Век серебра и стали

– Такс, – прошептал Виктор, повернувшись к бывшему «Золоту Египта», вокруг которого все еще кипела жизнь. – Значит, говорите, анубисат. Анубисат…

Темнота будто покусывала его губы; впивалась колючками мерзкого репейника и обжигала муравьиным ядом. Голос, совершенно невозможный в этом месте – просто потому, что чужой, – разворошил тени, нарушил гармонию.

– Чего ты хочешь? – спросил голос до того, как тьма зашевелилась.

Он хотел молчать. Хотел игнорировать, не замечать, не поворачиваться. Но все же обернулся – и в густой тьме различил лишь колыхающийся силуэт собеседника, невесть откуда здесь взявшегося, а еще – блики наглых песчинок света, все же просочившихся сюда. Блики на маске с длинной бородой, раздвоенной книзу змеиным языком и словно бы испещренной зигзагами.

– Это имеет значение? – прошептал он в ответ.

Незнакомец усмехнулся.

– Иначе я бы не нашел тебя. И не пришел к тебе сам. Обычно все происходит равно наоборот.

Ему не хотелось продолжать беседу. Но давно потерянный, похороненный под тонной мыслей и сомнений инстинкт подсказывал, что начатый разговор ведет к много большему – как длинный фитиль к пороховой бочке.

– Смерть, – только и сказал он. Тени насторожились. Он будто бы распробовал сказанное слово, повторив: – Смерть. Я хочу, чтобы они перестали думать о смерти.

Незнакомец в маске рассмеялся – раскатисто, но приглушенно, как далекий гром среди пока что ясного неба.

– Так вот оно что. Понятно, – незнакомец цокнул. – Тогда это просто отлично. То, что нужно.

Он не стал задавать встречных вопросов. Сам не понял, как, но увидел ухмылку незнакомца сквозь завесу теней и даже маску.

– Что же, в этом плане… Мы можем быть друг другу очень полезны. Предвосхищая возможные вопросы – у наших интересов есть точки соприкосновения.

– И в чем же наши интересы?

– Всему свое время, – незнакомец повернул голову. – Я, и те, кто со мной, могут облегчить тебе жизнь. Упростить то, что ты обдумываешь здесь, во маке. То, к чему уже приступил – как красиво оно горело!

– Мне тяжело поверить, – он потер набухшие вены на правой руке, – что тот, кто живет в ожидании, во власти смерти, может хотя бы просто понять меня. Даже попытаться.

Незнакомец снова рассмеялся.

– Знаешь… то, во что я верю, в отличие от всех остальных, как раз прекрасно вписывается в твои… идеи. Позволяет смотреть куда дальше своего носа. В моей картине мира смерть – последнее, о чем ты станешь думать. Жуткое место… Моя вера дает мне знания, недоступные другим – впрочем, это уже нюансы. Так, мелочи, но мелочи невероятно полезные. Как там нынче говорят? Сет в деталях?

– И почему же ваши желания пересекаются с моими? Уж расскажите, раз пришли. Не верю, что просто так. Подразнить.

Незнакомец молчал. Он не видел, но чувствовал его ухмылку.

– Скажем так… Мы хотим воплотить нашу картину мира в жизнь. Так, чтобы другие не смогли избежать этого. И если нам удастся – поверьте, людям точно станет не до смерти. Голодная и холодная бездна для всех и каждого… вместо блаженных Полей Тростника. Звучит не так привлекательно, не думаешь?

Он задумался. Это звучало слишком правильно – слишком органично, чтобы вписаться в его желания. Но, думал он, давно стало понятно, что на пути к его личной цели – все средства хороши, так почему бы не воспользоваться еще и этим?

Чтобы все они перестали жить в плену смерти – ничего не жалко. И никого не жалко.

– Допустим, – прошептал он, – мы договорились.

Он опять увидел, не видя при этом ровным счетом ничего, как незнакомец улыбнулся.

– Прекрасно. Мне нужно будет обсудить этот вопрос с… даже не знаю, как сказать. Пусть будет – с единомышленниками. Не переживай, я сам найду тебя, а пока – делай, что знаешь, и, как там говорят? Будь что будет. Тем более, действия твои не особо изменятся. Я имею в виду, потом. Просто станут куда проще и… масштабней.

– Кто вы такой?

– Зови меня, как все остальные – Саргон. Просто Саргон. Точнее – пока просто Саргон. А ты представишься?

Он помолчал. Тени на губах стали сладковатыми на вкус, будто черничное варенье – всегда любил его, густое, бездонно-черное, как космические своды подземного мира Дуата… Только потом, избавившись от мимолетного наваждения, сказал:

– Алистер Пламень. Меня зовут Алистер Пламень.

Солнце светило так непривычно ярко, что на безоблачном и голубом, будто атласная лента, небе, казалось пятном лимонного сока, пролившегося из ненароком опрокинутого на скатерть стакана. Весенний ветер нес тепло и непомерную свежесть, разбавленную, будто горьким тоником, морским воздухом – таким явственным и плотным, что соль, казалось, оседала на губах.

Гранд-губернатор, прищурившись, поправил темные очки с зеленоватыми стеклами – причмокнул, ощущая ту самую фантомную соль на губах. Велимир стоял на крыше Зимнего Дворца, пока вокруг суетился народ, и разглядывал то далекие деревья, слишком рано позеленевшие в этом году, будто бы специально к Пасхе, то соседние серебряные шпили на крышах домов. Забавно, думал гранд-губернатор, он ведь помнит, как несколько лет назад лично приказывал установить последние. Сам до конца не понимал, зачем, но указ сверху есть указ сверху: серебро то ли притягивало магические потоки, не давая дирижаблям упасть, то ли богам так было проще контактировать со жрецами. А может все сразу – гранд-губернатор в подробности не вдавался.

Зато Велимир знал, какую роль может сыграть серебро. Слишком хорошо знал.

– Кости его – серебро, – подумал гранд-губернатор и тут же нервно дернулся. Во рту причудился вкус отвратительной настойки, которой поил его Парсонс. Гранд-губернатору так часто хотелось прекратить принимать эту гадость, но поделать он ничего не мог: сам захотел – теперь терпи.

– Сэр? – врач в темно-зеленом фраке словно по волшебству возник за спиной Велимира. – Не отвлекаю, сэр?

– Ну как тебе сказать, – буркнул гранд-губернатор.

– Время принимать лекарство, сэр.

– О боги, – взмолился Велимир, снимая темные очки и пряча в карман пиджака. – И почему оно не может быть вкуснее…

Гранд-губернатор шагнул от края крыши. Точнее, сначала шаг сделал запах: приторный, пенящий сознание аромат кокосовых духов, которыми Велимир душился так активно, что сам будто бы становился сгустком этого парфюма, тенью, сотканной из запаха. Аромат духов выдавал гранд-губернатора за версту, так что чиновники всегда успевали подготовиться перед появлением Велимира, обычно – за последнюю минуту.

Но это – не просто пижонская причуда. В едком парфюме тоже был смысл. Смысл важный, даже… критический.

Как и в настойке.

Схватив с подноса – тот, как всегда, покоился в правой руке Парсонса – граненый стакан, Велимир залпом выпил микстуру-настойку, поморщился, потом как следует проморгался и оглядел крышу Зимнего Дворца.

– Ладно, – подумал он. – Хоть тут почти закончили…

Практически все вокруг: самые видные горожане, купцы, кучеры, священники, мальчишки-газетчики и даже сам император (да будет он жив, здоров и могуч!) сошлись на том, что пребывание Сердца Анубиса стоит обеспечить с иголочки – помпезно, необычно.

Роскошному экспонату – роскошные условия.

Велимир, даже если захотел бы спорить, не стал бы. Куда уж там! Но он и не хотел, тоже считал, что здесь – идеальная локация. Тем более, одно дело, если бы идея использовать крышу для такого рода мероприятий пришла в голову ему впервые – возни было бы невпроворот, не суматоха, а сущий ужас. Но еще двадцать лет назад, когда боги Египта явили себя, об этом позаботились – все-таки, думал Велимир, хорошо, когда предшественники думают о потомках. Ради того, чтобы хотя бы номинально стать ближе к богам, тут провели торжество по случаю коронации нового императора. И тут же планировали отметить тридцатилетие его правления, когда император Александр II (да будет он жив, здоров и могуч!) установит обелиск на Дворцовой Площади. Дань уважения древней традиции фараонов, празднику Хеб-сед.

В подготовке к грядущему мероприятию оставалась одно-единственное: обставить все с иголочки.

Пока – удивительно, поражался Велимир – все шло как по маслу, даже не думало идти наперекосяк. Так что гранд-губернатор, отправив Парсонса принести выпить – на этот раз отнюдь не микстуры – с легкой душой вновь надел темные очки, уставившись на Санкт-Петербург, раскинувшийся со всех сторон.

Велимир усмехнулся: а ведь всего этого могло бы и не произойти. И чем бы тогда кормились газетчики? Сердце Анубиса спокойно бы хранилось под охраной в Париже…

Гранд-губернатор гордился собой – это ведь он потребовал личной аудиенции у императора, когда все впервые пошло наперекосяк. Какие-то проблемы, дипломатические скандалы – все как обычно, невовремя, и из-за какой-то дурацкой ругани. Из-за чересчур обжигающих слов, сказанных не в том месте и не в то время: нахамили послу, а получили – международный скандал. Велимир помнил, как запереживал Саргон, когда поползли порочные слухи: парижская делегация не прибудет в среброглавый Санкт-Петербург. Впервые за все время гранд-губернатор заметил сомнение и растерянность в зеленых глазах Сарогна – тот понимал, что не в его власти надавить на императора; что в маске, что без. И тут свою роль отыграл Велимир – помнил, как разговаривал с Александром, как придумал весьма убедительные доводы об укреплении веры народа, об уменьшении намеренных смертей. А память императора – да будет он жив, здоров и могуч! – в этом вопросе была еще слишком свежа. В минуты, проведенные в присутствии государя, Велимир ощущал себя античным оратором, с жаром доказывающим свою позицию и прибегая для этого ко всем возможным уловкам, выстраивая невозможные софистические цепочки. Гранд-губернатор видел, как меняется лицо Александра II – от холодного и безучастного, словно мраморного, до понимающего. Ответом гранд-губернатору в тот день сперва стал кивок, потом – сказанные уверенным голом слова, а дальше – подписанные бумаги и реальные действия.