Пионерская правда

Он остался на этаже. Квартирная дверь в новый мир была открыта. Первое, о чём он боязливо подумал, оказавшись в прихожей и увидев уходящую в комнаты тускло поблёскивавшую паркетным лаком перспективу новой жилплощади, – это то, что он в гостях у чужих и что скоро придут. Он даже испугался звука открывшихся дверей лифта, донёсшегося с этажа. Но когда вернулась Мать, он успокоился и стал опасливо, но внимательно следить за Её быстрыми и возбуждёнными передвижениями по просторным квадратным метрам, не понимая почти ничего из того, что? Она говорила. Однако тональность Её голоса, как всегда властного и назидательного, была направлена скорее на строгое внесение позитивных изменений в ту часть суши на восьмом этаже этого высокого здания, где они вдруг по непонятному стечению обстоятельств оказались с Ней вдвоём. И это зарождало в нём неожиданную, но радостную догадку, что Мать имела какие-то необъяснимые права в этом совсем чужом для него и, как ему казалось, огромном доме.

– Ну, теперь посмотрим, что? у нас тут. Так, это хорошо. Это надо будет сделать по-другому. Балкон – хорошо. Паркет, та-ак: паркет нормально, перелакиру?ем. Циклёвка не потребуется, как я посмотрю. Та-ак. Стены. Потолок. Это всё никуда не годится! Это надо будет ровнять и красить. Кухня. Так, кухня, смотрим кухню. Линолеум. Поменяем! Это просто делается. Можно потом будет при случае и плитку постелить. Мойка. Так, мойдодыр. Хоть и древний, но ничего, ещё послужит. Плита! Хорошая. Газовая. – Мать чиркнула спичкой, повернула рукоятку, и из конфорки заструилось голубое пламя. – Отлично! Ну, в целом, скажу так: неплохо, неплохо. С этим можно жить. Хотя… могло быть и лучше, моглло бытть и луччше, – произнесла Она напоследок с мелодичной расстановкой, криво закусив губу и задумавшись о чём-то своём. А потом почесала лоб и тихонько пробурчала в ответ на вопрос в его глазах:

– Да просто думаю: нас тут не надули с тобой часом? – но, посмотрев на него, спросила с ясной улыбкой:

– Ну? Как тебе?!

– Это чё, наше? – он остерёгся выдать восхищение.

– Конечно! А ты как думал?!

И тогда он по-детски слащаво сам театрально расплылся в улыбке:

– Ма-ама, пра-авда?! Это пра-авда всё-о на-аше? – и восторженно заходил по новому царству, трогая шершавые бетонные стены, поднимая голову к раскритикованному Ею только что потолку, то демонстративно удивляясь одному, то восторгаясь другим. А потом прильнул к Ней, наконец позвавшей его к себе обняться на радостях.

Наступил вечер, и Мать в честь новоселья решила приготовить сыну шикарную пиццу из привезённых с собой продуктов, собственноручно замесив и раскатав тонкое тесто, положив на него кусочки ветчины, нарезанные помидоры и обильно посыпав всё золотистым сыром, натёртым Ею на тёрке. Когда Она достала своё кулинарное чудо из духовки, он ликовал вовсю?. Потом, помыв посуду, Она ушла хлопотать в комнаты. А он подтянул свои синие вельветовые шорты, надетые на серые рубчатые колготки, взобрался на широкий крашеный бетонный подоконник кухонного окна и стал под голос Юрия Антонова, доносившийся из динамика радиоточки негромким и мягким напевом: «Мы все спешим за чудесами, но нет чудесней ничего», – молча смотреть далеко-далеко: туда, где уже не было Москвы, а было только одно усыпанное звёздами вечернее небо, по которому изредка проплывали мерцающие огоньки.

Кукольный театр

Я пригласил вас, господа, с тем чтобы сообщить вам пренеприятное известие…

    Н. В. Гоголь «Ревизор»

– Эй, вставайте! – крикнул всадник. – Пришла беда, откуда не ждали. Напал на нас из-за Чёрных Гор проклятый буржуин. Опять уже свистят пули, опять уже рвутся снаряды. Бьются с буржуинами наши отряды, и мчатся гонцы звать на помощь Красную Армию. Так сказал эти торжественные слова краснозвёздный всадник и умчался прочь. А отец Мальчиша подошёл к стене, снял винтовку, закинул сумку и надел патронташ.

    Аркадий Гайдар «Военная тайна»

Он вздрогнул от пулевого ранения и страшной боли в груди. За секунду до своего падения назад в траншею, над которой, осмелев после минутного затишья, выбравшись на вал и отважно стоя наверху, вёл бой, он успел заметить пороховую вспышку в стиле Крымской войны по ту сторону линии фронта и устремившийся в воздух сизый дымок. Расширив глаза, он смог молниеносно проследить великолепный хвост кометы, скоропостижно приблизившейся к его шинели на уровне солнечного сплетения, а потом, подломившись в коленках, стал вглядываться в появившееся на сером войлоке над ремнём мокро поблёскивавшее небольшое красное пятно, упорно расползавшееся, багровея, и вдруг мгновенно закоричневевшее в мультипликационном ускорении кадров. Он прикрыл рану рукой и забылся.

Спустив ноги с края детской кроватки, со взмокшей головой, он стал прислушиваться к мужским и женским голосам в соседней комнате. Сколько там было говоривших, определить было невозможно. В конце концов любопытство к реальности взяло верх над тяжестью минувшего ночного бреда, и он, тихо крадучись, прошёл сквозь темноту детской, нащупал круглую дверную ручку, вышел в коридор и протиснулся в приоткрытую – как раз настолько, чтобы можно было без скрипа пройти боком, – дверь во взрослую комнату.

Появление мальца было замечено не сразу. Но уже через мгновение резко и глупо оборвавшейся светской беседы их лица замерли, волосатая рука нервно дрогнула и робко поползла прочь с маминого плеча, а лицо льнувшего к Ней ухажёра поменялось в цвете. Лазутчик перевёл взгляд на ещё то?лько что уверенно, с отчётливой натренированной дикцией и безапелляционно-интересно говорившее куда-то на публику красным ртом лицо Матери, но уже в следующую секунду, невольно встретив его детский, но мужественный взгляд, дрогнувшее и исказившееся от ужаса. Справившись с собой, Мать уверенно, и даже с каким-то неуместным атакующим апломбом, произнесла: «Та?к, ты? что тут делаешь?! Иди! Иди!» А он уже с невыразимым восторгом наблюдал, как материна компаньонка вдруг поползла прочь вполуприсядку лягушачьими прыжками широкой по-коровьи попы, руками хватаясь за незакреплённые, предательски проваливавшиеся и ускользавшие мягкие валики диванного уголка, задев толстой коленкой тонкую ножку журнального столика и чуть было не опрокинув стоявший с краю хрустальный бокал с закачавшимся в нём алкоголем тёмно-красного цвета, – по периметру влево, через коленки второго кавалера, с дивана на кресло и дальше – во?н: в сторону неосвещённой части пространства большой комнаты, прочь за границы видеокадра его детской памяти.

– Иди?, сказала! Сейчас вы?йду к тебе! – огрызнулась Мать и отвернулась.

Он застыл как вкопанный, несмотря на дрожь, проникавшую на кожу под пропотевшую во вре?мя безумного сна хэбэшную пижамку. Вслед за Коровой и материн мимолётный сосе?душка-дурема?р пугливо встал и, позорно шаря по обоям сузившимися до точек глазками, стараясь показывать только свой посеревший в бурую крапинку ежевичный профиль и бритый затылок, – как можно незаметней для Ревизора ретировался под предлогом «я покурить на балкон». За ним на балкончик ускакала и тяжёлая Корова. «Ушли буржуины, а вернулись теперь они не скоро».[2 - Гайдар А. Военная тайна.]

– Иди. Ну иди, ну! Нам нужно закончить взрослый разговор. Говорю, я выйду, – небрежно бросила Мать Ветерану Крымской войны, напрасно и плохо изображая, что хоть ему теперь и пора, но как будто «всё нормально»: якобы его появление никому не помеша?ло, всем ве?село, все отдыха?ют, – театрально продолжая дубль возобновления беседы с кем-то, оставшимся сидеть в двух метрах справа от Неё и слева через журнальный столик от вошедшего маленького Ветерана. Но на этого кого-то вошедший Ветеран не смотрел вообще, разве что видя того боковым зрением, но глядя только на свою Мать – в упор:

– Когда?! – топнул он голой пяткой в холодный паркет.

– Сейчас выйду, говорю. Иди к себе.

– Это не ответ. Через скокка минут?!

– Каких тебе ещё минут?! – досадливо повернулась Она к пижамному привидению. Он смотрел Ей в глаза:

– Отвечай мне! Через одну или через пять? Ну-у?!

– Через две минуты выйду, так и быть.

Он попятился, сел в полумраке детской, сказочно освещённой оранжевым ночником с изображением весёлого клоуна в колпаке с бубенчиками. Прошло, вероятно, минут пять. Потом Она вошла, вернув себе присущее Ей публичное достоинство, артистически-цинично светившееся сейчас через макияж.

Мать и сын стояли в полутьме детской с чуть приоткрытой дверью в светлую прихожую друг напротив друга. Мать холодно посмотрела сверху вниз на сына, не сводившего с Неё взгляда. И он видел, как Она была не в силах выдавить из себя ни капли теплоты, хоть иногда перепадавшей ему. Внезапно он осознал, что должен обязательно спасти Её, расколдовать Снежную Королеву и что это может сделать только о?н и только тепе?рь, сию мину?ту, ина?че – всё пропа?ло! После нескольких неудачных попыток уловить контакт с Ней, он заискивающе ухватился, как за маленькую надежду, за какую-то странную случайную искорку в Её глазах и с просящей, поддельной детской весёлостью пролепетал: «А-а, вижу-ви-ижу! Мам, не-е… Мам, ну улубнись жы, а-а?» Он подошёл к своей детской кроватке, нахлобучил треуголкой подушку на голову, надул щёки и так, изображая кухарку из детского сада, выпятив живот колесом, проговорил как можно басистей:

– Мальчик! Тебе чего-о?! Колбаски? Колбаски тут не-ет!

Она, по-клоунски передразнив его младенческий порыв зародить просвет в Её настроении, натужно и зло, и совсем несмешно растянула сжатые накрашенные губы в широкую идиотскую издевательскую гримасу, но, почувствовав, что собственная смешливость предательски накатывает и не выдерживает напора его джентльменского юмора, впопыхах отвернулась, чтобы не выдать себя. Он попробовал, заигрывая, одной рукой ухватить подол Её кремового платья, обойти Её вокруг и найти снова Её потерявшееся лицо, но Она ещё раз круто повернулась – спиной к нему!

Отполз, поняв и испугавшись, больше не говорящий Сверчок и занял свой шесток у подоконника детской, грустно глядя в заоко?нный мрак. Мать, собравшись, подошла к нему и, поймав его секундную слабость, оборвала повисшую паузу наставническим тоном Мальвины, в срочном порядке пришедшей в запертый чулан проверять и ставить отметки Буратинке[3 - Толстой А.Н. Приключения Буратино, или Золотой ключик.]:

– Сколько тебе лет, мальчик?!

– Ше-сть, – не?хотя выдавил он из себя.

– Нет, не шесть. Шесть тебе будет только осенью. Сейчас тебе пять. Или пять с половиной. Когда тебе будет шесть, ты пойдёшь в школу. Но на следующий год. Возмо?жно, будет, и возмо?жно, пойдёшь. Посмотрим! – и, предоставив его голове недолгую возможность прокалькулировать тему возраста, Она добавила:

– Я сейчас пойду к ним, а потом выйду, и мы поговорим. Жди!

Он притаился на проходе во взрослую, и когда Она скорым комендантским шагом вышла обратно, то чуть не снесла его, не ожидая, что он там, и сама испугавшись его.

– Ты хочешь знать, что будет потом?!

– Когда?! – он посмотрел к Ней наверх.

– Ну, потом, не скоро – в будущем.

– А это разве можно?

– Слушай! У нас с тобой будет пакт!

Ветеран Крымской войны недоумённо потупился. Лицо его налилось кровью от мгновенно охватившего его испуга перед Неизбежным и одновременно от неодолимого желания услышать то, что? объявят, что? бы это ни было.

– Это приговор?! – спросил он отчётливо, глядя с отвагой наверх, прямо Ей в лицо, в предчувствии Са?мого Ху?дшего, но в разуда?лой готовности к Са?мому Ху?дшему.

Мать расхохоталась в голос! Её смех чуть было не заставил его так же сорваться и так же заразно рассмеяться. Но, поняв, что смеются над ним, он приуныл… Затем снова задрал голову, собрался и решил, что не отпустит Её без ответа.

– Что такое пакт?! – лихо спросил он, скрывая изо всех сил свою внезапную растерянность.

– Ты не знаешь, что такое пакт? – плохо вуалируя свою брезгливость к его кретинизму, занервничала Она и заторопилась снова уйти. Но теперь уже о?н не отпускал Её своим цепким взглядом, ловко заняв место у Её любимой выгодной позиции в прихожей – у высокого и узкого модерно?вого зеркала в тонкой рамке, в которое она теперь не могла заглянуть перед выходом к гостям, – и стойким оловянным солдатиком неотступно не пуская Её туда, к ним, следя за Её намагниченными, испуганными, бессмысленными и мучительными шагами взад и вперёд, – словно супер-наблюдатель, следящий за мечущимся электроном в супер-позиции, находящимся одновременно в двух отсеках, – и чувствуя нутром, что если сейчас хотя бы на одно мгновение, хотя бы на полсекундочки отвести взгляд, то Она – упорхнёт.

– Пойми, я должна идти. Я должна быть там! Так надо. Так, ладно… Молотов и Риббентроп[4 - Пакт Молотова-Риббентропа – Договор о ненападении 1939 года между фашистской Германией и Советским Союзом, вероломно нарушенный Третьим Рейхом 22 июня 1941 года в ходе нападения вермахта и люфтваффе на нашу страну без объявления войны, которая продлилась как Великая Отечественная война четыре года и завершилась разгромом германской военной машины и полной, окончательной и безоговорочной капитуляцией фашистской Германии 8 мая 1945 года.]. Ты знаешь? Так, не знаешь. Хорошо, потом мы тебе расскажем – поймёшь. Ты – точно поймёшь. Смотри… Пакт, пакт… Это как договор, понимаешь? То есть, у нас с тобой будет договор. Но не просто договор – у нас с тобой будет военный договор. О ненападении. Пакт! Не входи, выйду – сама всё тебе расскажу, что? узнаю. Как твоя фамилия знаешь, Дениска?

– Да, знаю – Биркин!

– Вот! И никогда не забывай этого, потому что твоя фамилия от солдатского жетона происходит. Теперь я должна идти. Но я скоро вернусь, и мы поговорим. Иди в комнату.

– Хорошо, но дверь оставь открытой!