Знание психоанализа. Заблудшее означающее

Другими словами, структуралистская, в том числе и психоаналитическая, теоретические практики как бы «приподнимают» существующий план мысли, со всеми внутренне ему присущими подходами к интерпретации тех или иных понятий и терминов, воспроизводя его на втором круге, совершая определенного рода «реконструкторскую» надстройку над ситуацией. При этом, поскольку, как известно, воспроизведение никогда не является повторением того же самого, оно позволяет разорвать порочный круг того, что Ницше называл вечным повторением одного и того же, – реализацией одних и тех же провальных и безысходных моделей в различных областях жизнедеятельности: будь то на поприще революционных свершений, в сфере администрирования и распределения власти, формах товарного производства и потребления, или же в зонах любовных, родственных и дружеских связей. Дело в том, что условно «первичная» (но ни в коем случае не нейтральная и не базовая) ситуация, в силу сопротивления поддерживаемого необратимостью, присущей ей самой, подобно невротику, упорствует в поддержании неразличимости там, где имеет место настояние, требование явить сугубое различие. Здесь вступает в игру антиномия могущества и всемогущества, характерная для навязчивости. Например, Мишель Фуко обращает внимание на то, что власть, вовсе не означает подчинения и угнетения по одной причине, – тщась реализовать свое всемогущество, проявляющееся в вездесущии, она постоянно производит локальные эксцессы утверждения власти, однако именно этими локализациями она дезавуирует свои претензии на всеобщность и всеохватность. И наоборот, властные локализации оказываются лишенными своего стержневого смысла, поскольку лишаются поддержки в лице удостоверения со стороны власти как верховной, всеобщей и моноцентричной силы. В свою очередь, эта неразличимость, связанная с подрывом удостоверяющей метафоризации и отрывом в океан бесконечной метонимии, неизбежно обусловливает тавтологичность всех суждений, представлений, идей, понятий, расцветающих на теле этой «первичной» ситуации. Когда мы пытаемся мыслить, теоретизировать, интерпретировать изнутри одной и той же парадигмы, в каком бы ее месте мы не пытались локализовать нерв текущего положения, при помощи какого бы ёмкого понятия не пытались связать либидинальную напряжённость момента, на какие бы сильные «концептуальные тела» мы не делали ставку, в конечном счёте ни одни из них не способны опознать себя в качестве метафоры. Помимо самой операционной предзаданности, всё, что в поле этой имманенции ни обнаружить, оказывается взаимозаменяемым, то есть стоящими в одном метонимическом ряду, так как, подобно означающим, элементы этого наполнения в отношении друг к другу совершенно индифферентны: все они заряжены одной и той же, в самом истоке этой парадигмы лежащей необратимостью, распространяющей своё действие в равной степени на все содержательные элементы, теоретические построения и понятийные конструкты, употребляемые и разрабатываемые в её границах.

Рис. 7

Конечно, говорить о каком бы то ни было подрыве системы, трансгрессии, преодолении наличного порядка бытия не приходится. Однако, структуралистское и психоаналитическое решение, не ведя нас по пути этого преодоления, не производя в этом отношении никакого снятия, в сложившихся обстоятельствах является единственной альтернативой тому, что мы назвали хождением по одному и тому же порочному симптоматическому кругу. Эта изобретающая (структуралистская или аналитическая) процедура учреждает необратимость, и необходимость не отдельных концептов, понятий и терминов, но всего вновь созданного посредством него положения в целом. Она обусловлена тем, что субъект уже не способен ни вернуться к предыдущему состоянию теоретических практик, ни преодолеть эту парадоксальную неразрешимость в рамках той новой имитационной конструкции, что этим изобретением был отстроена от господствующих парадигматических условий мышления.

Тем не менее с помощью этого изобретения операции по воспроизводству новой необратимости мы переходим в область другой парадигмальности. В итоге эта репрезентация открывает для нас перспективу возможности иной участи, иного будущего: конкретно неопределенной, а следовательно, и нелокализованной, но и тем самым не отмеченной настоятельностью требования и тавтологией, другой политики, другой революции, другой любви, и т. д. В анализе, в аналитическом переносе мы так же сталкиваемся с воссозданием другой любви, не похожей ни на одну из тех, что встречались субъекту ранее, но от этого не более определенной и локализованной. В свою очередь, именно это не позволяет субъекту укрепиться в каких-либо гарантиях своего бытия (идентификациях), получить твердую почву под ногами. Анализ лишь учит его раз за разом изобретать свои собственные способы обходиться со своей нехваткой и сжиться с неустранимой и перманентной подвешенностью своего состояния. Но и это уже немало…