Знание психоанализа. Заблудшее означающее

Знание психоанализа. Заблудшее означающее
Денис Геннадьевич Колосов

Что такое психоанализ и в чем заключается знание психоаналитика? Отвечая на эти вопросы, данная книга, будет полезна в первую очередь самим психоаналитикам. Читатель сможет получить ориентиры для того, чтобы (из) обрести и занять устойчивую аналитическую позицию.Также, я надеюсь, что настоящее издание сослужит службу и тем, кто хотел бы определиться в отношении психоаналитической практики, для того, например, чтобы, наконец, решиться переступить порог нового для себя мира психоанализа…

Знание психоанализа. Заблудшее означающее

Денис Геннадьевич Колосов

Сердечной подруге и вдохновителю…

Юлии Ч. посвящается.

Редактор Дарья Берг

Рецензия Евгения Конорева

© Денис Геннадьевич Колосов, 2022

ISBN 978-5-0059-0571-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Вначале было слово,

и слово было у Фрейда,

и словом был сам Фрейд…

Эта книга родилась как плод накопившихся размышлений, которые уже не могли быть уложены в социально-сетевой формат постов или даже статей, но требовали обобщения в рамках более масштабной и серьезной работы. Также важно отметить, что изложенные здесь мысли и идеи не являются исключительно моими достижениями и достоянием. С одной стороны, это мои транскрипции классических рецепций некоторых частей фрейдо-лакановского учения. С другой – очевидны оригинальные вложения, в значительной мере обязанные трудам российского философа и психоаналитика Александра Смулянского, а также исследователя, идущего в своих разысканиях как бы по параллельным с ним рельсам, – бразильского психоаналитика Габриэля Тупинамбы. Многие нашедшие себе место в данном издании интуиции появлялись на свет в ходе различных дискуссий, приватных бесед, обсуждений с моими коллегами и друзьями. На тексте «Знания психоанализа» можно обнаружить влияние Евгении Коноревой, Алексея Симочкина, Дениса Нефедова…

Как я уже отметил, на данных страницах будут рассмотрены новые положения, введенные Смулянским касательно теории сексуаций, желания аналитика, измерения публичной речи и латентности, истерической позиции, невроза навязчивости, желания признания, метафоры Отца и Я-идеала. Смулянский стал сегодня одним из тех немногих аналитиков, кто производит новое знание о наслаждении в постаналитическую эпоху. И в этой связи я взялся бы утверждать, что, как бы кто ни пытался избежать феномена Смулянского, его никак не удастся обойти, поскольку любое говорение в ключе психоанализа, если оно хочет быть актуальным, неизбежно будет отсылать на его работы, включая данный текст. Более предметно ознакомиться с разработками Смулянского вы можете в его книгах «К понятию акта высказывания», «Желание одержимого», «Метафора Отца и желание аналитика», «Исчезающая теория». В целом, представленные в книге выводы и обобщения представляют собой мои авторские интерпретации, сделанные на основе логических процедур и операций, лежащих в основе структурализма как особой теоретической практики.

Это издание посвящено прояснению того, чем на самом деле является означающее для психоанализа, аналитика и анализанта. Надеюсь, что его прочтение позволит не только посмотреть на лакановский психоанализ в новом свете, но и станет существенным подспорьем для осмысления тех мест лакановского учения, которые чаще всего или не удостаиваются должного внимания, или трактуются некорректно, что является существенным препятствием в выработке способности прочтения и интерпретации лакановского текста в целом.

Вы прекрасно знаете, что слова складываются во фразы, фразы в тексты, тексты же, в свою очередь, составляют знание. При том, что то знание, о котором у нас пойдет речь, речь о котором впервые завел основатель «опасного метода», является знанием бессознательным.

Тем не менее, когда встает вопрос о бессознательном, мы уже не можем говорить просто о словах. Мы вынуждены пустить в наш оборот то, что называется означающими.

Сновидения, в которых Фрейд обнаруживает деятельность бессознательных процессов, также состоят не из чего иного, как из означающих.

И если иногда означающие и совпадают со словами, то происходит это по чистой случайности, но и тогда мы не можем их отождествить, поскольку означающие – то, что в отличие от слов никогда не выговаривается, что и соответствует бессознательному и его содержимому. При этом и о содержимом мы должны говорить с известной степенью предосторожности постольку, поскольку само по себе бессознательное, в соответствии с наиболее мне близкой и кажущейся очень удачной метафорой, – это пустая комната, в которой включили свет, притом кто и как – всегда уже позабыто, а то и вовсе неправда.

Зигмунд Фрейд, его речь, его высказывание, его письмо были одним из эффектов тех перипетий, которые происходили со знанием. Хотя, конечно, нельзя сказать, что проблемы со знанием появились или были обнаружены во второй половине XIX века. Знание в том состоянии, в котором застал его Сигизмунд Шломо Фрейд, находилось последние лет триста. Однако о приключениях знания в человеческой истории речь пойдет немного позже. Главное, на что я хотел бы обратить внимание, так это на то, что речь не шла о каких-то процессах, о которых можно было бы сказать, что они развивались и вдруг, наконец, вызрели таким образом, что открытие Фрейда стало их кульминацией. Нельзя говорить и об открытии, поскольку речь скорее идет об изобретении. Да-да, австриец именно что изобрел как психоанализ, так и бессознательное. При этом изобретению были подвержены и сам невроз, и его симптом. Психоаналитический невроз и психоаналитический же симптом.

Здесь не стоит смущаться, ведь когда вы дочитаете эту книгу, эти нюансы, которые на первый взгляд могут показаться вздорными либо же исходящими из некой исключительности психоаналитика и его языка, а то и необоснованной претенциозности пишущего, откроют перед вами свою подлинное предназначение в его неотменимости.

Слово «исключительность» я тоже упомянул неспроста. Я не выбрал первое попавшееся (еще одна прекраснодушная иллюзия), но задействовал то означающее, которым пометил позицию аналитика, сделав ее не только исключительной, но и исключенной, французский психоаналитик Жак Лакан.

Это примерный круг тех основных парадоксальных противоречий, которые на первый взгляд делают психоаналитическую теорию столь сложной для неподготовленного читателя. А вместе с тем именно эта кажущаяся непроницаемость теории, обусловливает и неподготовленность многих субъектов к восприятию аналитического метода, создает для них препятствия на пути его опробования на себе.

Распутыванием этого противоречивого клубка мы с вами и займемся на страницах настоящего издания…

Глава 1.

Краткая история означающего в психоанализе

Главным предметом этой книги избрано означающее. Что представляет собой означающее в психоанализе? Всегда обманчивая и нисколько не продвигающая к пониманию попытка дать однозначное и емкое определение, скорее всего, привела бы нас к следующему.

Означающее – это дискретный элемент, одно из звеньев цепи, состоящей из подобных же, но вместе с тем и отличных друг от друга элементов, которые находятся под действием законов метафоры и метонимии. Эти цепочки скользят друг над (под) другом, иногда застопориваясь и производя в месте их зацепления вытеснение одного из этих элементов, результатом чего является эффект означивания. Одним из этих эффектов и является субъект, его симптом и невроз.

Красиво и даже убедительно. Но что, черт возьми, все это значит на самом деле? И исчерпывает ли подобный ответ, даже будучи раскрыт и досконально проинтерпретирован, все то, что нам стоит знать об означающем и его действенности?

Не буду тянуть кота за хвост и сразу скажу, что так я не думаю. Впрочем, пара сотен страниц этого издания, намекает об этом сама собой.

Итак, означающее было изъято из лона структурной лингвистики и поставлено на психоаналитическую службу французским психиатром и психоаналитиком Жаком Лаканом. Поэтому я бы начал с того, что коротко напомнил основные моменты лакановской теории означающего, акцентируя внимание на тех пунктах, которые обычно проходятся, так сказать, на скаку как не представляющие сложности и самоочевидные, но вместе с тем, конечно же, и наиболее плохо усвоенные.

На мой взгляд, означающее – прежде всего Другой – это фундаментальная инаковость и различие. Именно это имеется в виду, когда говорят, что означающее – дискретный элемент. Дискретным, то есть прерывистым, имеющим границы и отделенным от других таких же сопредельных элементов, он является именно потому, что представляет собой чистое различие, отличающее его от других означающих единственно на основании принципа различия как такового. То есть вопрос относительно того, в чем конкретно это отличие состоит, здесь не стоит. Различие несет в себе само различие. И точка. Именно в этом смысле означающие не имеют никакого конкретного содержания, а также двойственны по своей природе: различие должно иметь место по обеим сторонам, поскольку соседних означающих в цепочке только двое. В итоге мы имеем означающее в качестве двойного или двойственного чистого различия.

Само по себе означающее «означающее» в качестве специального термина и объекта исследовательского интереса впервые было введено в научный оборот швейцарским лингвистом Фердинандом де Соссюром.

У де Соссюра означающее – часть знака, включающего в себя наряду с этим самым означающим, также и означаемое. Если представить, как это и делал де Соссюр, структуру знака в виде простой дроби (правда, без разделительной черты между верхним и нижним этажами), то означающее будет располагаться в знаменателе, а означаемое в числителе. При этом означаемое у него играет определяющую роль, а означающее подчиненную. Важнейший вклад структурной лингвистики в теорию языка и языковых знаков состоял в частичном откреплении означающего от означаемого. Постулировалась произвольная связь этой пары. Произвольная, но стабильная. Классическим примером была дробная запись, где в числителе находилось изображение раскидистого орешника с зеленой кроной, в знаменателе – слово «дерево». При этом сочетания картинки и слова могли быть какими угодно. Например, над словом «дерево» могло оказаться схематическое изображение генеалогии королевской династии, и наоборот, под изображением дерева – надпись «орешник». Но однажды выпавшая частная комбинация сохранялась в данном сопряжении навсегда. То есть означающее и означаемое характеризовались взаимной референциальностью – отсылали друг к другу. Поэтому мы и говорим о том, что на уровне соссюровской теории открепление двух частей знака друг от друга произошло лишь частично: пусть теперь взаимно однозначное соответствие между означаемым и означающим и выпадало, подобно вброшенным в игру костям в качестве случайной комбинации, тем не менее оно сохраняло характер этого соответствия и, более того, считалось постоянным. Нужно также отметить, что и сам знак имел постоянный референт. Например, дым – знак огня, изображение мужского силуэта на двери уборной в аэропорту – знак того, что здесь справляют нужду лица соответствующего пола и т. д.

Отталкиваясь от этого, посмотрим, что заимствует, а что меняет в этой концепции Лакан. Говоря о «золотой эре» означающего в лакановской теории, когда и были сделаны важнейшие шаги по его концептуализации, мы будем опираться на статьи и семинары так называемого классического периода. Это прежде всего такие работы 1950-х годов, как «Индивидуальный миф невротика», «Функция и поле речи и языка в психоанализе» (так называемая «Римская речь»), «Инстанция буквы в бессознательном», «Ниспровержение субъекта», а также семинары с первого по десятый включительно.

Беря за основу общее направление мысли и теоретические интуиции де Соссюра и Р. Якобсона, Лакан кардинально переворачивает перспективу. Он делает это трижды:

1) Лакан переставляет пару местами, выводя означаемое в знаменатель, а означающее в числитель, указывая тем самым на смену ролей, главная из которых теперь отводилась означающему;

2) проводя между этажами означающего и означаемого, как и положено в математической дробной записи, разделительную черту, которой не было у Соссюра, он производит между этими элементами знака радикальный разрыв. Тем самым Лакан упразднял даже случайную и произвольную связь, которая могла бы их друг с другом как-то удерживать, а также поддерживать иллюзию реальности существования означаемого. Отныне акт означивания становится прерогативой исключительно означающих, которые производят значение посредством метафорического соития друг с другом, когда одно означающее, ударяя подобно молоту по наковальне второго и вытесняя его под спуд, производило новое значение. Таким образом, и рождалось означаемое, которое, однако, не включалось в речевую цепочку и не вступало ни в какие дальнейшие языковые взаимодействия (с другими элементами высказывания), разделяя нижний этаж вытеснения с означающим уступившему напору «верхнего», сохранившегося в цепи. При этом речь представлялась теперь тем, что могло выстраиваться безотносительно значения, ведь речевая цепочка могла отныне циркулировать исключительно за счет бесконечной референции означающих друг к другу, не испытывая при этом нужды в привязке к значению.

Будучи, освободившись от означаемого, означающее попадало в новый плен – под иго означающей цепи, в обойме которой его безальтернативно удерживали судьбы влечений. Теперь оно было обречено неизменно обнаруживать себя либо же в общем строе означающей цепочки, либо же за его пределами, но не вне поля ее притяжения, ведь вытесненное означающее никуда не девалось, лишь временно покидая свое прежнее место, но сохраняя его за собой, неотступно сопровождая его по параллельной траектории движения основной цепи.

Именно по этому поводу Лаканом была выведена формула «означающее – то, что представляет субъект другим означающим». То есть субъект в качестве эффекта означивания и становится тем означаемым, которое будучи зацеплено господским означающим (S1), вытесняется вслед за ним в область бессознательного. Подобно утопленнику, брошенному в воды залива, он тяготится грузом тянущего его ко дну камня господствующего означающего (S1), но, в отличие от жизненных реалий, может быть поднят на поверхность только вместе со своим ярмом. И в этом смысле, как бы субъект ни выпрыгивал из штанов, как бы ни тщился преодолеть инерцию, удерживающую его в привычных координатах, реализовать собой нечто отличное, выходящее за рамки того, что ему дозволено границами и ограничениями самого господствующего означающего, он совершенно не в силах. Не надо забывать, что фрейдовский субъект бессознательного, лакановский субъект желания – это воплощенное желание и есть, а желание, в свою очередь, – это и есть сопротивление самому же себе. Именно в этом пункте аналитического знания содержится ответ на вопрошающее негодование, которым так часто разражаются те, кто, пытаясь воплотить какую-либо «зарекомендовавшую» себя модель или стратегию жизненного успеха (или успеха в той или иной области жизнедеятельности) в очередной раз наталкиваются на невозможность. «Почему у него получилось, а у меня нет? Почему он смог, я, сделав все в точности, как он, затратив столько сил, времени, средств, не пришел к удовлетворительному результату?» Весь вопрос в том, на каком месте, в какой ячейке символической сетки вы находитесь. И пока в этой «шахматной партии» большой Другой не переставил вашу фигуру на другую позицию, а это не происходит далеко не каждый день и зависит отнюдь не от вашей воли, сколь бы сильной она ни была, ни на какие изменения относительно текущего положения вещей рассчитывать не придется;

3) ну и наконец, третий удар Лакана – снятие второй референциальности. От взаимно однозначного соответствия была освобождена не только внутренняя пара означающее – означаемое. Референта в виде внешней реальности, действительности лишался и сам по себе знак. Он больше не отсылал ни к окружающим предметам, явлениям или процессам, ни к непосредственным переживаниям, чувствам и восприятиям действительности.

Все это позволило сделать то, на что давно, правда, безрезультатно, замахивалась философия и с чем до сих пор не могут смириться иные психоаналитики, – на радикальное открепление означающего от слова. Для многих Лакан так и остается афористичным, экстравагантным софистом, что, в свою очередь, является причиной того, что они отказываются следовать за мэтром в ту область, где означающее со словом не имеет ничего общего – область бессознательного. Революция Лакана в том и состояла в его заявлении относительно того, что никакое означающее никогда не выговаривается, и в этом смысле визуально-акустический образ – буква, слово или фраза – является лишь тем, что может получить доступ к означающему в языке. Не каждое слово может содержать в себе означающее, и не каждое означающее может иметь словесную форму выражения. В одном слове может быть сокрыто одно или несколько означающих, и в то же время означающее может быть представлено несколькими словами. Но опять-таки важно помнить, что далеко не за каждым словом стоит означающее. Поэтому субъект далеко не всегда находится не только на уровне желания. Да что там желание! Даже способность стоять пред лицом лакановского требования отмечает далеко не каждый день его календаря. Иными словами, слово – это феномен, а означающее – структурный элемент, ячейка символической сетки. В связи с последним Лакан провел еще одно важное разграничение – он отделил означающее от места, которое оно создает и которое может занимать. Известное лакановское определение фаллоса гласит, что «фаллос – это означающее того места, в котором недостает означающего». Другими словами, когда мы говорим о бессознательном, о желании, речь идет не просто об означающем, но об удвоении означающего, с означающем в означающем, с Другим в Другом. Именно это удвоение и то, что означающее нужно строго отличать от его места, которое, в сущности, также является означающим, дублирует современное положение, в котором оказались психоанализ и психоаналитик. Оно представляет собой двухуровневую ситуацию, в которой эти означающие (психоанализ и психоаналитик) функционируют неравновесным образом.

Самая распространенная и вместе с тем летальная для понимания лакановского корпуса ошибка – прочтение лакановской максимы относительно того, что «бессознательное структурировано как язык» в обращенной перспективе. Язык никак не может быть структурирован подобно бессознательному. Язык – это отнюдь не бессознательное. Тем не менее, как покажет дальнейшее рассмотрение, искривление данной перспективы лакановской мысли станет одной из предпосылок, приведших к необоснованной и неправомерной попытке расширения логики означающего на сопредельные и запредельные аналитической практике области мысли и способы социального взаимодействия.

Итак, Лакан не только окончательно разводит означающее со словом, но и помещает означающее в ту перспективу, в ту область, в которой оно не только получает надежную изоляцию, но и оказывается способно на производство – в структуру субъекта бессознательного, где оно становится представителем вытесненного бессознательного представления (Vorstellungsreprasentanz). Но, как мы уже сказали, речь идет не о производстве значений и смыслов, но о производстве означаемого, которое, по сути, и является тем, что Лакан называет желанием.

Ну и наконец, last but not least, рассматривая дискурс науки и ее вклад в судьбу современного субъекта, Лакан делает последний прорыв в построении теории означающего. Он указывает на то, что, вследствие исключения современной наукой вопроса пола, прежняя мифологическая антиномия двух противоречивых, но и одновременно уподобленных друг другу означающих перестала работать и осуществлять производство. Вся многотысячелетняя человеческая мысль, вплоть до возникновения в XVII веке современной науки, представляла собой науку о поле (о половом).

И мифология, и религия, и философия, и искусство, и античная наука были основаны на амбивалентности противопоставления мужского и женского в качестве означающей пары. И именно это позволяло половым (сексуальным) не-отношениям худо-бедно, но существовать.

С возникновением современной науки (в первую очередь науки физической) вопрос пола изгоняется из создаваемой ей новой парадигматической конструкции современности и актуальной повестки. По выражению Смулянского, субъект современной науки – субъект «вне-пола», «вне-половой» субъект. А поскольку иных субъектов сегодня не существует, каждый из нас обнаруживает свою исключенность из той перспективы, в которой означающее работало на мифологической основе противопоставления мужского и женского. Но самое главное, что в результате меняется и сам формат означающего. Вместо антиномичной пары означающих, мы получаем одно означающее, которое уже не может быть явным образом противопоставлено какому-либо другому означающему, но скрыто противопоставляется самому себе, претерпевая удвоение и разнесение по двум структурно различным местам, расположенным на разных уровнях. В итоге мы, как и прежде, имеем дело с парой означающих, но представлены они оказываются одним и тем же понятием, термином, имеющим в обоих случаях один и тот же визуально-акустический образ. Наука, в сущности, и есть то, что производит такое означающее удвоение, скрывая его под маской единого понятия.