Пионерская правда

– Да! Я ви-ижу! Ты будешь поставлять ору?жие. Туда?, где оно потре?буется. Где оно будет бо?лее всего необходи?мо в нужный момент! Где его будут очень жда?ть! И самолёты тоже. Непреме?нно! Ты будешь очень ва?жным для них, незамени?мым человеком! Зна?ешь, на этом даже можно зарабо?-отать. Причём, о?ччень хорошо заработать! – Она вытянула вертикально вверх свой длинный указательный палец слоновой кости, венчавшийся острым ногтем. – Можно разбогате?-еть! – Только, пожалуйста, останься. Пожа?луйста! – чуть было снова не сорвалась Она…

А он откинулся обратно на подушку и ровно, даже с некоторым презрением, смотрел на Неё и на Её мокрые глаза, и на Её красивые руки, привыкшие гладить его в младенчестве, которые Она теперь уже не знала, куда девать, судорожно водя ими сверху по его детскому одеялу. Вдруг, резко изменив тональность, Она быстро, но отчётливо зароптала сокрушённым полушёпотом:

– Хорошо-о… Хорошо-о… Иди?! Иди?-и-и! Иди, с ке?м хочешь и куда? хочешь! Я зна?ю, всё знаю! Ты всё равно пойдёшь, – всхлипнув, Она поднялась и отрешённо покачала головой, словно сдаваясь перед страшной неизбежностью. – Ты с ними пое?дешь. Тогда будет война?. Небольшая. Но будет война?. Не знаю ещё где?, какой регион… Како?й регион?! Како?й?! – ходила Она по детской, схватившись за голову, и стенала глухо с уже высохшими, словно Арал, ме?ртвенно глядевшими перед собой глазами.

Он спустил голые ноги из-под одеяла и, сидя на кровати, изумлённо, с опаской, наблюдал сквозь потёмки за Её движущимся силуэтом, за Её взволнованными ломаными шагами, как бы в ожидании новых унижений своего достоинства, приподняв к Ней острый подбородок. Но, испытав присущее ему в минуты Её срывов желание по-мужски сбить это Её спонтанное бешенство каким-нибудь логическим включением, да и самому спастись от Её бессмысленной, иррациональной девчачьей сопливости, – витавшей тут с какой-то стати в ночном героическом воздухе его детского мира, забивая соломой его мозги, и неотвязно липшей к нему по его сентиментальной слабости по-сыновнему сопереживать Матери в такие тяжёлые минуты, – Дениска в спокойном тоне задал свой вопрос, словно запросил рутинную справку в Географическом обществе при Академии наук СССР:

– Что? есть регио?н?

– Ну где, понимаешь?! В какой республике!

– Что значит республика? – по-прежнему невозмутимо уточнил он далее, уже вставая с кровати, в надежде вернуть Её к разуму и заинтересовать те?м, о чём он якобы хотел разузнать как о чём-то новом для себя. И тут он принялся, пригнув голову к паркету и расширив зрачки, как бы невзначай рыскать вокруг Неё в поисках своего потерявшегося правого тапочка.

– Тоже не знаешь, что ли? Да-а, милок. Ну, мы в России живём. А у нас в советской стране есть ещё четырнадцать республик, кроме России. Как самостоятельные государства. Самостоятельно мы проходили с тобой уже. Или нет? – Она мгновенным прикосновением пальцев к выключателю зажгла свет на потолке.

– Проходи-или, – протянул он, сонливо жмурясь.

– Хорошо. Ну вот. Но все они – части одного целого, части одной большой страны – на?шей страны. Понял?!

Он кивнул, по-прежнему занимаясь поисками.

– Как страна?-то называется, зна?ешь?

– Зна-аю. Сэ?с-сэ?р – так, что ль, вро-оде… – отмахнулся он, как от скучного урока по школьной программе.

– Не сесесе?р, а СССР! Или Сове?тский Сою?з. Та?к мы говорим. Повтори!

– Сове?тский Сою?з!

– Вот! И война будет на нашей, советской, территории. Но где точно, в какой республике, не знаю. – И вдруг Её словно всю кольнуло, или прошило автоматной очередью, и Она, резко дёрнувшись, конвульсивно схватилась за? голову:

– Украина! Боже мой, бедная Украина! Да! – Она остановилась как вкопанная на середине детской комнаты и начала слегка покачиваться, словно потерявшая себя пьяная девка, словно своими магическими повторяющимися раскачиваниями Она стремилась замолить и расколдовать обратно страшное будущее. Потом вдруг странно, тихо замерла:

– И тогда-а… И ты не сможешь остаться. Ты поедешь с ними… – пролепетала Она еле слышно, как сквозь сон.

– «Всегда готов!», – прогорланил он, салютану?в по-пионерски взмахом руки надо лбом, хоть и был в ночи без пионерского галстука и без значка, зато в байковой пижаме.

– Тише! Соседи спят. А ещё как мы говорим, знаешь? – Знаю. А как же!

– Ну, раз знаешь, значит, знаешь. Потом скажешь.

– Нет. Пото?м не скажу?, – он нагло подбоче?нился.

– Почему?

– Потому?! Потому что я сейча?с скажу?, – едко процедил он, внимательно наблюдая за Её реакцией.

– Заче?м?! Мне не на?—адо, спаси-ибо, – всем своим женским нутром запротестовала Она.

– Так может, я потом не успе?ю! – улыбнулся он криво и издевательски.

– Нет. Вот сейча?с, при мне?, не на?до этого говорить, – уже поняв судьбоносную неизбежность и ужаснувшись неотвратимости наступившей минуты, попыталась Она исправить то?, что? уже было не в Её силах ни изменить, ни отменить, ни замолить, ни поправить.

– Не?-а! Я сейчас! Прям вот ща?с и при тебе?! – по-хамски агрессивно захохотал он прямо Ей в лицо и сразу строго, по-командирски, прибавил:

– Я скажу! Скажу?! – и топнул голой ногой.

– Хм… если ты так хочешь… – говори… Что хо?чешь, говори себе там… Хм… Я постою, подожду, пока ты там себе говоришь своё… – Она отвернулась вполоборота, по-женски игриво покрутилась, поправляя на себе платье, и вдруг снова потушила свет.

Но именно в тот момент, когда под Её тонкими пальцами щёлкнул выключатель, сын успел отчётливо и по-детски звонко отрапортовать:

– Служу? Сове?тскому Сою?зу! – но – юзу он произнёс уже в кромешной мгле.

– Вот! – зафиксировала Она, хоть и не без улыбки, всю глобальную истинность момента, подняв вертикально вверх указательный палец в розовом маникюре, на странное несоответствие пошлости пастельного цвета которого всей важности и глобальной истинности самого момента сын обратил внимание ещё при свете. И этот странный и даже в чём-то предательский цвет, когда-то уже виденный на маникюре Матери, – он не помнил, когда виденный, – тут же зародил в нём подозрительность и необходимость привлечь Её незамедлительно, не отходя от кассы, к ответственности за всё, что? будет сказано им, но и Ей, и сейчас, и в дальнейшем, что? должно было, по его пра?ведному замыслу, сразу и навсегда? привязать Её к нему?, Её сыну?, и к тому образу чаяний и помыслов, которые он считал единственно правильными и которые достались ему от Отца.

Он сразу словно стал в десять раз сильнее и бдительнее – особенно теперь, почувствовав себя единственным героем, последним из могикан[26 - Купер Дж. Ф. Последний из могикан.] в этой резко навалившейся тьме, в которой пока не мог различить глазами, где конкретно в данную минуту находится Мать, но всё же ощущая фибрами Её присутствие. Успев уловить, или даже с запозданием вспомнив направление акустического источника, произнёсшего Её голосом последнее «Вот!», он, так и не найдя свой правый тапок, балансировал теперь в потёмках на одной левой ноге, поставив правую голую ступню на тёплый тряпичный верх левого тапка. И так, вприпрыжку на одной ступне, с ладонью, ровно и напряжённо приложенной к правому виску и салютовавшей по-военному одной его пустой голове, он стал, как локатор, поворачиваться в искомом направлении, стараясь сам оставаться ровно в том квадрате, где нашёл тогда свой железный гвардейский приз, местонахождение которого уже целую вечность назад было подсказано ему Отцом, и откуда он только что произнёс своё Страшное Заклинание.

Но Она, вдруг шумно оживившись, шелестя во тьме своими платьями, прошлась из стороны в сторону, на великосветский манер и издеваясь над всё время вертевшимся убогим одноногим Локатором СССР, всё искавшим движущийся по детской комнате вражеский объект в Её лице, и в спесивом, язвительном высокомерии провозгласила свой приговор:

– Но-о, друг мо-ой… Увы?!.. Маши-ина, на которой вы будете е-ехать, выйдет из стро?я! – замолчала. А потом с ещё большей уверенностью в сказанном отчеканила:

– Да! Всё! Теперь я зна?ю: будет поломка. Несерьёзная. Но вы не смо?жете ехать дальше. Причём ты будешь именно те?м, кто постарается сделать всё, чтобы это испра?вить, и чтобы вы смогли добраться до фро?нта. Да. И ты, ты примешь важное реше?ние. Ты сделаешь всё до после?днего, чтобы вернуть ситуацию в нужное ру?сло! – Она немного помялась, но сразу резко повернулась к нему. – Постреля?ть он захотел! – в голосе Матери отчётливо улавливалось неприкрытое раздражённое, грубое презрение.

– В себя? сразу стреляй! – мужественно произнесла Она во тьме в адрес сына то?, что? заставило его сперва боязливо насторожиться, но потом, бодрясь, всё-таки собраться и не потерять ни своего одноногого равновесия, ни смелости перед объявленной героической перспективой.

Но Мать, почуяв, что Её обо?лтуса не покидает боевой задор, не пожелала упускать инициативу. Она секунду помешкала, борясь сама с собой и с царившим вокруг беспросветным мраком, словно покачивая на чашах весов Вечности и Справедливости теми возможностями, которые сулило Гряду?щее Её стране?, Её сыну? и Ей само?й, и медленно, с вдумчивой расстановкой, уверенно ставя ударение на нужном слоге, чётко акцентируя внимание сына на каждом произнесённом слове, продолжила:

– Всё! Вы вернётесь обра?тно. Ха! Под и?х флагом и со своими же све?рстниками за их пога?ные кошельки? мы? тебе воевать не дади?м! О чём бы эти «свои?» ни ду?мали, когда в таких вот, как ты?, стрелять будут. Или че?м бы, каким ме?стом они бы ни ду?мали!

И по интонации, с которой Мать всё это проговорила сыну, знавшему возможные повороты Её настроения и связанные с такими поворотами глобальные риски, и в темноте детской явственно чувствовалось, что на Её лице в эту минуту застыла мертвенно-презрительная, полная ненависти к любой войне гримаса, наводившая при неловком попадании Ей по?д руку неконтролируемый ужас не только на него одного, но при необходимости – и на весь белый свет!

– И в свои?х ты то?же стрелять не бу?дешь! Ни в ру?сских, ни в украи?нцев, ни в други?х – ни в кого? из наших, сове?тских! А другие пусть делают, что? хотя?т! На?м – на-пле-ва?ть! И на америка?нцев их плевать – те?х американцев, которые вою?ют, и на американцев кровавые дела?, так же, как и на и?х кровавые дела?, – плева?ть! Причём плевать далеко и свысока? – с колокольни Ивана Вели?кого! С самого? Оста?нкино! Хоть на них сами?х и не плевать. Но всё равно?! Но не? ты?! На тебя? нам – ни мне?, ни Отцу твоему – не? плевать в пе?рвую о?чередь! Извиняй, если чем не угодили, стрело?к ты наш, но ты? нам доро?же. И богате?ть ты под и?х фла?гом то?же не будешь! Хоть и мо?г бы, глядя на тебя. Но мы? с Отцом тебе этого сделать не дади?м.

– Почему? – попробовал цепко вызнать он.

– Потому что все позабу?дут та?м, где мы ока?жемся, – а ты будешь те?м, кто будет до?лжен помнить и бу?дет помнить, откуда хотя бы он са?м родом, из како?й страны?! И что? это за Страна?! И понима?ть, куда? нас всех занесёт. Или если не занесёт, то, по крайней мере, понесёт. Всё! Самолёт твой на ремо?нте! Так что отдыха?й! – торжественно, подобно сказочной Золотой Рыбке, махнув шлейфом чуть зашелестевшей длинной юбки своего праздничного платья, Она прошла мимо Главного Локатора всего Советского Союза, у которого осталось к Матери оччень много вопросов, и подлодкой ушла, возможно, и впрямь в кругосветку, но в этот вечер уж точно и всенепременно – в дальние воды Мирового океана комнаты взрослых, резко потянув на себя тонкими пальцами в нежно-розовом маникюре, словно штурвал, ручку двери в коридор, мгновенно осветивший Её стройную решительную фигуру, и, уверенно повернув во взрослую, бесшумно исчезла, даже не прикрыв за собой дверь детской, всё равно со скрипом захлопнувшуюся за Ней от потянувшего сквозняка, оставив наедине с самим собой и с собственными тщеславными милитаристскими грёзами одноногого Локатора, то ли всё кого-то ждавшего под свой воображаемый козырёк, то ли всё так и продолжавшего по инерции, или собственной инертности, ёжась и слепо озираясь в темноте, преданно-браво салютовать чему-то или кому-то неизвестному…

* * *

Отец и сын сидели вдвоём в полуосвещённой кухне и были заняты разговором, воспринимавшимся им и раньше, и сейчас, – несмотря на всю теперешнюю мягкость Его голоса, – как предречение чего-то катастрофического, но тако?го, что? он, по мнению Отца, в состоя?нии, а следовательно, непременно до?лжен будет преодолеть са?м. И обязательно преодоле?ет при правильном подходе, а сейча?с – получает только маленькие подсказки, которые, как он чувствовал, должны были быть правильно оценены, как конфетки в блестящей обёртке, которые ему предстояло, предварительно разобрав надпись на фантике, а при желании, необязательно принимая всё на веру, развернув его, затем самому же раскусить кондитерку и, если понравится, разгрызть, разжевать в пыль и так далее… Хотя речь шла всего лишь о домашнем задании по математике, а на повестке дня стоял, ни больше ни меньше, вопрос: «С какой скоростью должна двигаться собака, чтобы не слышать звон бьющейся об асфальт чугунной сковородки, которая привязана к её хвосту?» В доме были гости.

На кухню вошла Мать и, всем своим женственным и загадочным видом потребовав Его внимания, с таинственной улыбкой Джоконды спросила вкрадчиво:

– Любишь меня?

Этот неожиданно заданный Ею Отцу бабий душещипательный вопрос прозвучал, словно одинокий грустный детский плевочек, пущенный с надеждой на отзвук в пустое жестяное пожарное ведро, томящееся в тёмной кладовке.

Он продолжал молча смотреть на сына, – уплывшего в свои поливариантные размышления, склонные мозаично переливаться в самых непредсказуемых ассоциациях, – в ожидании, когда же придёт ответ на поставленный только что наводящий вопрос по теме.