке грозит моя пила, однако с ампутациями я осторожен, ибо даже такие ветки могут сослужить добрую службу: вдруг на ней совьет гнездо птица, которая станет охранять ваш сад?

Желчь зеленой ящерицы не предотвращает гниения.

Красить стволы деревьев – кощунство, они должны быть убраны только лишайником и мхом.

Камень в развилке сучка – детское заклятье, не следует пользоваться им постоянно. Как все заклятья, став Методом, оно утратит Магию.

Остерегайтесь слизня.

Никакой забор не остановит дикобраза, воевать с ним глупо. Порой нужно платить дань.

Не верьте обещаниям на обертке “Фосфата Уилкинсона” – он прежде времени заставит дерево вступить в период плодоношения. “Зола Пауэлла” – тоже уловка. Вопреки названию, “Бифосфат Плиния” был изобретен не автором “Естественной истории”, а Плинием Нортоном из Вустера, который намеренно умалчивает об этой подробности.

Раз уж речь зашла об удобрениях, позволю себе небольшое признание. Более десяти лет тому назад я обнаружил, что некий мистер Фладд из Беттсбриджа оговаривает меня на базарной площади, повторяя старые обвинения в сумасшествии. Двигала им, разумеется, зависть. За много лет до этого Фладд, уверенный, что ему удастся сделать состояние на земледелии, уговорил местных индейцев отдать ему большой участок земли, пообещав, что расплатится с ними потом. Разумеется, платы не последовало, и индейцы подали жалобу в Генеральный совет. Тогда Фладд пустил слух, будто они домогаются его дочери, воруют из гарнизона и так далее, это вызвало гнев народного ополчения и привело к тому, что однажды ночью индейцы, жившие о ту пору уже в самых стесненных обстоятельствах, были встречены разъяренной толпой, которая одного из них убила в назидание, а остальных преследовала до маленькой миссии в Корбери, а затем еще дальше. Обеспечив себе землю, Фладд устроил одну из крупнейших ферм во всей округе, однако урожаи собирал плохие – то кукурузу поест вредитель, то корова захворает, то рабочий умрет, съев отравленную картошку. Благодаря огромным размерам ферма все равно приносила доход, но старому Фладду этого было мало, и он задумал выращивать яблоки. К тому времени слава “местного бесподобного” уже прочно закрепилась за Осгудским чудом, и Фладд обратился ко мне с предложением купить черенки от моего дерева. Я ответил, что не желаю никакой связи между моими яблоками и его фермой, построенной на чужих костях. Он ушел с пустыми руками, и я думал, что на этом все и закончится, пока однажды утром не заметил несколько обрезанных веток и не понял, что меня ограбили.

Соперников я не боялся. Чудо показало себя совершенно не способным к пересадке – волшебная сила, связывавшая его с этой почвой, на чужой земле превращала его в обыкновенный, ничем не примечательный фрукт. Тем не менее поступок был возмутителен, и, когда я поведал о нем Рамболду, слуга мой тоже пришел в ярость. Вдвоем мы придумали план мести – совершенный, однако требующий подождать три года, пока краденые черенки не начнут плодоносить. Когда же Фладд с негодованием обнаружил, что Чудо, на которое возлагалось столько надежд, на его проклятой почве дает лишь мелкие рыхлые плоды, я подослал к нему Рамболда, а тот подружился с садовником и как-то вечером, в притворном опьянении, шепнул тому формулу “превосходного удобрения”, ответственного за все мои успехи.

– Неужто? – переспросил садовник.

– Иногда он и мне велит участвовать, – ответил мой верный слуга.

Вот почему и по сей день, если поутру вам случится пройти мимо фермы Фладдов и заглянуть в их фруктовый сад, вы увидите главу семейства, его супругу, трех дочерей и внуков сидящими на корточках, с красными рожами и голыми задницами, под той самой яблоней, будь она неладна, в надежде, что именно это д–мо принесет им долгожданную славу.

О ВДОВСТВЕ

Не раз меня спрашивали, почему я по-прежнему вдов. Не проще ли, говорили мне, взять жену?

На это можно ответить, что я уже дважды был женат, обеих жен горячо любил и обеих горько оплакивал. Нередко вспоминаю я сладкие уста Джулии и пышные формы Ханны, и хотя обе они умерли молодыми, старость пошла бы им к лицу, и мы счастливо дожили бы до преклонных лет, сравнивая наши болячки и недуги.

Однако оплакивать усопшую подругу не то же самое, что желать новой. Помона – моя возлюбленная. Не раз в плотоядном взгляде вдовы из Олбани или одинокой фермерши видел я желание меня укротить. Но способна ли та, чью грудь не пронзал штык, напитавшийся сладостью осеннего пепина, понять мою страсть?

И все же я не могу не поделиться некоторыми соображениями относительно холостяцкой жизни и матримониальных соблазнов.

Молодой человек, подыскивающий жену, поступит разумно, занявшись выращиванием яблок. Откройте любое предание – и вы заключите, что любезнее всего женскому полу рыцарь. Что ж, я сам был солдатом, и мне хорошо знаком застенчивый взгляд, коим провожают из-за приоткрытых занавесей проходящий мимо полк, но, поверьте, ничто так не разжигает женское воображение, как яблоки. Разве случайно изображают художники malus domestica[12 - Ботаническое название яблони домашней.] в качестве запретного плода, искусившего Еву? Разве не была сама Ева черенком от Адамова ребра?

Я приехал в эти края пятидесятилетним стариком и далеко не красавцем. Время отметило морщинами мой лоб, подбородок снабдило парочкой приятелей, а ноздри с ушами щедро укутало шерстью против зимней стужи. И все равно в первый же год служанка моей соседки В., отведав яблок с нашего дерева, предложила помочь мне с уборкой урожая, а оказавшись в моем саду, все порывалась пощекотать меня и несколько раз повторила, что могла бы забраться на лестницу, если бы я ее подержал, но я не соглашался, зная, какое меня ждало зрелище, взгляни я наверх.

Сколь бы ни был велик соблазн, на первое место я всегда ставил сад. Забавлялся ли я с кем-нибудь? Быть может, но разбалтывать ничего не стану. Мне известны слухи о том, каким путем я получил черенки Пармена полосатого миссис Киркпатрик, охранявшей прославленные яблони своего покойного супруга. Ни единым словом не запятнаю я репутацию этой почтенной дамы; магия рощи да не покинет ее пределов.

О ВОСПИТАНИИ ДОЧЕРЕЙ, О СУДЕ ПАРИСА И О ТОМ, КАК ВСЕ МОГЛО СЛОЖИТЬСЯ

Трудились мы не покладая рук: Мэри бдительно оберегала сад от мародеров, Элис бережно раскладывала плоды, чтобы не помялись. В разгар зимы, однако, работы немного и остается лишь петь песни да рассказывать истории. Мэри и Элис (вместе почти что malus!) никогда не уставали слушать, как ежик носит яблоки на иголках или как пеликанша поит птенцов сидром из своего кожистого мешка. А сколько раз поведывал я им легенду о садах Геры, где росли золотые яблоки (свадебный подарок Геи), охраняемые Гесперидами и стоглавым драконом! С изумлением слушали мои девочки о двенадцатом подвиге Геракла – похищении трех яблок, – который олени тут повторяют каждый день.

Но больше всего полюбилась им легенда о суде Париса, ее переложил я замечательнейшим образом и свое трактование советую всем, кому по нраву сочные мифы.

В честь свадьбы Пелея и Фетиды устроен был пир. Все боги Олимпа участвовали в нем, не пригласили одну лишь богиню раздора Эриду, и, оскорбившись, метнулась она с небес на землю и бросила на свадебный стол яблоко, на котором было написано TEI KALLISTEI – “Прекраснейшей”. Тотчас возник спор между Герой, Афиной и Афродитой, ибо каждая считала, что яблоко должно достаться ей, и вскоре Зевс так утомился от их ругани, что велел Гермесу перенести всех трех на гору Иду, чтобы рассудил их пастух Парис.

Гермес притащил к Парису бранившихся женщин, протянул ему яблоко и шепнул, что должен он выбирать.

Тут я переводил взгляд между своими дочерями – семилетними малышками, девочками десяти лет, юными девицами двенадцати. Я вертел перед ними Осгудское чудо и протягивал сперва одной, затем другой (иметь любимчиков родителю не пристало). “Tei kallistei!” – говорил я, и каждая тянулась к яблоку, восклицая: “Я прекраснейшая! Я!” Но всякий раз я отдергивал руку, как, вероятно, это делал Парис, когда богини толкались и пихались, предлагая ему свои легендарные дары: славу, империю, красивейшую из смертных.

“Что же он выбрал?” – спрашивал я, как спрашиваю нынче вас, мой читатель: что – kleos, tyrannos, eros[13 - В пер. с греч. kleos – “слава”, tyrannos – “правитель”, eros – “страсть, чувственная любовь”.] – выбрали бы вы?

– Елену! – отвечали мои девочки, ибо они знали эту историю, знали о похищении и о последовавшей войне. Но в глазах у них плясали огоньки.

Ведь знали они и другое: моя легенда не такова.

– А вот и нет! – отвечал я и откусывал кусок от Осгудского чуда. – Наш Парис выбрал яблоко.

О ЗАГАДКАХ

Еще одно милое моему сердцу занятие – это сочинять загадки, и некоторые мои творения, как мне сказали, известны на всю округу. Поскольку нельзя надеяться, что дети сохранят их для потомков, здесь я прилагаю свои любимые:

Зеленый бок,