Место наблюдения за богом

Школа была, конечно же, адом. Наверное, для всех думающих детей это всегда так. Я же еще каким-то образом затесался в ряды инакомыслящих, инакочувствующих, инакоделающих… Короче – иных. Гнобление одноклассников сделало группу нирвану отдушиной. Ненависть – питательным веществом. Злость – поводом задуматься о собственной неповторимости.

Кулинарные способности в то время формировались за доли секунд. Теперь могу из ничего сделать полноценный ужин. Из говна топор, из топора кашу, из каши хумус. Подспудно боготворилась фасоль, как кулинарный аутизм и одновременно спасение. Немного зелени и блюдо уже с ресторанным оттенком.

Наступал двухтысячный. Телевизор не работал. Денег на ремонт не было. Починил сосед только перед самым новым годом. За «спасибо». О наступающем апокалипсисе узнал прямо перед поздравлением Кучмы. После набросился на оливье, так как целый год в глаза его не видел.

Медийная убогость заполняла пространство частотами умственной деградации. Люди смотрели «Окна» и забывали о бедности. Страна сходила с ума в стороне от всего остального мира. Он вынырнул перед людьми во всей красе. Но люди не смогли вобрать ее в себя. И сотворили альтернативную реальность. Журнал «СПИД инфо» тому подтверждение.

Как ни странно, но я люблю это время. Его тягучая тоска откладывала каждый раз вынесение приговора на день завтрашний. Снова и снова. Такое впечатление, что все ушли, а про нас совершенно забыли. Дороги лопались, подвальные кошки облазили, а люди переставали стесняться животных инстинктов. Начиналась новая веха в эволюции отечественного индивида.

Сериалы были чем-то вроде анестезии. Обезболивающие крохи с барского предплечья. Как сейчас помню – вокруг кресла с телевизором разваленная страна. И картошка в углу жарится.

Одним из любимых, ожидаемых с особым трепетом, был сериал под названием «Авантюрист». Каждый раз приходилось срываться после уроков, бежать домой и молиться на то, чтобы телевизор в очередной раз не загорелся, чтоб не погасло изображение, чтоб хоть какая-то отрада, хоть какой-то бальзам.

Главный герой – гений (уже хорошее, беспроигрышное начало). Целую жизнь его воспитывали в секретной организации. А потом он из нее сбежал. И талант его заключался в том, что любой профессией он мог овладеть в считанные часы. Так гений и работал – то пожарником, то врачом, то адвокатом, то вообще не пойми кем. Как оказалось позже, перевод названия был неправильный. На самом деле сериал назывался «Притворщик».

Люди девяностых тоже были притворщиками. Цепляли на себя всевозможные маски – экстремизм социальной находчивости. Библиотекари становились парикмахерами, инженеры водителями трамваев. Одна большая кагала, сбежавшая из воспитательного дома и направляющаяся непонятно куда и по сей день.

Петля времени затягивалась все туже. Вместо табурета – кравчучка. Вместо мыла – маргарин. Вместо света в конце тоннеля – оплывшие свечи в период веерных отключений света.

Лета я ждал с нетерпением – отправляли к бабушке. Деревня, странным образом, нивелировала все мои комплексы. Я научился открывать рот и разговаривать. Стал раскованным. Начал встречаться с девочками. Причем от жадности с несколькими одновременно. И это в двенадцать-то лет. Вообще, если вы замечали, летом жить как-то легче.

А вот за летом следуют восемь месяцев борьбы с ветром в лицо, с одноклассниками, с промокшими ногами. Почему в наших широтах отводится так мало времени поистине хорошей поре?

Как-то возвращаюсь домой со школы. В подъезде курит сосед. Помню, было холодно. За окном шел дождь со снегом. Порывы ветра дергали оконную раму.

– Какая страна, блять, такая и погода, – сосед сплюнул на лестничную клетку и зло посмотрел на меня. – Как там в школе, пионер?

– Хорошо, – соврал я.

– Это хорошо, когда хорошо, – сосед втянул носом что-то из глубины себя и отправил получившееся на ступеньки. Время выходило из людей вместе с дурными привычками. Очень часто люди принимались рассматривать получившееся пятно. Видимо, пытались рассмотреть черты ментальной идентичности.

И как-то тянулось оно все так – то устаканится, то снова во все тяжкие. Безденежье детонировало семейные ссоры. Домашний уют катился под откос. Кто-то слил тормозную жидкость компромиссов и вот снова мы летим в кювет скандалов и извращенной ругни. Ждать спасительный буксир не имело смысла.

Хожу в школу без энтузиазма, даже с отвращением. Выбор будущей профессии кажется заоблачной перспективой. Мечтаю, что никуда даже не успею поступить. Волна рок-н-ролла снесет меня и потащит к вулкану стадионной сцены. И вот я с гитарой, у микрофона, на краю самого кратора, извергаю лавину. Подступы забиты головами фанатов. Но реальное положение дел оказалось более фантастическим. В первую очередь, конечно, в силу своей прозаичности.

Семейный совет решил, что поступать необходимо на журналиста. Тем более у отца на кафедре работал друг. В качестве альтернативного варианта рассматривался режиссер. Придя в приемную комиссию института культуры, мне вручили бланк для оплаты семестра и сказали:

– Бухгалтерия тут, за углом.

Кручу бланк в руке, спрашиваю:

– А как же вступительные экзамены?

Девушка в ответ улыбается нахваленной кошкой.

– Да вы не волнуйтесь, сдадите.

На этом театральная династия нашей семьи кончилась.

Чтобы окончить школу мне наняли репетитора. Чтобы поступить в университет – еще одного. Университетский преподаватель по фамилии Сподарвец намекнул отцу, что есть возможность поступить на бюджет за определенную сумму и что он может обо всем договорится. Цена вопроса – две тысячи долларов. Отец задумался, а потом спросил:

– То есть, поступить на контракт выйдет дешевле?

Мыслительный процесс скривил лицо преподавателя.

– В принципе да, но стипендия…

Последний звонок я проспал. Виновато говорю об этом матери. Ее реакция была достойна уважения:

– На улице жара невыносимая. Не хватало тебе еще теплового удара…

Вечная загадка это детство. Непонятное очарование. И в тоже время нелепость за нелепостью. За многие вещи настолько стыдно, что хочется туда, обратно – исправить все, вернуть на место.

И вроде ребенок как ребенок – собирал наклейки. Во дворе – мякоть песка зажатая в кулаке. Игры – все равно с кем и во что. Колени вперемешку с асфальтом и велосипедной цепью. Драки непонятно во имя чего. Орлы и решки кепсов. Умершие тетрисы, воскресшие тамагочи. С игрушками из киндер-сюрпризов я вообще говорил на равных. И на всем этом фоне, вроде бы не очень избалованного детства, я ни разу не испытал чувства одиночества. А теперь оно повсеместно. Будто отбился от стаи поколения. У сверстников уже семьи. Но выглядят они как-то не очень счастливыми.

Пытаюсь понять, что же я выбрал? На что променял житейское благополучие? Зачем откололся от крестного похода за материальным довольством? Ради искусства? Говорю это, и самого пробивает на смех.

А теперь полуфинал жизни, в котором действительность бежит быстрее, как бы ты ни старался. И ведь знаешь о бессмысленности задолго до стартового выстрела. И все равно участвуешь в забеге. Нет чтобы сойти с дистанции. Устроиться тренером в районную сборную. Насладиться вялотекущим моментом обывательства. Пробудить искорку мещанской домовитости.

Когда ты ребенок, то будущее кажется каким-то фантастическим фильмом. От него веет духом космической саги. Кажется, что там бескрайние просторы и у жизни на тебя необъятные планы. Что вот-вот начнется институт и ты полетишь в свое межзвездное путешествие.

Ох, если бы я знал, что будущее наступает так. А именно – никак. Ждешь деформаций душевных, материальных, физических. Ждешь, что воздух в одно мгновение заискрится, солнце обласкает кожу, оркестр начнет играть пронизывающую мелодию гимна победителей, и вот стоишь ты – не человек, а истина. Не гражданин с каким-то бумажным паспортом и скучным лицом, а сын земли, с благословления неба оказавшийся тут.

Но когда стоишь в очереди в магазине, вспоминаешь детство. Кажется, что категория счастья сдана в утиль жизни. Красота ускользает не успев появится. Среда для обитания чувств и страстей из моря превращается в лужу у крыльца. Фабула грядущего предугадывается даже в сонном состоянии. Конвейер договоренностей с неизбежным уродством мира работает в режиме нон-стоп.

А на утро каникулы. Выходишь во двор и тянется хвостом сырость подъезда. Солнце только разогревается. Птицы еще охрипшие после сна. И тут вспоминаешь о том, что сэкономил на проезде вчера. А это два молочных коктейля делающих день интересней. И вот уже звенит дурацкое блюдечко на прилавке, начинает шуметь автомат, пузырится молоко и жизнь вмиг завоевывает твое внимание.

Была бы у меня ни одна душа, а около двух сотен – я бы каждую ее продал дьяволу за то, чтобы каникулы начинались в любой из тех дней, в который приходилось натягивать шапку, штаны, поверх другие штаны и переться через весь город в эту проклятую школу. Да я бы и одну душу отдал. Безвозмездно. И не жалел бы. Ведь как можно жалеть вообще о чем-то, если не идешь в школу?

Вслед за детством начинается взрослая жизнь. Правда, не сразу. Потихоньку. Когда ловишь себя на мысли, что идешь с работы домой. И никаких каникул уже не будет.

Коралловые рифы ржавых мусорных баков, консервные банки-гаражи – реквизиты любого времени в здешних широтах. Идешь мимо всего этого и чувствуешь терпение. Много терпения. Потом оно станет частью характера. Кто-то из воды, а я на восемьдесят процентов буду состоять из терпения. Между желанием удавиться и силой воли, то самое «терпимо» на вопрос «как дела?».

Обычная жизнь. Течет и не меняется. Между распускающимися кленами и дуроломной властью, полигон сизифовых скитаний – с работы и снова домой. Между мной и всем остальным – поле безбрежных надежд. Такой же камень, что нужно втащить на самый верх, но, который даже не можешь схватить от того, что руки проходят насквозь.

Несовершеннолетие кончилось работой на стройке. Скопил денег на компьютер. Компьютер без интернета. Кому он теперь нужен такой? Тем не менее, радости не было предела.

Дымка будущего сгущалась за мутным стеклом маршрутки. Начинался легкий флирт с жизнью после затяжных отношений с самим собой. Окна отражали лучи так, будто знали про меня все наперед. А зеленый ящик на колесах, подпрыгивая, вез к метро. Там, в центре, в доме культуры милиции, вручали аттестаты зрелости (кому вообще в голову пришло так назвать этот кусок пластика?)

Уродские платья, тошнотворные речи, учительские любимчики и любимицы, короче – тоска. Рассвет я встретил в кровати дома… На ресторане с семьей мы решили сэкономить.

Глава вторая

Университет мне понравился сразу. Во-первых, девушки. Их тут было немереное количество. А главное, лица – намного проще и красивее, чем лица одноклассниц. Во-вторых, здесь никто не знал о моей предрасположенности к неудачам. Можно было приступить к созданию нового образа. Отсутствие активной жизненной позиции я заменил абстрактно-философскими высказываниями. Застенчивую натуру и учебную неуспеваемость – дискурсом природы вещей. Недостатки во внешнем виде – ореолом творческого начала.

Ко всему прочему я занимался музыкой. Ничего толкового я, конечно, не играл, но гитара за плечами интриговала студенток, а мне придавала уверенности. Каким же дураком нужно было быть, чтобы не играть им Мумий-Тролля и Земфиру тогда, а говорить о том, что я приверженец авангарда.

– Ну, сыграй хоть кусочек чего-нибудь, – просили они. И я играл какую-то белибердяйскую отсебятину. Говорил, это экспериментальный джаз… И все равно очаровывал.