Век серебра и стали

Ана кивнула головой в сторону седого старика, высокого и худого, с темно-зелеными глазами цвета малахита, в белой робе и головном уборе, почти как у самого Осириса. Архиепископ стоял около статуи, склонив голову, и даже отсюда казалось, что он выглядел… недовольным. Слишком недовольным перед Пасхой.

– Именно поэтому статуя в таком виде никуда не годится! – раздался вдруг чужой голос у Алексаса за спиной. Для Аны теперь любые голоса звучали везде и сразу – скорее внутри нее, чем снаружи. – Ее бы чуть переделать, пара штук сюда, пара туда – и вытащить на свет божий, уж простите мой каламбур.

Ана с Алексасом обернулись. Они даже толком не разглядели говорившего, просто увидели его одежду… В храм он явился в брусничном пиджачке с искрой, да к тому же – с пышными манжетами-гармошками. Такой человек – последний, кого ожидаешь увидеть в святая святых Собора Осириса.

Двое с трудом, но отвлеклись от одежды, и разглядели оставшуюся часть незнакомца.

Он будто только что сбежал с донских просторов, из казачьей общины – притом явно был там атаманом, не меньше. Плотненький, крепенький, но низенький, с чудаковато постриженными на манер облагороженного для светских мероприятий чуба рыжими, чуть седеющими у корней волосами и того же цвета бакенбардами, будто выцветшими языками пламени.

– Простите? – незнакомец нахмурил брови. Две пары глаз разглядывали его слишком долго. – А, ну да, я ж не представился…

– Простите, – уже вздохнул старый епископ, обернувшись. – Это господин Якуб из приближенных к из его Императорскому величеству мастеров, да будет он жив, здоров и могуч!

– Ага, спасибо, именно это я и собирался сказать, – фыркнул незнакомец. – Очень помогли.

– Прошу прощения, – первой не выдержала Ана. – А вы-то что тут делаете?

Якуб промолчал. Сложив руки за спиной – всегда так ходил – медленно подошел к девушке и изучил ее, будто картину в галерее: задумчиво, нерасторопно.

– Ммм… ни кожи ни рожи, да. Зато фигурка есть, внешность необычная…

Ана замерла, открыв рот. Алексас среагировал быстрее.

– Я бы попросил… – этой фразы обычно хватало в любой ситуации, потому что собеседник, привлеченный нарочито пониженным и раздраженным голосом цирюльника, тут же обращал внимание на его руки… Дальнейший разговор оказывался нецелесообразным.

Якуб повел себя по иному сценарию. Так же внимательно изучил Алексаса Оссмия, не убирая рук из-за спины.

– Ха! Ну я вообще-то говорил не просто про милую даму, а про церковь наших богов в целом… и Собор Осириса в частности. Понимаете ли, наш достопочтеннейший епископ совсем не объяснил, чем конкретно я занимаюсь при дворе императора. Так вот, мое дело – за имиджем. Властвующей четы, армии, Зимнего Дворца, города… чего придется. Годы у французских мастеров, между прочим! И вот теперь пришлось браться за церковь – по указанию, конечно, его императорского сиятельства, да будет он жив, здоров и могуч, – тут Якуб наконец убрал руки из-за спины и ткнул пальцем вверх. – А то, понимаете, прошло уже двадцать лет, а мы все никак не возьмемся за ум. За границей они знаете, что давно уже придумали? Рассказать трудно! Да и посудите сами: вот бедные анубисаты, которых никто не любит. Чего им не хватает? Правильно, нужного и-ми-джа! Подходи они к этому вопросу чуть серьезнее…

– Но я все равно попрошу вас за языком-то следить, – шепнул Алексас так, чтобы Ана не услышала. Хотя, он знал – бесполезно. Девушка, пребывая в состоянии овеществленного ка, шепоты, шорохи и вздохи различала с завидной точностью – будто шептали лично ей на ухо.

– Ой ну ладно вам, подумаешь, ляпнул сдуру, не подумав, – Якуб развел руками, снова убрал их за спину, а потом обратился к Ане: – А нам с вами еще предстоит поработать! И кстати с вами, ваше первосвященство, тоже!

Епископ вздохнул – громко и смачно. Так, чтобы его услышали. Видимо, надеялся, что Якуб поймет намек.

Ана, в этот раз обойдясь без прыжков по зеркалам, отвела Алексаса в сторону.

– Если честно, я хотела поговорить, – шепнула она цирюльнику. – Знаешь, в последнее время очень много прыгала по зеркалам… Так что слышала много разговоров. Похоже, даже тех, которые не должна была слышать. Которые вообще не должны быть услышаны. Ты понимаешь?

– И да, и нет. Боги, ты во что-то вляпалась?!

– О, ты бы узнал об этом первым, – улыбка играла на ее лице первыми лучами степного рассвета. – Пока нет. Но я скажу тебе так, эти разговоры… Короче, не к добру. Люди видят странного человека в маске – не поверишь, но в отражениях. Что-то назревает – масштабное, страшное. Притом коснется не только нас.

– В смысле?

– Богов – тоже. Мне кажется…

О нет, подумал Алексас, ну вот зачем они опять подняли эту тему… Рука невольно потянулась к медальону, но в этот раз цирюльник сдержался.

– Я думаю… – она покосилась на Якуба, с хозяйским видом расхаживающего вокруг статуи Осириса. – Не при посторонних. Не хочу, чтобы это услышал епископ. Уж тем более Якуб. Он вообще меня напрягает. Как подумаю, во что он одевает людей…

– И почему все сегодня говорят о богах, – подумал Алексас. – Именно тогда, когда мне уже слышать о них надоело.

Вслух же сказал другое:

– Сложно найти того, кого он не напрягает. Почему ты так уверена насчет того, что слышала? И уверена ли вообще?

Девушка промолчала.

– Нет, не уверенна. По крайней мере, до конца. Мне нужно послушать еще, и я знаю, где – уж тем более, как. Некоторые голоса казались такими знакомыми.

– Почему ты всегда лезешь на рожон, а?

Ана рассмеялась.

– Такая уж я! Поверь, ты бы тоже полез. Тем более, если бы был обязан им – богам – жизнью.

– А я обязан им тобой. Если, конечно, действительно им. Но я правда тебя прошу – ради всех богов, аккуратно. Заглянешь ко мне… как освободишься? Прямо через зеркало, если хочешь.

– Ой, ну ты же знаешь, что тогда я тебя обязательно напугаю! Не удержусь.

– Я был бы рад, даже если бы ты решила-таки съесть мое сердце, – он чмокнул ее в щеку. Целовать новую Ану было все равно, что касаться губами тумана, застелившего речушку у маленькой деревни, где только-только, сранья, покосили высокую траву и собрали зверобой. – Было бы очень кстати. Завтра утром я еду… к тетушке.

– Боги, – вздохнула девушка. – Тогда скорее она сожрет мое сердце. И потроха заодно.

– Ну, она ведь не кровожадная! Так, слегка сумасшедшая. Делов-то.

– Специально для меня она станет похлеще любого людоеда. Персонально. Марко Поло с его половцами такого и не снилось.

– Да уж, – пожал плечами цирюльник. – Что правда, то правда.

Говоря коротко, старая графиня недолюбливала Ану даже при жизни, а уж теперь, в ее новом состоянии – подавно. Впрочем, это не только укороченная характеристика их отношений, но и смягченная. Даже слишком.

Алистер Пламень не запоминал названий кабаков, в которых скрашивал вечера – не хотел забивать голову лишней информацией, совсем несущественной. Так и тем вечером сидел в шумном злачном местечке Санкт-Петербурга, слушая пьяные крики и вдыхая пивные пары. Здесь собирались все: от низших слоев, городских оборванцев, до сливок общества, решивших тем вечером вкусить нечто новое и разворошить поток привычной жизни.

Алистер никогда не пьянел – пил ровно столько, чтобы не захмелеть, сохранить трезвость рассудка. И пусть свет газовых ламп начинал бегать шальными размытыми огоньками, а посторонние голоса казались громче, чем на самом деле. Главное – мысли оставались стройными. Можно было обдумывать дальнейшие шаги…

В тот вечер ему не хотелось даже думать.

Обычно Алистер сидел за столиком один – никто не решался подсесть к анубисату. Пламень давно сделал вывод, что причиной тому – страх неизведанного; даже сам он до конца не понимал, как работала магия Анубиса.

В этот вечер все пошло не так.

За стол уселись двое захмелевших мужиков – широкоплечий и худой, скрюченный. До поры до времени, Алистер не обращал внимания на них, а они – на него. Двое только горланили, доказывая что-то друг-дружке и рьяно размахивая руками.

– Я вот и говорю, – кричал широкоплечий, – что по моей вере все работает очень просто. Ешь, пей, гуляй, наслаждайся жизнью во всем – а потом прибарахлись парой амулетов, и все, ты в шоколаде! Вечная жизнь, полная еще больших наслаждений, в твоем кармане. Послушай меня, раз уж эти священники придумали такие штуки, значит сами на руку не чисты. Им можно пользоваться, а нам нет? Вот тебе и вся вера – голимая, но удобная!

– Боги! – заверещал скрюченный. – Как ты можешь такое говорить! Ты же понимаешь, что когда с тебя спросят на том свете…