Место наблюдения за богом

– Значит, смотри… Вот это двухтонный пресс. Когда он поднимается на несколько минут, нужно успеть выложить формы. Используем мы старые велосипедные камеры. Выкладываешь, пресс опускается, потом поднимается и собираешь их как горячие пирожки. И все заново. Вроде ничего сложного… Платим двести.

Я постарался сделать заинтересованный взгляд и задать ради приличия пару уточняющих вопросов.

– То есть… Это резина?

– Да.

– А что, если не успеть выложить?..

Директор завода дал знак, что, мол, выйдем на улицу, плохо слышно. Выходим. И тут он с какой-то отцовской добротой, с глазами, переполненными непонятно откуда взявшегося добросердечия, говорит мне:

– Слушай, а ты же вроде из искусства?

– Ну, не прям чтоб из…

– Отец говорил, что пишешь что-то. Поэму?

– Типа того…

– Пойми правильно, я не то чтоб против… Просто интересно, на кой хуй тебе сдалась эта работа? Я ни в коем случае…

И тут я понял в чем дело. Директору завода «Фалес» вовсе не были противны мои длинные волосы, мой внешний неряшливый вид. Возможно, он даже всему этому симпатизировал. Может, даже завидовал в силу романтики, которая обошла его стороной. А еще, он буквально спас меня. Бросил спасительный круг в виде прозрения, открывшихся глаз. Ну какой из меня изготовитель резиновых изделий? Я шнурки завязываю так, что потом несколько дней развязать не могу. Я как-то даже нечаянно сломал светофор… Теперь есть опасность, что «Фалес» лишиться двухтонного пресса.

Я пожал директору руку. Сказал «спасибо» и ушел. Потом ехал в маршрутке домой и понимал, что благодаря ему, я ощущаю себя сейчас счастливым. Потому, что жертвуя любимым делом, можно навсегда потерять себя. А после этого терять еще что-то уже особо нечего.

ТЮЗ

– Да сворачивай его нахуй соси.

– Что, прости?

– Нахуй соси, говорю. Дай я сам…

Кузмич ногой замотал ковер и пнул в сторону кулис.

– «Нахуй соси» это как попало, небрежно… Еще научишься…

Когда нежелание работать сталкивается с потребностью денег, идешь работать в театр юного зрителя. Монтировщиком. Думаю, каждый уважающий себя филолог обязан пройти через это. Чисто из интереса. Или «на слабо». Именно туда меня и забросила жизнь на восемнадцатилетие.

Поначалу я стеснялся. Вроде театр для детей, но общались здесь все исключительно матом. Кроме художника-постановщика, похожего на щегловатого провинциала. Он воспринимал мир и театр через этику визуального. А может просто детей любил.

Курили прямо в кабинете, прикрепленным за цехом. Это скорее было похоже на общественный туалет с элементами мещанского убранства. Широкий стол с клеенчатой скатертью, пробитый диван, вешалка с робой, половик для обуви, висевший на стене и служивший видимо ковром – эстетическое пятно пролетариата.

В самом театре было все сплошь советское. Чтобы понять какой год на дворе, нужно было выйти на улицу. Актеры умудрились пронести отчаяние из той эпохи в эту, не расплескав и передать его следующему поколению.

Альтернативный мир тоски – этой дымкой всегда затянуты подобные учреждения. Время забрало отсюда все, кроме затхлого воздуха. Скромные помпеи, погребенные под слоем художественной самодеятельности.

Наша команда монтировщиков состояла из пяти человек. Пять сексуально-озабоченных пенсионеров, маньяков в буденовках. Почему я их так назвал расскажу чуть позже. Мы выставляли декорации к спектаклю, меняли их во время и разбирали после. Три часа работы и свободен целый день.

Как всегда не сложная работа, кратковременный физический труд, были самым легким способом заработать на вынужденные расходы моего домашнего существования: сигареты, струны для гитары. Среди расходов появилась еще одна немалая статья, постоянно вызывающая у меня возмущение: проезд. На него приходилось тратить много.

Боря был самым старшим, начальником цеха. «Сто тридцать килограмм чистого веса» как говорил сам о себе Боря. И он не врал. Начальник действительно был огромен. При этом проблем с лишним весом у него не было. Проблемы были у других, когда Боря напивался. Его никто не мог донести до машины. Даже оторвать от пола было невозможно. А пил Боря много. Про первый двухсотграммовый стакан, налитый до краев, он говорил:

– Главное, проглотить это, а там уже как по маслу…

Трехлитровой банки самогона Боре иногда не хватало. Похмелье его напоминало страдания Иисуса. Превозмогая себя, Боря один брал на спину замок Дюймовочки и шагал по сцене.

Кузмич – бывший надзиратель на зоне. Добрый, но вспыльчивый. Несмотря на то, что Кузмич в прошлом работал в тюрьме, он воровал. Воровал все и везде. В супермаркетах, на базарах, в метро… Как-то он пришел на работу, держа в руке коровье вымя. Ваня посмотрел на него и крикнул:

– Ты его, блять, доить шо ли будешь?

Был также Коля-пиздец. Так его называли потому, что Коля обладал совершенно бессистемным складом ума. Тем не менее, он был самым отзывчивым и добродушным. Просто в его руках все горело. Под ногами проваливалось. Тридцать восемь раз Коля падал со сцены в оркестровую яму. И все без единой царапины. Хронического неудачника берегли ангелы-хранители. Халатно, зато на века.

Ваня – старейшина цеха. Ване было за семьдесят и он был глуховат. Когда Ване говорил что-то режиссер, тот обращался за помощью к Коле:

– Шо он пизданул?

Коля нервно пожимал плечами:

– Та хуй его пойми…

– Ну и до сраки.

Несмотря на свой возраст у Вани было три любовницы. И ему было мало. Более того, Ваня волновался и за мою личную жизнь:

– Ну шо, появилась у тебя баба?

– Пока нет.

– Тю, ёб твою мать! Та бери и еби любую, – и Ваня махал рукой в сторону выстроившихся на поклон актрис.

В разговорах моих коллег по цеху тема любви занимала первое место. В их устах она принимала форму классического, народного коитуса. «Ёбля», «шпили-вили» то и дело доносилось эхом из-за кулис. Я не мог поверить, что в таком преклонном возрасте люди могут продолжать думать о сексе. А главное – заниматься им. Однажды Ваня рассказал, как в гости пришел внук и показал ему порнуху. После этого я отказался верить в происходящее вокруг. А историю о том, как Кузмич придумал прятать водку от жены в кучи собственных фекалий я отчаянно хочу забыть и по сей день. Но, видимо не судьба.

Проработал я в театре меньше года. Не выдержал давления жизненности и ушел. Решил, что, наконец, пришло мое время – нужно работать по специальности.

В девятнадцать я устроился работать в газету «Арт-мозаика». Четыреста гривень для студента лишними не бывают.

Газета была полным говном. Впрочем, как и сейчас. Классика умственной деградации, которой неподвластно ни время, ни прогресс, в принципе, неподвластно ничто.

На планерках главный редактор, будучи человеком закомплексованным, неистово тер свои черные усы, подскакивал со стула и кричал:

– Нам нужен секс. Нам нужно больше секса в материалах. Наша целевая аудитория домохозяйки за сорок. Что нужно таким женщинам? Им нужен секс, романтика, табуированные темы, которые они не могут себе позволить в повседневной жизни. Нам нужно поднимать продажи.

Присутствующие молча кивали.

– У кого какие варианты?

– Давайте сделаем раздел «Эрос», где будем просвещать нашу аудиторию в интимных вопросах.