Прочь из города

Тут только из-за Серёгиной спины Ропотов увидел молодого щуплого азиата лет двадцати, копошившегося у импровизированного стола в углу этого небольшого помещения. Сам же стол при первом рассмотрении оказался старой межкомнатной оргалитовой дверью, очевидно давно кем-то выброшенной за ненадобностью на помойку. Парень этот только что ловко срезал с костей мясо, от которого шёл сильный пар. Сейчас же, при виде явно непрошеных гостей он выпрямился в полный рост, и в его глазах промелькнуло едва заметное беспокойство.

– Да это к?ряш мой, Лёха…

Ропотов выглянул из-за Серёги и кивнул головой азиату в знак приветствия.

Серёга продолжал:

– Слышь, эта… Жопсанбай или как тама тябя…

– Жаркынбай правильна, братан, хе-хе, – поправил его молодой азиат и тут же добродушно засмеялся. Он был одет в лёгкий, местами порванный свитер с горлышком и тёмные ватные штаны. Трикотажная его шапка стояла на голове смешным колпаком, прикрывая одну только макушку, и, того и гляди, норовила совсем свалиться под ноги на грунтовый пол.

– Ну, да, эта… Жар-сын-бай… мля, не выговоришь, ёпть, как тя звать-вяличать… Ё-моё, слышь… ты эта… А где эти… Турабек и этот, тоже как его, мыть, забыл…

– А-а, – Жаркынбай закачал головой, не убирая с лица улыбки, – Туратбек и Нурданбек, они ходыт за собака пошёл, поймай, убиват, суда нести. Сырог, мяса нам больщи жок[12 - Нет (кирг.)], – как смог, на чужом для себя языке объяснил он причину отсутствия двоих своих соплеменников.

– Это… а давно они ушлись-то?

– Не, тока-тока ходыт. Не скор ишо тут буда.

– Вот и ладно, – Серёга повернулся к Ропотову и, подмигнув ему, уже чуть тише добавил, – нам-то оно и луче, забярём бяз лишняго шуму. Кудысь он деяться-то прот?в нас двоих?

– Сырог, чо казала, братан? Моя не слышат?

– Не, не, ничяго… Это я Лёхе сваму гутарю, ня тябе.

Гутарю ям?, шо усё путём…

Азиат кивнул, всё также продолжая улыбаться.

– Слышь, Жапсамбай, – продолжал Серёга, – мы с Лёхой ряшили валити отсюдава, из Москвы то бишь. Домой мы, это, валим, ходью. На хаус, понял?

– Ага, ага, – закивал убыбающийся Жаркынбай. – Туратбек и Нурданбек ходыт суда скор, ага, собак тока поймай и ходыт. Жакында бар болобуз[13 - Скоро будем жрать (кирг.)]. Карашо, братан, карашо.

– Не, ты мяня ня понял, мля… Ну, каже тябе объяснить-то, няхристю… Я гутарю, – Серёга повысил голос, – мы с Лёхой, – он развернулся в пол-оборота и стал тыкать пальцем в грудь Ропотова, – вот он – Лёха-то мой… вот мы с им ва-лим отсель. Понял, чукча? Картоху тока и лук заберём с собою. Половину, больше нам ня надь, а половина ваша остаитьси, усёк ты?.. Валим домой мы с им, понял, не?

– Ага, ага, Сырог, поныл, поныл. Карашо, братан. Лука и картох уже готова, жакында барабыз бардык айтканда бирге[14 - Скоро будем все вместе есть (кирг.)], – продолжал всё также глупо улыбаться Жаркынбай.

– Ёптить, да ты тупой штоля, паря? – уже почти на крик перешёл Серёга. – Я ж тебе, баранья твоя башка, русским языком абясняю: валим мы, на. Мою половину картохи и лука гони сюда, сука. Не надь мне бардыз-бармыз. Не расстраивай дядю, шкет ты косой, а ня то и осярчать м?жу.

– Ага, ага, Сырог, люк и картошка ужа гатов. Ждай неминог, карашо? – Жаркынбай перестал улыбаться, потому что понял, что что-то пошло не так, но что именно, он никак не мог взять в толк.

Серёга почти закипел. Он что-то ещё хотел сказать, но это что-то, видно, застряло у него где-то по пути в ротоглотку и никак не могло вырваться наружу. От этого то и дело попеременно открывающий и закрывающийся его рот делал Серёгу похожим на только что пойманную рыбу, эдакого белого амура или толстолобика.

Тут уже не стерпел и решил вмешаться в разговор Ропотов. Он решительно отодвинул в сторону Серёгу и выступил вперёд к Жаркынбаю.

– Послушай, где у вас лук и картошка? Мешок с картошкой и с луком. Где? Серёгин мешок. Понимаешь меня?

– А, мишокэ. Кап[15 - Мешок (кирг.)], кап? – догадался, наконец, парень, снова заулыбавшись. – Тама кап, тама мишокэ. Тама картошэка, тама лук, тама, – он стал показывать рукой и глазами на противоположный от него угол.

Ропотов и Серёга, не сговариваясь, вместе повернули свои головы в ту сторону, куда показал Жаркынбай. Никакого мешка в общепринятом понимании этого слова там и в помине не было. Один лишь несчастный, наполовину пустой полиэтиленовый пакет сиротливо выглядывал из-за чьих-то грязных сапог. Ничего другого рядом не наблюдалось.

Серёга аж побелел. С трудом сдерживая себя, чтобы не бросить чем-нибудь подручным в Жаркынбая, он выдавил из себя:

– И гдя ты тут мяшок видишь?.. Лёх, погляди тудысь, можа это я сляпой стал, ась? Глянь-ка, – ткнул он пальцем в сторону пакета.

Ропотов молчал: пакет и есть пакет. Никакого мешка.

Серёга снова повернулся к азиату, палец же его оставался указывать на пакет.

– И это ты мяшком называешь, овечий ты трахаль, это, по-твоему, моя картоха с луком? Так получаться? Ну, ты у мяня сячас сам носом своим кап-кап будяшь, юшкой на пол кап-кап будяшь, турка ты завоёванный.

Жаркынбай больше не улыбался. Он осознал всю серьёзность этой минуты и незавидное своё теперешнее положение. От тех продуктов, которые месяц назад привёз из дома Серёга, почти ничего не осталось. Они все вчетвером каждый день ели понемногу, и картошка, и лук были основой их рациона, поэтому неудивительно, что и то, и другое в конце концов почти закончилось. Час назад он взял оттуда четыре картошины и одну луковицу. Картофель он отварил, луковицу разрезал на четыре части и посолил. Таким образом всем четверым досталось бы поровну. И ещё мясо. Ведь именно об этом они условились в самом начале конца света: добычей, запасом и разделкой мяса, поиском другой пищи занимались два его товарища, Серёгин был гарнир, а Жаркынбай как самый младший в их компании готовил, топил и убирал в доме. Что же сейчас так возмущается Серёга? Да у него и не было больше никаких обязанностей. Как печку сделал, теперь только шляется вечно где-то, а сюда только поесть-поспать-погреться приходит.

– Сырог, ты чаво мен сердыся? Мы все куш одинака. Картошка, пияз[16 - Лук (кирг.)] дээрлик[17 - Почти (кирг.)] кончилс. Бардык бул оставалс кара капта, мен пересыпл андан пакетке[18 - Все что оставалось в мешке, я пересыпал в пакет (кирг.)].

Серёга ничего из сказанного ровным счетом не понял: все слова: русские, киргизские – пролетели мимо его ушей, отзываясь эхом. От того оставались у него какой-то шум в ушах да ощущение, что мальчишка держит его за дурака. Глаза Серёги налились кровью, ладони сжались в кулаки. Набычив голову, он попёр на Жаркынбая.

Киргизёнок отскочил назад и сразу же упёрся спиной в стену. Миска, которую он задел, упала на пол, мясо и кости разлетелись в стороны, оказавшись в грязи под ногами. В руке у Жаркынбая был нож, которым он до этого разделывал мясо. Вспомнив про нож, он выставил его вперед и стал кричать идущему на него Серёге и Ропотову, который и не думал трогаться с места:

– Не падхады, не падхады.

Серёга, увидев перед собой нож, сразу же остановился, сдал чуть назад, расставил пошире ноги и выставил перед собой руки. Всем своим видом он показывал, что готов к схватке. Брызгая слюной, он тихо процедил сквозь зубы:

– Ну, давай, щянок, ща я тябе покажу, как дядю ножичком пугати.

– Серёга, остановись! Что ты делаешь, дурак? – прокричал Ропотов.

– Не лезь, коряш, то моё с им, – не глядя в сторону Ропотова, процедил сквозь зубы Серёга, сосредоточивая всё своё внимание на кончике ножа.

– Перестань! Уйдём! Возьмём, что осталось и уйдём. Слышишь? – не унимался Ропотов, боясь сдвинуться с места, чтобы ненароком не навредить никому.

– Обожди чутка. Чернявого сопляка этого токась поучу и сразу апосля уйдём, – не слушал и не смотрел на него Серёга.

Неожиданно Жаркынбай сделал выпад ножом в сторону Серёги. Тот отскочил в сторону, а нож просвистел у него под рукой, ничего не задев. Проведя холостой удар, но показав свои самые серьёзные намерения, парень снова занял оборону в углу.

– Нэ падхады, Сырог, убью, шайтан, – почти плача, проговорил Жаркынбай.

– Ну, давай, сучара, яще разок попробуй, ня промахнись тока – я промашков ня прощаю, – стал подзуживать его Серёга, провоцируя на новый выпад. Он снова стал двигать туда-сюда своими широко расставленными и длинными, как жердями, руками, периодически подводя их почти к самому ножу и резко хлопая друг о друга.

Жаркынбай внимательно следил за руками Серёги, не забывая также поглядывать на его ноги и корпус. Краем глаза он также держал и Ропотова, не зная, что от того следует ожидать. Потом неожиданно снова сделал шаг вперед и провёл колющее движение в сторону Серёгиной груди. На этот раз его противник пропустил момент атаки и не успел начать вовремя убирать руку. Нож, прогнувшись, с треском вошёл в рукав куртки под самый правый локоть, и, не задев плоти, увяз в утеплителе.

Серёга резко ушёл влево, пропуская застрявший в рукаве нож дальше назад и увлекая за собой, этим же правым локтем продавил вниз руку киргиза, и тут же свободной левой, всем её предплечьем нанёс рубящий удар в область плеча мальчишки.

Жаркынбай с криком рухнул наземь, выпустив из руки нож. Как только киргиз оказался на полу, Серёга бросился бить упавшего ногами. Один удар – левой – пришёлся вскользь по корпусу, другой – правой – чётко в лицо. Кровь тут же брызнула из разбитого носа мальчишки. Он закричал ещё громче и обхватил голову руками, ожидая ещё удары. Но их не последовало: как раз не выдержал и вмешался Ропотов. Он бросился на Серёгу, обвив своими руками его руки и увлекая того в сторону.

– Пусти, Лёха, я ям? покажу… я ям? покажу, сучонку, как с ножом бросаться. Куртку мне, сука, порезал, чуть мяня самого не проткнул, на.

– Успокойся, Серёга, успокойся, всё кончено. Всё, ты победил. Всё! Всё! Не дури! Он больше не будет. Оставь его, дурака.