Прогулка по садам Хорса

– Скажешь тоже, – крайне обомлел писатель. – Меня и звать-величать по-другому.

– Важно не то, как звать, а то, что дурак! Запомни сам и детушкам своим расскажи: «дурак» всегда первично по отношению к имени, – продолжала чудачить старуха. – А уже к дураку любое имя приставляй, суть от этого не изменится. Тут или крест снимите, или трусы наденьте, другого не дано…

– Да пошла ты! – обиделся писатель. – Где у тебя выход?

– Не суетись! Сядь, посиди. В ногах правды нет, – перевела рельсы старуха. – Чайку попьём, о том, о сём потолкуем. Поначалу все так ерепенятся, а опосля чаепития любого возьми – никаким дымом из избы не выкурить…

– Чего ты ко мне привязалась? – недоумевал писатель. – Я что, какой-то особенный?

– А перстенёк-то у тебя как блестит… залюбуешься! – оставила бабушка вопросы без ответа, попросту не обратив на них внимания. – Чайку изопьём, в баньке попаримся, спать ляжешь: так выспишься как в самом детстве. А за перстенёк не беспокойся. Тут ему ничего не угрожает. Максимум, что с ним может случиться, так это уменьшение в размерах или подмена металла с золота на медь. Так разве это горе? Бывают случаи и страшнее. Забудь, одним словом, про свой зачётный перстенёк. Другое сейчас важнее. Самогонки или бражки плеснуть для поднятия тонуса? Вот чем голова должна быть забита.

– Ладно, давай тащи на стол обещанное, – схитрил писатель, решив повыведать основное во время застолья. Уж очень до боли знакомой казалась ему старуха. Вдруг припомнилось ему, как на заре своей писательской деятельности, изображал он подобную бабушку в коротеньком юмористическом рассказике. Рассказик этот так и остался неопубликованным, и практически стёртым из кладовых памяти. Сейчас пришла пора немножко его извлечь. Извлекался рассказ трудно, как если бы он был вездеходом, потонувшим в болоте, а тащили его на свет божий при помощи верёвки и старенького мотоцикла «Урал». В итоге извлёкся фрагментарно, ничего особенного писателю не открыв. Одно было ясно: старуха родом из того рассказа. Или получилось её предвидеть и описать, или же она галлюцинацией явилась теперь, спустя годы, чтобы потрепать расшатавшиеся писательские нервишки.

– Любо! Любо, дружочек! А я уж забеспокоилась, что попался мне пограничный в психологическом плане человек, – резвясь, принялась старуха делать праздничным стол. – В последнее время только такие и попадаются. Пена сплошная, а не люди пошли! Спасу нет!

– Наливай, старая! Хватит балаболить о пустом, – попробовал перехватить инициативу писатель. – Ну и язык у тебя… Им же можно траву косить. Заточен точно бритва.

– Заметно сразу: мало тебя в детстве пороли, – тащила инициативу по другую сторону стола в обратном направлении старуха. – Взять хотя бы тот самый случай, когда в третьем классе ты стянул у папани табакерку да на уроке грамматики с мальчишками нюхнули табачку. Чихали потом на весь класс, обчихали всех девчонок… табачок от чиха поднялся в воздух, отчего и сами девчонки зачихали пуще вашего. Какое, спрашивается, наказание тогда нашло зачинщика? Полчаса стояния в углу голыми пятками на сухом горохе и всё! Тоже мне, наказание! Разве так наказывают? Наказали так, словно соломинкой выпороли. Эх, раньше надо было учить! Теперь поздно…

– Ох и схлопочешь ты когда-нибудь за свой язык, – сетовал писатель, а сам для придачи сил запрокинул стакан пахучего деревенского самогона. – Фу, какая гадость… Не умеешь гнать – не берись…

– Хорошенькое мероприятие! – возмутилась бабуля. – Нет, вы только посмотрите на него! Как вам это?! Лилипут вздумал обучать Гулливера кораблестроительству.

– А вот пирожок действительно хорош, – поменял тактику писатель, закусив. – Со щавелем? А мясные пирожки есть?

– Другое дело! – тут же расположилась бабуля. – Не угадал – с травой лимонной. А мясные ещё как будут. И мясные будут, и кровяные… Позже…

Незаметно писателя затянуло в бесшабашное застолье. Веселились, выпивали, закусывали. Травили анекдоты, байки, весёлые шутейки. На каком-то этапе, писатель заметил, будто бы бабка с ним кокетничает. Так в итоге и оказалось. Оставив стыд и срам где-то далеко за семью ветрами, бабушка Бабы Яги то пощипывала писателя за ягодицы, то, приобнятая писателем по-дружески, чмокала того в щёчки, а то и вовсе плюхнулась своим костлявым задом на коленки. От хмеля подобные шалости перестали вызывать отвращение, да и сама саблезубая ведьма начала казаться лет так эдак на тридцать моложе. Бесстыдно хлопая своими накладными ресницами, старуха после третьего стакана так распоясалась, что полезла писателю под рубаху. Здесь вихрь алкалоидов, бурно кипящий в сознании, на миг уступил место рассудку. Бережно, чтобы не обидеть, писатель сперва изострил мужеством сердце да ратным духом исполнился, после чего те ручки от себя отстранил. Бабка не обратила на это никакого внимания. Напором своим старуха превосходила Ниагарский водопад.

– Нежнее, соколик! Ещё нежнее! Дастиш фантастиш! – орала бабуся, подсовывая себя в объятия. – Скоро банька стопится. Уж я тебя там попарю! Так попарю, что в ушах небесные рожки загудят, а позднее из них же дым повалит.

Писатель боролся с собственными мыслями как мог. Как будто на плечах у него сидели бесёнок и ангелочек, да каждый в данную секунду гнул свою линию. Пока что бесспорно побеждал бесёнок. По концентрации идиотизма на квадратный сантиметр, вся эта история начала затмевать собой случай, произошедший в 1914 году. Тогда британский солдат Генри Танди, который среди рядовых был отмечен самым большим количеством медалей во время Первой Мировой войны, прошёл мимо безоружного и раненого Адольфа Гитлера, валявшегося в канаве, но почему-то решил его не добивать. Вероятнее всего те злые ветры, которые отвеяли душу писателя от его же тела, в данный момент переключились на разум, желая унести и его куда-нибудь подальше за горизонт. Бабушка Бабы Яги сдурела в край и, уже совсем не стесняясь, обнажала свои обезвоженные, подобно лесной сушине, коленки. С другой стороны в какой-то момент к ней подключилась облезлая кошка, которая до того мирно дрыхла на печи. Явно не желая пропускать подобное мероприятие, кошка эта занялась жалобным мяуканьем, то есть самым натуральным наглым попрошайничеством вкуснятинки со стола. Писателя начало мутить. На правое плечо с потолка по паутинке незаметно опустился здоровенный паук. Увидав такого соседа, писатель резко подскочил на месте.

Вот тут-то и началась развязка данной вакханалии. За окошком вдруг резко начало темнеть. Во второй раз за несколько дней, солнце для писателя утратило свой свет. Алое вино, смешанное с горечью, а может и молоко с беленой, коими ведьма потчевала писателя, мощным залпом вырвалось наружу. Враз потемнело как ночью. Снаружи избы начали раздаваться какие-то посторонние звуки. По мере своего приближения, звуки эти возрастали, пока не превратились в громоподобные грохоты. Бабушка сразу же от страха лицом побелела, несмотря на весь сантиметровый слой тонального крема. Облезлая кошка, смекнув, что пиршество окончено, а значит ждать хорошего более нечего, кошачьим предчувствием своим, уловив беду, испарилась из виду со скоростью вырвовавшегося из светила фотона. Тем делом кто-то постучал в дверь, а затем и в окно… Более того, показалось, что избу начали расшатывать. Дьявольским гортанным хрипом с улицы произнесли: «Отдай его немедленно нам!» Бабка изменилась до неузнаваемости. Отбросив в сторону всё кокетство да прочую придурь, старуху теперь колотило, будто её катили на спущенном колесе по бездорожью. Поборов оцепенение, и кое-как совладав с собой, она резвостью своей, обогнав любую макаку, схватила писателя да потянула к люку погреба.

– Скорее! – перейдя на шёпот, трясущимися губками молила бабуся. – Тебя не станет, тогда и все мы пропали. За тобой явились… Беги, соколик! Беги!

С этими нерадостными словами, бабуля, не дав писателю опомниться, открыла люк погреба да в него писателя спихнула. Полетел писатель кубарем. Пролетел метра три, да упав, больно треснулся копчиком о землю. Сразу подскочил, огляделся. Наверху остался пол избушки, а стояла она действительно на курьих ножках диаметром своим, не уступающих доброму тополю, каждая. В данную минуту ножки эти от страха переминались с ноги на ногу, отчего изба наверху заходила ходуном. За периметром избушки в тот миг маячили какие-то явно недобрые сущности, а тени, испускаемые ими, видны были даже в кромешной темноте. Пустота, беременная монстрами, да и только. Неожиданно звон битого стекла с последующим треском разрезали пространство. В избе наверху началась невообразимая суета, закончившаяся душераздирающим воплем. Вероятно, одна из злобных тварей высадила оконную раму и просочилась внутрь. За визгом, от которого волосы зашевелились на голове, через щели в полу и погребную крышку на писателя закапал дождик из тягучей багряной массы. За секунды дождик превратился в ручеёк, а в воздухе запахло свежей кровью. Судя по всему, бабулю укокошили и распотрошили, причём сделали это, даже глазом не моргнув… Вжался писатель в одну куриную ногу, да удумал было пропадать, как неожиданно спасение пришло оттуда, откуда писатель и вовсе не ждал. Вдруг из темноты прямо к писателю гуськом подскочил Алексей Егоров – он же автор и ведущий замечательной передачи «Военная приёмка». Мелькнуло в головушке писателя, что не так давно помечал он данного ведущего в своём небольшом очерке. Опять загадка. Правда, времени на отгадку Алексей не дал ни микросекунды. Приложив указательный палец к губам, а самого писателя сложив гуськом подобно себе, ведущий повёл писателя прочь от данного чёртова места. Прикрываясь мелким кустарником, добрались эти двое до лесополосы где, пробежав ещё пару километров, писателю было велено лечь в кусты, как назло рядом с муравейником, да лежать, притворяясь мёртвым до восхода светила.

* * *

С приходом голого света, который удумал появиться часов так через десять после ночного кошмара, писатель не выдержал и, весь искусанный муравьями, выскочил из своего укрытия. Рядом на небольшой полянке дремучего непроходимого леса хлопотал Алексей Егоров. Хлопотал, прежде всего, возле огромной военной машины, пытаясь оную завести. Техника на грани фантастики всячески сопротивлялась и наотрез отказывалась слушаться ведущего. Убим, а это был именно он, расшифровывался как «Универсальная бронированная инженерная машина», а предназначался для прокладки дорог, разминирования, строительства насыпей и преград, а так же прочих армейских нужд. Только когда Убим, как полагается, словил нагоняй от Алексея и был назван бесполезной консервной банкой, мотор откликнулся приятным рычанием. Алесей Егоров тут же надел танкистский шлемофон, да полез было в кабину, совершенно не обращая внимания на писателя…

– Постой! А как же я? – робко промямлил писатель.

– А что ты? – невозмутимо отвечал Алексей. – Топай по проложенной колее и порядок. Убимка для того и создавался, чтобы такие как ты могли спокойно преодолевать препятствия. Ступай по следам от наших гусениц, и рано или поздно выйдешь к людям.

– Быть может, мне лучше с тобой поехать? Честное благородное слово – не помешаю, – с надеждой в голосе обронил писатель.

– Что ты!.. Нашёл о чём просить!.. Военная тайна! Машина засекречена, и только проходит первые испытания, – категорически отказал Алексей Егоров и, прежде чем браво газануть, добавил: – Думать надо, прежде чем рот открывать!

Всего за какие-то пару минут грозная машина исчезла из виду, валя на своём пути любые деревья и кустарники. Лишь где-то впереди всё ещё раздавался раскатистый вой мотора. Ничего не оставалось, как двинуться в путь по зачищенной просеке. В остальные стороны, куда ни глянь, везде присутствовала одна непролазная чаща. Движение началось вяло, безрадостно, даже можно сказать где-то местами уныло. Оно и понятно: неподготовленному человеку в лесу всегда сложно, а тут писатель, тяжелее карандаша да стакана отродясь в руках ничего не держащий. Брёл горемыка, спотыкаясь о пеньки и валежники… Нестерпимо жалила вся кровососущая лесная сволочь. Гнуса было столько, как если бы неподалеку имелось болото или какой другой рассадник, но никакого водоёма, хоть убей, по пути не попадалось. – Уж лучше бы меня слопала та нечисть, которая освежевала старуху, – думалось писателю в особо трудные периоды минутных слабостей.

– Ау! – орал писатель, иногда делая короткие остановки. – Есть кто живой?

– Ку-ку! Ку-ку! – отвечала ему кукушка с дерева.

– Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось? – спросил в какой-то момент писатель.

– Аллах его знает! – отвечала человеческим голосом кукушка. – До обеда, думаю, протянешь, а там два варианта: либо заново скопытишься, либо поболтаешься ещё чуть-чуть в качестве заготовки.

От бессильной злобы, запустил писатель в кукушку шишкой, да не попал. Шишка отскочила да прямо лакомившемуся малинкой неподалеку мишке в лоб. Мишка рассердился и ногою топ… Пришлось от такого пассажа со скоростью реактивной торпеды забираться на кедр и пережидать пока косолапый не исчезнет. Главное горе, однако, ждало писателя далее. Пропутешествовав ещё с несколько часиков, да набив себе все мыслимые и немыслимые синяки и царапины, а от ягод неизвестных оскомину во рту получив, писатель упёрся в тупик. Ничего не понимая, уставился он на забор из молодых ёлочек, коим заканчивалась дорога. Ни вправо, ни влево не шло, ни единой тропинки. Складывалось ощущение, что Убим попросту испарился, или же обретя вертолётный винт, поднялся в небо да бывал таков. Ещё выходило, будто Алексей Егоров писателя по-свински надул, а может и совсем посмеялся забавы ради. Может и того хуже: писателя выставили подопытным кролем для очередной серии «Военной приёмки». Одним словом, оказал Алексей Егоров писателю медвежью услугу – окончательно того заблудил. Поразмыслив с полчасика, набравшись сил, писатель свернул вправо, да принялся пробираться сквозь двухметровую крапиву. Через минуту писателя стало не узнать. Все незащищенные одеждой участки тела покрылись огромными волдырями.

– Кто-нибудь: помогите! – орал писатель, а голос с каждым разом становился всё тише и тише.

– Ставлю червонец на первый вариант, – злорадствовала с дерева кукушка, преследовавшая писателя. – Ты уже сейчас подобен флюсу. Осталось каких-нибудь десять минуток и прощай, станок сверлильный и родной завод, браток. И до боли мелодичный в пять часов его гудок.

– Ступай, отравленная сталь, по назначенью! – Зашвырнул писатель в чересчур разговорчивую кукушку на этот раз камнем. Едва не попал. Осознав опасность собственной беспечности, кукушка полетела подкладывать яйца в гнёзда трясогузки, щегла или пеночки…

Через сто шагов, которые на деле казались тысячью, чуткий писательский нюх уловил едва различимый запах дыма. Радости полные штаны словил писатель, и как собака-ищейка побрёл по запаху. Ещё через сто метров действительно вывалился писатель на маленькую прогалинку, на которой «о чудо» какой-то солдатик в суворовском мундире варил обед в котелке над костром.

– Здорово, служивый! – изображая своего парня, подкатил писатель.

– Здоровей видали! – не оценил того подката мутный, точно лужа, вояка.

Солдатик, помимо истрепавшейся формы, имел винтовку с отломанным прикладом, тупую всю в зазубринах саблю, полупустой солдатский рюкзак. Ноги в данный момент определённо проветривал, так как дырявые, словно сито, сапоги стояли порознь неподалеку. Правильней будет заметить то, что проветривал солдатик одну ногу, а вторая культей торчала в другой штанине, завязанной узелком. Более того, в данную предобеденную пору, солдатик черпал из худого кисета последнюю горсточку махорки и забивал остатки в прокопчённую деревянную трубку.

– Эх, закончилась родимая, – вздыхал служивый. – Теперь будем бамбук курить или ботву картофельную… Ну почему мне так не везёт? У других вояк по-любому сыщется напарник с полной папиросницей или начальство поощрит полным мешочком ядрёного. Один я, как сирота казанская, всю дорогу объедками да остатками перебиваюсь.

– И у меня как назло с собой нет, – порывшись по карманам, отчебучил писатель.

– По тебе видно, – ни капельки не усомнился на этот счёт вояка.

– Послушай, солдатик, я являюсь лицом гражданским, и лицо это в данный момент претерпевает лихо, а значит, нуждается в помощи, – передёргивал писатель. – Заблудился, видишь ли… Будь другом, выведи меня отсюда, а уж там будет тебе и табак, и если понадобится, то и водка. Всё, чего пожелаешь…

– Проклятье какое-то! – продолжал ворчать солдатик. – Вот бы повстречать того писателя, который меня выдумал. Уж я бы его оприходовал своим поленом… Я бы его своим деревянным протезом раскатал на тесто пельменное… Он бы у меня набух от вмятин по самую маковку… Сам посуди: у других писателей, что ни солдат, то герой или полководец. Полевая кухня таскается за такими, как аудитор за бухгалтерией. Ордена и медали обмывают из солдатского котелка, под завязку наполненного спиртом. Пока нет атаки, солдат у других писателей отсыпается, с женщинами резвится. Кормят его, защитника, от пуза, пылинки с него сдувают. Бодрят его славой предков да стремлением праведным… А как бой, так солдат в числе первых в атаку. Мастерство проявляет ратное, смекалкой своей противника насмерть разит. По выслуге лет таких солдатиков ждёт пенсия особая, уважение и почёт ветеранский. Мальчишки за ними толпами шатаются, истории сражений клянчат. «Горе побеждённым» – не про нашего солдата сказано. Наш солдат до мозга костей великодушен. Сам противника ранит, сам же его потом перевязывать и бежит. Буржуины бились, бились, да сами разбились! Вот оно как бывает! Простой Мальчиш – и тот в героях. Буркнули значит ему, буржуины, вопрошая: «Нет ли, Мальчиш, тайного хода из вашей страны во все другие страны, по которому как у вас кликнут, так у нас откликаются, как у вас запоют, так у нас подхватывают, что у вас скажут, над тем у нас задумаются?» А он им кукиш на постном масле вместо ответа. Как пришли буржуины пустыми, так ни с чем назад и вернулись. Утёрлись, что говорится, по полной. – Нет, Главный Буржуин, не открыл нам Мальчиш-Кибальчиш Военной Тайны. Рассмеялся он нам в лицо и смачно плюнул. Есть говорит – тайна, а не скажу! И погиб Мальчиш-Кибальчиш… И в лютой панике тикал отжученный под хвост и в гриву – Главный Буржуин. Громко проклиная эту страну с её удивительным народом, с её непобедимой армией и с её неразгаданной Военной Тайной. А Мальчиша-Кибальчиша схоронили на зелёном бугре у Синей Реки. И поставили над могилой большой красный флаг. Дальше, я думаю, ты сам прекрасно знаешь: плывут пароходы – привет Мальчишу! Пролетают лётчики – привет Мальчишу! Пробегают паровозы – привет Мальчишу! Вот это я понимаю – подвиг так подвиг! Такая вот петрушка с этими мальчишами! Ну а как взрослого солдата возьми?.. Слава о нашем солдате по всему миру вперёд него шагает. Ещё до столкновения с нашим солдатом, неприятель уже морально опустошён и раздавлен, а в уме проиграл и сдался. Тысяча примеров, а им хоть кол на голове чеши. Всё равно для чего-то лезут. Нашего солдата можно только обдурить, но победить в честном бою – невозможно! Да чего это я разошёлся, в самом-то деле? Ведь не про меня всё это. То у других писателей. Это Борис Васильев позаботился о своём герое. «Человека можно убить, – говорит защитник Бреста, лейтенант Плужников, герой произведения, – но победить нельзя». Разве можно с этим поспорить? Или умница Константин Симонов с его пронзительным неповторимым «Жди меня, и я вернусь…», которое поднимало народный дух на недосягаемую высоту. Такой дух невозможно убить. Вот что значит сила слова! А Александр Твардовский с его Василием Тёркиным? Чего стоит одна только глава «Орден», где бравый солдат представляет, как завоюет сердце какой-нибудь красавицы, заявившись на гулянья в сельском клубе. Читая строки поэмы, о Василии Тёркине, невольно смеёшься сквозь слёзы… Ах, сколько таких вот славных парней полегло на поле брани… Про «Слово о полку Игореве» я уже и вовсе молчу. Стяги червлёные с белою хоругвью! Оратаи жизненного поля! Каждому врану в конце по ворону… Всем остальным слава! Все в сытости к этой славе пришли. Как вам, а? С такими песнями, да на Бонапарте. Суще глупый Наполионишка! Нашёл на кого батон крошить. А под стягами грифонами покрытыми, сколько доблести было ухвачено… Одному Создателю ясно. А я, как маразматик, по лесам шатаюсь, да ещё будто первого мало, на одной ноге. Ни единого малюсенького сражения в жизни не видывал, а форма уже вся облупилась. За каким-то лешим нацепили на меня эти ужасно неудобные для ходьбы по лесу зимние панталоны из белого сукна… А кожаные краги с латунными пуговицами, пришитые к панталонам, на кой? Вероятно затем, чтобы зверьё лесное смешить, не иначе… От меня завсегда зверь не от страха шарахается, а от смеха. Обо мне уже и анекдоты щекотливые складывать начали. Всё как принято, сначала шутом гороховым выставили, затем анекдоты. Пойди, поспрошай, если не веришь. Можешь хоть ты мне ответить: для какой цели меня выдумали?

Писатель стоял и слушал с раскрытым ртом. Опять двадцать пять. Так это ж его солдатик сидел и сетовал на судьбу. Он самый, бывший шишкарь, призванный на службу случайным образом в мирное время. Кстати, из недописанной повести. Точнее даже из едва начатой. Не завязалось тогда у писателя с вдохновением. Не успел начать, как бросил и забыл. Как раз тогда бросил, когда солдатик отправился в лес за сухой хворостиной.

– Гм… Прямо не знаю, что и ответить, – растерявшись полностью, пробормотал писатель. – Недоразумение какое-то…

– Ты действительно так думаешь? – поднял вверх правую густую бровь солдатик. – «Недоразумение» – не то слово. «Бред сивой кобылы», здесь лучше подходит.

– Соображений по сложившейся ситуации у меня и самого с гулькин нос, – присаживался напротив солдата писатель.

Солдатик тем временем тщетно пытался добыть искру при помощи огнива. Как назло ничего не получалось. Тогда служивый дабы прикурить, вытащил из костра горящую головешку и попробовал прикурить через неё. Прикурить-то прикурил, да вот беда – обжёгся. Опять писателю пришлось выслушать гневную пятиминутную тираду в свой адрес. Опять ему крепко прилетело трёхэтажным. Затем на полянку через кусты выскочил не менее восхитительный персонаж. То был то ли лавочник, то ли коробейник без короба, а может, и вовсе заплутавший купчина. На пузатом бородаче сидел белый фартук и нарукавники, как будто он только что вышел из-за стойки своей лавки. Сапожки, не в пример солдатским, были добротными из сыромятной кожи пошитыми, а штаны и фуражка имелись целыми и невредимыми да вдобавок чистенькими. Самой интересной же особенностью появившегося индивида явилось то, что он был напрочь лопоухим. Натуральный пример! Уши пузача располагались по отношению к голове под углом в девяносто градусов. Такими лопухами если научиться махать, то очень удобно, наверное, комаров отгонять да в знойный день создавать прохладу. Более того, на каждом огромном локаторе имелся у новенького сатиров бугорок.

– Во! Вот ещё одна жертва абсурда, – указывал солдатик в направлении появившегося. – Бакалейщик без бакалеи…