Место наблюдения за богом

Преподаватели, как и везде, оставляли желать лучшего. На первой сессии меня чуть не отчислили. Причем из-за архиепископа, который преподавал литературу. «Исык», как мы его называли, был человеком высокомерным и бeзэмoциoнaльным. Мне он напоминал закомплексованного Дарта Вейдера, прогуливающегося по коридору факультета. Выразителем злого начала служили маленькие пакостливые глазенки. Когда я в очередной раз не сдал зачет, он пообещал, что меня отчислят. Окончательную пересдачу назначил в своем храме. Мать была рассержена. И не столько моей безответственностью перед учебным процессом, сколько тем, что Архиепископ рассматривал деяния святых апостолов Слобожанщины за первые истоки литературы. Поехали мы тогда вместе. Несколько часов искали его храм. Помню, под солнцепеком моя интеллигентная мать выкрикнула в пустоту:

– Да пошел он в жопу…

Зачет я в итоге сдал декану. Тот резюмировал мое отношение к предмету, как завышенную самооценку при полном отсутствии фактажа. Я молча согласился.

Учился я на кафедре журналистики. Вообще, в нулевые никакой журналистики не было. То есть радио, газеты, журналы были, а журналистики не было. Преподаватели выкрутились. Вспомнили понятие «пражурналистика». Это всякие глиняные дощечки и рисунки внутри пещер. Иногда возникало ощущение, что учишься не на филологическом, а минимум на геологическом факультете. На кафедре царил дух палеолита.

Вообще, наша кафедра была уникальной. Некоторым преподавателям совесть позволяла составлять учебную программу сплошь состоящую из собственных книг, брошюр, даже из методичек. Около тысячи научных трудов, десятки книг о теории журналистики и ни одной статьи в самой паршивой газете. Это все равно, что сдавать на права человеку, который ни разу не сидел за рулем. Не удивительно, что журналистами после выпуска стали три человека из пятидесяти.

С необразованностью студентов никто не боролся. С бедностью в стране тоже. Боролись с русизмами. В принципе, за все это время ничего не изменилось.

Но были и другие. Людмила Ростиславовна – руководитель диплома. Человек, которому я обязан если не всем, то хотя бы тем, что, наконец, смог задать себе вопрос: зачем мне это все нужно?

Лет через семь после того, как я окончил универ, она пришла даже на мой концерт. С подружкой… Помню, я пел и чувствовал дискомфорт. Человек, который научил меня таким словам как «модус бытийности», «биполярный философизм», смотрел на другого, который кривлялся на сцене с гитарой и пел песни про самогон из улиток. После концерта она подошла ко мне, обняла и сказала, что в восторге. В тот момент я готов был провалиться под землю. А через полтора года она умерла. От рака. О том, что болеет, она никому не сказала. Просто ушла, чтоб никого не напрягать.

А один из преподавателей на защите поставил за диплом двойку. Как уже можно догадаться – за отсутствие в списке литературы собственных книг. И опять же, совесть позволила ему сказать об этом вслух.

Вообще, коррумпированность факультета носила масштабный и вместе с тем абсурдный характер. В очередной раз были проблемы с украинским. Зашуганый препод склонился у меня над ухом.

– Молодой человек, – меня всегда настораживало когда люди так обращались. В самой интонации чувствовалась надвигающаяся угроза. Будто начинался фильма ужасов, – без взятки тут никак.

– У меня нет денег.

– Можно по-другому.

Я поднял на него глаза. Препод снова опустился к уху и озвучил условия положительной оценки. Из университета я вышел в полнейшей растерянности. Прихожу на следующей день, вижу его, вынимаю пакет из рюкзака и отдаю взамен на зачетку. Молодой взяточник украдкой смотрит внутрь, довольно улыбается и кладет пакет в сумку. В пакете было пять дисков русского шансона. Самое приличное, по-моему, что там было это «Ленинград». В тот момент я понял, что чувство абсурда может быть сильнее печали.

И при всем этом я был влюблен в универ. Просторные коридоры бывшего дома проектов обладали принудительной гармонией. Высокие потолки, и разливающийся по ним сливочный свет были похожи на стены буддийских храмов. Мой первый опыт любви к симфониям пустоты. Симметрия благоговейных пространств. Терапия безлюдности и тишины. Я мог часами бродить тут после пар. Засиживаться допоздна в столовой. Околачиваться в библиотеке. Курить на заднем дворе.

Был у нас в группе китаец. Звали Ли. Ли послали родители учиться на экономический факультет. Не зная языка, он все перепутал и проучился два года по ошибке на журналистике. Иногда мне кажется, что со мной произошло примерно такое же, только в более крупных масштабах жизни.

Филфак на какое-то время стал вторым домом, укрытием. В родном же доме царила атмосфера предразводного раздора. Отец с матерью упражнялись во взаимных оскорблениях и унижениях. Диалог ненависти семейно-бытового характера. Приходилось допоздна засиживаться в библиотеке. А иногда просто на этаже факультета читать скучную книжку. Когда чтиво совсем надоедало, я наблюдал за работниками деканата.

Выражение лица декана было такое, будто он съел дохлую жабу и ничуть об этом не пожалел. Наоборот, хвастливо прикусывал дужку от очков и становился в позу зазнавшегося репера. Его заместитель обладала настолько суровой наружностью, что завидев ее в коридоре, я разворачивался и шел в другую сторону. Надменность руководителей факультета не знала границ. Они вели себя так, будто перевернули ход истории, изобрели букварь…

На втором курсе у меня был приятель кришнаит. Витя учился на философском факультете и проповедовал учение Кришны. Точкой нашего пересечения было кафе «Отрыжка» на четвертом этаже университета. Витя заказывал чай, брался худыми пальцами за ниточку, медитативно опускал и вынимал чайный пакетик в кипяток и читал мантру. Пластмассовый стаканчик потрескивал, чай обретал цвет юной кожи воина Арджуны. Так я выучил слова мантры и стал щеголять перед одногруппницами своими познаниями в индуизме. Одногруппницы фыркали и хотели тупых шуток и мартини.

Бывало, Витя меня подкармливал сладостями. Сладости у кришнаитов надо признать были что надо и не уступали продукции Рошен. А бывало, Витя меня поил. Доставал литровую бутылку, наливал в крышечку непонятной белой жидкости и протягивал со словами «за кришну». Моя святая уверенность в том, что это были те самые наркотики расширяющие сознание, брала верх и я опрокидывал крышечку. Проходило двадцать минут, сознание оставалось того же размера, а изжога от съеденного пирожка с картошкой усиливалась.

Я завидовал Витиной уверенности. Он действительно верил, что все кругом состоит из Кришны. Я знал, что из лжи и лицемерия. Витя дарил мне бусы, книги, календарики с изображением Вишну и объяснял, что это не бусы а четки. А потом он аккуратно брал мою руку, сгибал пальцы и учил как правильно их надо перебирать.

Это был две тысячи седьмой. Я шел по парку Шевченко, видел танцующих и поющих кришнаитов, приветливо махал им и кричал «Харе Кришна». Прошло одиннадцать лет. Я до сих пор хожу по этому парку, вижу этих беспечных и радостных ребят и понимаю, что ничего не изменилось. Единственное, что изменилось, так это то, что я им теперь не машу. Стараюсь всячески остаться незамеченным. Комплексы взрослой жизни сузили сознание и обратили меня в бегство. В бегство от беспечности, от самого себя. В конце концов, в бегство на работу.

За четыре года учебы я ни с кем так и не начал встречаться из университета. Как-то обидно даже. Спустя десять лет думаю еще раз поступить на какую-нибудь специальность. Видимо, подсознательно пытаюсь наверстать упущенное. Заодно, наконец, выучусь на нормальную профессию.

Первые два курса я учился плохо. В основном пропадал в университетском кафе. Ел булочки, пил кофе. Пытался произвести впечатление на студенток грузным молчаливым взглядом. Студенток интересовали книги. Сейчас все кардинально поменялось. Я заинтересовался книгами, а студентки непонятных вузов мной. Как и прежде молодые девушки не особо интересуются искусством, зато людьми искусства порой чересчур.

Вообще, молодежь в начале нулевых мало чем интересовалась. Все-таки был рубеж тысячелетий. Появился первый интернет. Плохой, но какой есть. Ютуба не было, была Википедия. Форумы, чаты, аська… Университетская библиотека давала каждому студенту один час в день порыться в интернете. Мне этого было много. Фантазии не было. В основном я искал в интернете работу, потому что денег как всегда не хватало. Параллельно еще искал работу отцу. Ничего не найдя, переключался на поиск издательства, которое могло издать пару моих рассказов. Остальное время просиживал играя в косынку.

Как-то один знакомый сказал:

– Литература умерла. Чего ты возишься?

Причём дело было на филфаке, что нисколько не удивляет. С одной стороны он прав. А с другой, – я все таки попытаюсь ещё. Попытаюсь писать в обход визуальных вещей, захлестнувших мир. Попытаюсь, чтобы неуловимую мысль не смогла передать фотография и современное искусство. Чтобы кино она была не под силу. Литература, в конце концов, это одичалое философствование. Единственное, что будет всегда выше литературы и прочих искусств – музыка. Ей не требуются очевидные средства. Ей вообще мало что нужно, кроме глубокой, неистощимой души.

Понадобилось десять лет, чтобы понять, что это не призвание. Скорее необходимость. Газовый баллон с воздухом, без которого задохнешься, уйдешь на дно бессмысленной повседневности. Способ оправдать весь возможный потенциал жизни.

Как то сижу на лавочке. Напротив меня две женщины. Выпивают. Подслушиваю разговор. Оказывается – филологи. Две высушенные временем, перекрученные бечевки. Сколько вас несчастных? Бездетных и незамужних? Некрасивых и начитанных?

Одна прячет шкалик водки в сумочку и говорит:

– Лена, я ведь действительно знаю, почему Булгаков назвал роман «Мастер и Маргарита». У него были договорённости со Сталиным. Нужно было популяризовать профессию мастера станка, вдохновить пролетариат образом модной специальности…

Очень часто я испытываю дискомфорт к людям не авторитетных профессий. Например, не могу стоять рядом с дворником, курить и пить кофе. В такие моменты кажется, что я выразитель несправедливости. Человек работает, а я прохлаждаюсь. Если у бомжа пять рублей, а у меня десять, (хотя очень часто было как раз наоборот) мне неловко. Появляется ощущение, что я не достоин этих денег. Чувство должной солидарности по отношению к несчастным у меня на первом месте. Считаю, мы должны держаться вместе. Хоть нас и бесконечно много.

Если честно, то филфак и литература в моем случае были связаны не тесно. Скорее всего, это просто надежды. Вот-вот… Вот уже сейчас… Еще чуть-чуть и выйдет книга. Кто-то издаст. Кто-то поверит. Но верили в основном в деньги. Как и сейчас. Как, впрочем, и всегда. А обижаться на безденежье, это все равно, что обижаться на собственную лень.

Университет я все-таки закончил. Правда, спустя два года вернулся туда снова. Чтобы забрать диплом… Выпускной по традиции проспал. Тем более, за два дня до праздника, нам сказали, что мантий на всех не хватает. Выдадут их только тем, у кого не было троек за последний год. Помню, я не особо расстроился.

Глава третья

По окончанию универа я не знал куда податься. Целыми днями валялся на диване, слушал психоделический рок, писал книги и занимал деньги у родителей. Короче, вел богемный образ жизни. Как-то в один из таких дней раздался телефонный звонок. Стягиваю одеяло с лица.

– Ты что, спишь до сих пор? Час дня… – отец был в недоумении.

– Ни в коем случае.

– Я нашел тебе работу.

– У меня сейчас нет времени…

– Денис…

На том конце провода послышалось сопение.

– Ладно.

На собеседование я добирался два часа. Контора находилась за аэропортом. За железными воротами были два гаража. На одном из них висела табличка:

«Завод резиновых изделий ФАЛЕС»

С чувством юмора, думаю, здесь все нормально.

Встречать меня вышел сам директор завода. Было видно, что мои длинные волосы и рваные джинсы его немного смущают.

– Пойдем, вкратце расскажу суть…

Мы зашли в цех. Парочка лысых и чумазых парней устало посмотрели на меня. Пахло паленой резиной – запах детства. Вспомнил как с пацанами кидали автопокрышки в ноябрьские костры.