Мистер Эго. Как жить в обществе и быть свободным от общества?

Не следует понимать изложенное выше как отказ человеку в осуществлении высокой потенции самоопределения. Отметим также, что описанные моменты ограниченности в материальных действиях и свободе выбора можно квалифицировать как затруднения технического характера, их претензии на обладание сущностными характеристиками неубедительны. Есть более значимое, что, как ни странно, нередко упускается из виду в эпатажных верхоглядных рассуждениях. Если идти в обратном направлении, от реальности к субъекту выбора (человеку), прослеживается такая цепочка. Материальная данность ответственна за возможность воплощения действия и за предоставление соответствующих вариантов для выбора; субъективное знание индивида ответственно за его информированность в отношении существования и реализуемости того или иного набора альтернатив. Но что стоит за теми мотивами, которые побуждают человека к выбору? Что обуславливает выбор какого-либо одного конкретного варианта, а не равноценного ему иного? Почему человек хочет именно то, что он хочет? Изначально причиной наших поступков являются наши желания. Но откуда они возникают? Действительно ли они наши? Способны ли мы выбирать, чего нам желать? Чем мы здесь ограничены? Попытаемся ответить на эти вопросы, рассматривая третий аспект свободы выбора – свободу желания.

5.3.2 Желание

Сразу уточним: чисто аффективные, эпизодические желания в центре нашего внимания не находятся. Сошлемся на мысль В.Виндельбанда о том, что «…выбор во всех случаях решается отношением мимолетных мотивов к постоянным. Он вытекает из совместного действия длящейся сущности человека и его положения в данный момент». Разделение мотивов на мимолетные и постоянные подразумевает следующее.

У каждого человека существуют определенные предпочтения, направляющие его поступки. Один класс поступков может являться характерным для данного человека, другой – нет. Характерные поступки совершаются регулярно, нехарактерные лишь изредка и бессистемно. Как правило, они проистекают не из психического мира данной личности, а навеяны извне, и потому случайны и преходящи.

Каждый человек совершает поступки и того, и другого класса. Однако первый является определяющим, поскольку на достаточно продолжительном отрезке времени отклонения нивелируются, их тотальное влияние мало, а конечный результат можно спрогнозировать, имея в виду постоянные мотивы. При этом верно и то, что нехарактерная для данного индивида интенция, найдя соответствующее воплощение, может сыграть решающую роль в его судьбе. Однако подобные вещи не поддаются теоретизации, да и вероятность их не очень велика.

Проиллюстрируем абстрактное примером. Есть гражданин Б., ведущий добропорядочную жизнь. Характер его уравновешен, а образ жизни не предполагает регулярного пьянства и конфликтов на бытовой почве. Нетипичная ситуация для гр. Б может быть следующей. Ряд событий (крупные неприятности на работе, развод с женой, унижение и оскорбление жизненных ценностей происходящими социальными процессами) привел к тому, что он не в меру напился с соседом на лавочке у дома и длительное время лежал пьяный около подъезда. Данный факт может вызвать локальные возмущающие действия, но поскольку он не характерен для гр. Б, регулярно не повторяется, влияние такого факта на линию судьбы пренебрежимо мало. Хотя, как отмечалось выше, оно могло бы быть и решающим, фатальным, если бы гр. Б, поссорившись с собутыльником, взял топор и порубал бы соседа. Или наоборот, его самого нашли бы менты и ради удовольствия забили насмерть, как это иногда у них случается. А потом сказали бы, что такого и нашли.

У иного же персональные особенности могут делать такое развитие событий весьма вероятным. Для иллюстрации постоянных мотивов рассмотрим другого, уцелевшего соседа гр. Б, гражданина У. Тот регулярно употребляет крепкие напитки, делаясь при этом раздражительным и агрессивным. К тому же в такие моменты у него замутняется сознание, далекое от кристальной чистоты и «насухую». Что же удивительного в том, что вчера, предаваясь полуденному возлиянию, он снес полчерепа лопатой своему коллеге-слесарю?

Также необходимо отметить, что зависимость вероятности реализации от произвола действительности у мимолетных мотивов существенно выше, чем у постоянных. Ну не окажись под рукой у гр. Б в нужный момент топора – чем бы он рубал своего соседа? Шутка не удалась бы, и все бы обошлось. Иное с гр. У. Пусть на этот раз не подвернулась лопата нужного размера, чтобы сокрушить голову богохульника, – пуля виноватого найдет, в дальнейшем, в другой ситуации, другим инструментом, и даже с другим человеком, но свершится: он все-таки низринет карающую десницу на презренного врага.

Так откуда же берут начало постоянные мотивы? Рассмотрим этот вопрос подробнее. В экзистенциальной целостности каждого человека можно условно выделить пласты знаний и чувственно-практического опыта. Под первыми мы имеем в виду результаты познавательно-рефлексивной деятельности субъекта, выражающиеся, преимущественно, в рационально-теоретической форме. Сюда относятся: общие представления об окружающем мире («вот это – стул, на нем сидят, вот это – стол, за ним едят…»), стандарты поведения и взаимоотношений с другими членами сообщества в различных ситуациях, более сложные идеи мировоззренческого порядка и другое. Вторые являются результатом кумулятивного движения чувственно-практической активности человека сквозь тернии бытия и представляют собой множество типов реагирования на те или иные возмущающие воздействия, отдельные виды интуиции и, в более общем смысле, способ переживания этого мира вообще. В сумме же, взаимопереплетаясь, первые и вторые представляют собой базис, на котором происходит зарождение желания субъекта, они ответственны за то, что он захочет. Откуда же берутся эти пласты?

Пласты знаний.       Сформулируем главный тезис. Основной объем этих пластов как в содержательном, так и в количественном измерении у среднестатистического человека составляют некритически приобретенные, принятые на веру знания. Мы получаем их от родителей, учителей, просто других людей, из книг и т.д. Наша способность привнести свою толику меркнет перед общим массивом нажитого человечеством, к тому же она проявляется лишь в зрелом возрасте. Мы убеждены в том, чему нас научили. Научили бы иному, и позиция стала бы противоположной.

Сказанное справедливо для рассуждений различного масштаба. В частной ситуации оно верно, например, для молодого ученого, который попал в определенную научную школу и, впитав ее идеи, сделался их проводником. Если говорить об обществе, это применимо на уровне культурных характеристик, политических взглядов, мировоззрения в целом (например религиозное мировоззрение, сциентистское и т.д.).

Особую убедительность наши доводы приобретают на фоне уже исследованного в данном направлении. В этой связи весьма интересен американский ученый, оригинальный, выдающийся мыслитель Пол Фейерабенд, работавший в области методологии науки. Он более известен своими идеями эпистемологического анархизма, пролиферации теорий, изучением проблемы несоизмеримости теоретического знания. Что же касается обсуждаемого нами вопроса, привлекает внимание его книга «Наука в свободном обществе». Пытаясь избежать излишне пространного изложения мыслей П.Фейерабенда и в то же время остерегаясь поверхностной, примитивизирующей интерпретации глубокого наследия, отметим интересующие нас моменты.

Духовно-мировоззренческую, идеологическую квинтэссенцию какого-либо общества П.Фейерабенд именовал словом «традиция», аргументировано показав, что мыслить абсолютно, вне какой-либо традиции, невозможно. При этом говорить о преимуществах и недостатках некоей традиции реально только в сравнении ее с другими традициями. Так, современную западную рациональность, в том числе лежащую в основе массового сознания, он рассматривал как одну из традиций, базирующуюся на следующих допущениях:

«Допущение А: Научный рационализм выше всех альтернативных традиций.

Допущение Б: Его нельзя усовершенствовать с помощью сравнения или соединения с альтернативными традициями.

Допущение В: Благодаря своим преимуществам, он должен быть принят и сделан основой общественной жизни и образования»

Далее П. Фейерабенд ставит своей целью показать и убедительно показывает, что «…ни допущение А, ни допущение Б не соответствуют фактам, если понятие «факта» определено согласно типу рационализма, который подразумевается в А и В: рационалисты и ученые не могут рационально (научно) обосновать особое положение, занимаемое любимой ими идеологией» [45;510].

Основная идея работы «Наука в свободном обществе» состоит в том, что лишь то общество можно считать свободным, в котором всем культурным традициям предоставлены равные права. В настоящий же момент безосновательно культивируется сциентистское мировоззрение, боготворящее науку и технический прогресс, особый тип рациональности. Для исправления положения вещей в обществе необходимо кардинально реорганизовать систему образования – оно должно обрести качество идеологического полиморфизма, т.е. нужно не вдалбливать в голову учащихся одну традицию, но давать сполна знаний, дабы человек смог самостоятельно и осознанно выбирать, какой из традиций ему следовать по жизни – научной, религиозной, мистической или какой иной. Таков проект Фейерабенда «отлучения науки от государства».

Для нас значимо следующее. В социальном плане индивид всецело зависит от принятой в его обществе «традиции», и раз уж ему повезло в нем родиться, то его мышление, а также ценностная ориентация, способы рассуждения, логика и многое другое будут действовать лишь в рамках данной «традиции». Этим уже заложена система предпочтений по жизни, определены потенциальные классы желаний, которые могут у него возникать. Так что апологетам свободного выбора неплохо бы задуматься, что существуют такие варианты, которые данный индивид просто не сможет захотеть, и не по своему недоумию, а потому, что таким его «отштамповала» эпоха, установив стандарты мировосприятия.

Таковы реалии. Каким интересно образом мог осуществить СВОБОДНЫЙ ВЫБОР заидеологизированный бухгалтер сталинской эпохи, воспитанный в духе классиков марксизма-ленинизма? Даже если чудесным образом обеспечить ему безопасность со стороны карательных органов, решив проблему «внешнего ограничения», внутренние его барьеры будут непреодолимы.

И нелепо говорить, что в принципе, мобилизовав все внутренние резервы, люди могли бы самоопределяться в любое лихолетье. Кто-то один, может, и мог бы (и то, при выполнении соответствующих условий – кстати, он тогда был бы позитивным маргиналом), но не все. Разговоры о том, что если бы все вовремя задумались, переосмыслили бытие, то стали бы иными, и свободный выбор мог бы состояться, смешны, хотя теоретически это не невозможно. Невозможно это практически и стоит гораздо дальше от воплощения, чем призывы типа «если каждый бросит бычок в урну, на улицах будет чистота». Не станем здесь объяснять, почему это нереально, наш разговор об ином. Констатируем лишь, что КАЖДЫЙ не перестанет мусорить, не придет на выборы, не сэкономит по киловатту электроэнергии, не посадит по одному дереву и, тем более, не будет работать над собой. Оставьте.

Справедливости ради стоит заметить, что и реформа образования, предложенная Фейерабендом, также, с нашей точки зрения, недостаточна. Одна она не приведет к свободному обществу – разве только образование формирует человека? Но это совсем другая история. Мы, высказавшись в отношении пластов знаний, плавно переходим ко второй составляющей нашей экзистенциальной целостности.

Пласты чувственно-практического опыта. Строгой границы со сферой знания провести нельзя. И знание может быть чувственным, и опыт «знательным», и любая рефлексия (самоосознание) неразрывно связана с подспудными переживаниями, не рационализируемыми предпосылками и т.п. Тем не менее, чувственная практика отличается от рационального знания.

Пласты чувственно-практического опыта состоят из наборов затвержденных типов реагирования на ту или иную ситуацию, различных у каждого вследствие неодинаковости личного опыта, а также несложных поведенческих алгоритмов, не требующих осознавания при реализации. То, что их формирование всецело зависит от жизненного пути человека и сопутствующих ему обстоятельств, достаточно очевидно. Так же, как очевидно и то, что их влияние на возникновение того или иного желания весьма велико. Кроме того, к образованию желания они стоят ближе, чем пласты знаний, поскольку действуют непосредственно, не затрагивая рефлексивный аппарат. Не станем утомлять читателя умозрительными формулировками, поясним доводы на конкретных примерах.

Порой попадаются рассказы мужчин, бывших в детстве совращенными женщинами. Различаясь в деталях, истории совпадают по существу. Типичный случай: родители оставили 12-летнего мальчика одного в коммунальной квартире, что отметила для себя похотливая соседка, которой было за 30. Воспользовавшись благоприятным моментом, она вступила с ним в интимную связь. Хотя весь механизм происшедших психических изменений неизвестен, известен их результат: мальчик давно стал мужчиной, но всю жизнь его привлекают лишь женщины ощутимо старше. Это наиболее стандартный случай, другие хуже (особенно с садо-мазохистскими интерпретациями). Насколько же теперь выбор этих людей свободен, насколько возникающие желания принадлежат им самим?

Или иное: ребенка в детстве сильно испугало громким, внезапным гавканьем противное, невоспитанное животное, именуемое собакой. На беду, в тот же момент предательски каркнула большая ворона. Всю жизнь потом у этого человека каркающий звук вороны ассоциируется с громким собачьим лаем, и затем всплывают неприятные впечатления сильного испуга. Однако и это не финал. Отныне, встречая товарища по фамилии Воронин или какую-нибудь Галю Галкину, он относится к ним весьма настороженно. Вослед за «птичьей» фамилией в его душе следует бессовестное «Каррр!», за ним – неотъемлемое «ГАВ!», далее соответствующие переживания. В результате, не имея на то объективно признанных оснований, он окрысился и на Воронина, и на Галкину, причем и сам не понял, почему. В силу жизненного многообразия, подобное фигурирует в отношении любого уголка человеческого опыта. Наши реакции на мир во многом запрограммированы не нами.

Подведем промежуточный итог. Отмеченная запрограммированность человека, проявляющаяся, кстати, не только вследствие пластов чувственно-практического опыта, но и пластов знания, в части вопроса свободы выбора, приводит к следующему.

Наши возможности по реализации свободы желания (хотения) также оказываются ограниченными. Подобно тому, как в случае с осуществлением выбора мы можем избрать лишь из данного, то есть из того вполне исчислимого набора вариантов, которые предоставила нам ситуация, в которую мы вляпались, да притом, что не все варианты нам известны, здесь мы имеем нечто аналогичное. В нас уже есть набор потенциальных желаний, то, что мы можем захотеть, сочтено и предопределено. Кем? – Окружающей ситуацией, в том числе, другими людьми. Разница между альтернативами возможных поступков и фиксированным набором желаний лишь в том, что альтернативы (варианты) детерминированы окружающим миром в настоящем времени, а причины наших желаний заложены им же в прошлом. Тому есть много авторитетных свидетельств, полагаем, часть из них известна читателю («Сценарная теория» Эрика Берна, например).

Так какова же при таком раскладе степень свободы? Впечатление удручающе. Встрепенувшийся в ответ на тезис о собственной абсолютной свободе неофит призадумался и вдруг понял, что все его желания – в некотором смысле лишь слепок предыдущего жизненного пути. Его «свободное» желание на поверку оказывается, с одной стороны, производной от прошлой встречи с «тетей-Мотей», от детских впечатлений, от степени душевности отношений в школе, семье, от множества случайных конфликтов, встреч, несчастной/счастливой любви и т.д. (Помните гр. Дюна – «…и с тех пор при слове ПИВО все внутри кипит бурливо…») С другой – вектор его желаний направляется полученными знаниями, зависит от той мировоззренческой системы, в которую его, не спросив, вовлекли.

Уже упомянутый нами П. Фейерабенд, анализируя индивидуальные реакции на учение Коперника (когда оно пробивало себе дорогу), пришел к выводу, что «аргумент становится эффективным только в том случае, если он подкреплен соответствующей предварительной установкой, и лишается силы, если такая установка отсутствует… Этот субъективный аспект научного изменения связан с объективными свойствами (хотя никогда не может быть объяснен ими полностью): каждый аргумент включает в себя космологические допущения, в которые нужно верить, чтобы аргумент казался правдоподобным. Чисто формальных аргументов не существует» [45;469]. Так и в нашем случае, только заменив понятие «космологических допущений» на более адекватное в данном случае «мировоззренческих», получим ту же зависимость.

В этой связи трудно не отвлечься на практический комментарий. Имеется в виду приверженность отдельных людей собственным принципам, иногда почти патологическая. К слову заметим, что само по себе весьма проблематично вписать все многообразие мира в какую-либо систему принципов, даже очень объемную, изложение которой занимает не один том философских книг. Что уж говорить о представлениях рядового обывателя. Но мы о другом. Ведь система принципов формируется в точном соответствии с описанным выше алгоритмом: в результате достаточно случайных, обусловленных конкретной, преходящей данностью суетных обстоятельств, вовлечения в произвольную идеологическую базу и перманентного взаимодействия с комплексующими, агрессивными согражданами. И в этой связи немного странно, когда человек готов буквально пойти на смерть, уж если не на смерть, то на явно невыгодный для него поступок, с пафосом и пеной у рта отстаивая приверженность своим принципам. «Не поступлюсь!» – кричит он. Но разве это твое? – хочется спросить в ответ. Стоит ли так превозносить тот набор убеждений, который случайно выпал тебе в результате игры богов в фишки? Неужели в тебе нет ничего более высокого? Но продолжим рассуждения о выборе, отмечая еще один интересный аспект.

Ведь если смотреть шире, наш выбор зависит не только от поведенческих паттернов, явных и неявных знаний, но и от типа рациональности, которым мы пользуемся. Сама проблема выбора, в том виде, в каком мы ее определили, предполагает некоторую степень сознательности, разумности. Но «разум не является силой, направляющей другие традиции, он сам – традиция, предъявляющая такие же претензии на превосходство, как и любая другая. Будучи традицией он ни хорош, ни плох – он просто есть» [45;469]. Наивно полагать, что существует якобы некий разумный, единый, рациональный метод, выступающий первоосновой логичных шагов. Типы рациональности меняются не только от культуры к культуре, но и от эпохи к эпохе, и что сейчас кажется рациональным, может не оказаться таковым ни с точки зрения предков, ни с точки зрения потомков. Да и в нашем, сегодняшнем мире существует несколько определений, пониманий «рационального», которые не очень-то пересекаются. Так что и сам акт нашего выбора осуществляется посредством приобретенных навыков, притом весьма относительных.

Среди дочитавших до сего момента, наверное, найдется немало таких, кому не терпится возразить: «Не все люди следуют заданной ситуации. Есть отдельные, лучшие, которые стремятся жить вопреки ей!» Что ж, рассмотрим этот аргумент. Действительно, замечание справедливо. Не просто не все люди «плывут по течению», но и одинаковые условия оказывают различное, порой диаметрально противоположное влияние на разных людей. Так что с того? Если не отвлекаться от предмета нашего разговора, этот тезис нельзя признать вполне состоятельным. Ведь механизм, посредством которого влияние осуществляется, как и его конкретный результат, имеют второстепенное значение. Принципиален сам факт: влияние состоялось. Как оно проявится – технические детали, ибо главный тезис говорит о том, что выбор человека детерминирован его историей.

Например, два молодых искателя знаний попали в научную школу, где главенствовали ортодоксы. Силовыми методами их заставляли работать в рамках известной позиции. Оба, по прошествии некоторого времени, хорошо разобрались в навязанной им идейной базе, стали ее знатоками. При этом один, глубоко поняв ее основы, проникся, отставил свои возражения, влившись в это научное направление, сделался его последователем. Другой, будучи не менее способным, также хорошо ее познал, но всю жизнь копил свои мысли, лишь делая вид, что является сторонником этого направления. Так было до тех пор, пока ему не удалось выйти на «оперативный простор», когда гнет вышестоящих, по разным причинам потерял актуальность. Теперь второй является непримиримым противником навязывавшихся ему в прошлом идей, выступает с их критикой. При этом долгий путь, пройденный им с внутренним протестом, оставил свои следы. Ему приходилось изучать соответствующую литературу, чтобы быть вооруженным для критики, посещать конференции и т.д. – в общем, готовить иную, альтернативную платформу. Эта платформа никогда бы не возникла, не будь изначальной ситуации протеста. Но возникнув, она, быть может, принесет своему создателю славу разработчика нового направления в науке. Дай Бог, но для нас важно, что мировоззрение и первого, и второго исследователя определилось жизненными обстоятельствами: одинаковыми обстоятельствами, но по-разному. Такие вот выводы.

5.4 Фундаментальное ограничение для материалистов

Итак, выше мы исследовали некоторые ограничения свободы, рассмотрев их с точки зрения нашего действия, выбора и желания. Все три данных аспекта в большей степени относятся к субъективной составляющей. А есть ли некие фундаментальные ограничения, претендующие на объективный статус? В пределах материалистического мировоззрения – есть! И это довольно существенное обстоятельство. И несмотря на то, что некоторые материалисты понимают суть проблемы достаточно ясно, для большей части материалистов это неочевидно, да и мировоззрение обывателей преимущественно материалистично, поэтому покажем, почему их миропонимание не предполагает свободы.

Для начала вспомним, что такое материализм. Его можно рассматривать как «убежденность познающего сознания в его производности от природной и социальной реальности, которая для материалистов самоценна и самодостаточна, никем не сотворена, т.е. существует вечно!» [47;27]. Или, выражаясь строже, «материализм (от лат. materialis – вещественный) – воззрение, которое видит основу и субстанцию всей действительности – не только материальной, но и душевной и духовной – в материи… Для материализма характерно уважение к естественным наукам и технике и прославление человеческого разума… Материализм – образ мышления, предпочитаемый массами, поскольку они надеются осуществить свои цели прежде всего благодаря своему «весу», своему большому количеству и ощущают себя как нечто более или менее телесное» [48;259]. В противоположность ему «идеализм есть такой тип и такой способ философствования, который активную, творческую роль в мире отводит исключительно духовному началу, лишь за ним признавая способность к саморазвитию» [47;27].

Заметим, что доминанта материалистической составляющей в нашей стране, по-видимому, обусловлена не только тем, что материалистическое мировоззрение тяготеет к массам, в то время как идеалистическое к людям развитым и высокодуховным. Имеет значение, что материализм Карла Маркса более 70 лет довлел над Россией, исподволь заражая умы, проникая в картину мира советского человека и прочно укореняясь – его внедрение начиналось чуть ли не с детского сада. Сейчас, утратив актуальность, учение Маркса еще не утратило своего влияния – оно стало подспудным. Для себя я ввел такое понятие – неявные марксисты. Это люди, прочно усвоившие многие ключевые идеи марксизма, но не подозревающие об этом, иногда даже считающие себя «антимарксистами». Действительно, прочно усвоить идеи им было нетрудно, ведь в советское время марксизм-ленинизм изучали все, таким образом, основы этой философии достаточно эффективно внедрялись в сознание народа. В то же время, в представлении неявных марксистов учение Маркса обычно сводится к нескольким тривиальным идеям, не всегда имеющим отношение к реальному наследию философа. Их они и отрицают, отождествляя со всей системой. Однако остальные идеи Маркса входят в основу их мировоззрения, поскольку они не в состоянии провести сравнительный анализ, который требует знания альтернативных концепций, учений других философов.

В общем, учитывая то, что в силу разных причин материализм популярен, с материалистической позицией надо считаться. Считаясь, рассмотрим, в силу чего она не допускает реализации свободного выбора личности. Для этого приведем несколько тезисов материалистов, как Нового времени (приблизительно, с конца XVI до начала XVII века), так и современности.

В Новое время господствовал механистический материализм, характерный для классической науки. Рассматривая мир как гигантскую машину, подобную сверхсложному часовому механизму, в его основе видели «протяженность и движение» (Декарт), «тела, не зависящие от нашего сознания и совпадающие с частью пространства, и механическое перемещение» (Гоббс) и т.п. Рене Декарт, Томас Гоббс, Джон Локк – лишь несколько имен в ряду выдающихся мыслителей той поры. Предоставим слово одному из них. В своей работе «О теле» Т.Гоббс рассуждает: «И свобода воли или желания не присутствует в человеке больше, чем у других существ. Действительно, желанию предшествует собственная причина этого желания и поэтому сам акт желания… не мог бы не следовать за ней, то есть он следует неизбежно. Значит, ни воле людей, ни воле животных не свойственно, чтобы подобная свобода была свободной от необходимости. Если под свободой мы понимаем способность не желать, а делать то, что хочется, тогда наверное такую свободу можно предоставить как первым, так и вторым, а когда она существует, она одинакова и у людей, и у животных» [36;313].

Согласимся, свобода разрушает механическую причинную связь, нарушает логику теории материальных тел, не совместима с онтологией материализма. Несложно множить подобные примеры обращаясь к наследию иных авторов – выводы будут идентичными. Так, может, что-либо интересное нам предложат современники? Может быть, по прошествии веков материализм решил проблему свободы? Отнюдь.

«Принятие решения рассматривается как селективное возбуждение командного нейрона, ответственного за данную реакцию». При этом под принятием решения понимается «…выбор одной из возможных реакций», – повествует Е.Н. Соколов, анализируя акт выбора «в рамках концептуальной рефлекторной дуги» [41;75,81,82]. Неизбежное отождествление сознания и мозга переводит разговор на уровень физиологии. Хотя некоторые ведущие исследователи мозга утверждали: «Я посвятил этому всю свою жизнь и уверен – в мозге сознания нет!», для современного технократа, как правило, мозг и сознание – это одно и то же. Но применительно к обсуждаемой проблеме нас интересуют закономерности более общего характера. Это важно, ибо наиболее чистое решение может быть найдено лишь на философском уровне. Редукция к частным дисциплинам неизбежно приведет к вступлению в зачастую бесцеремонную схватку разрозненных доктрин, нередко несовместимых и объединенных лишь тем, что все они, внешне насмехаясь над философией, тем не менее претендуют на ее роль, т.е. на целостный охват проблемы, вскрытие не только существенного, но сущностного. Однако видит Бог, никаким психологиям, физиологиям, анатомиям, биотехнологиям не по зубам категории сознания, свободы и проч. Они открываются лишь философствующему уму. А философствуя, хоть и на практическом уровне, я вижу следующее.

Вторичен вопрос, каков «субстрат сознания», движением каких частиц и каким типом этого движения естественнонаучные корифеи объясняют мысль. Будь то механическое перемещение частиц, сложное биохимическое движение еще чего-то, электрические пульсации или функционирование нейронов – на исходный принцип это не влияет. Важно, что мысль полагается материальной (Как вариант – полагаются материальными процессы, отвечающие за воспроизводство мышления).

В отличие от оккультной трактовки «ментальной» материи, здесь картина следующая. Когда-то мне долго объяснял технократ, какие именно изменения в нейронах происходят в процессе мышления. По-видимому, столь же подробно мне могли бы объяснить сей процесс и в XVII веке, окажись я там. Суть же одна – если мышление есть следствие какого-либо материального процесса – любого, то и само мышление есть материальный процесс. Следовательно, оно находится в жесткой (на условиях детерминизма) связи со всей окружающей действительностью. И полностью зависит от условий материальной данности.

Действительно, предположить существование материального (читай – природного) процесса, свободного от природы, независимого от нее, находясь в здравом рассудке, невозможно. Природные процессы протекают, подчиняясь законам природы (Чему же еще?). Как механическое, так и биологическое и химическое движение бывает неспроста, оно включено в событийную цепь, которая отнюдь не ограничивается телесными пределами мыслящего индивида. Проиллюстрируем сказанное.

То есть, полагаю, у Вас не вызывает сомнения, что в природе процессы взаимосвязаны – одни порождаются другими, существует причинно-следственная зависимость. Б имеет место тогда, когда происходит А, и продуцирует В, которое, в свою очередь, является причиной Г.

Например, предположим существование некоего дерева. Когда падает температура окружающей среды (А), изменяется поступление питательных веществ к его листьям (Б), что вызывает изменение химического состояния листа (В), за чем следует физическая трансформация системы крепления листа к дереву (Г) и он отрывается (Д), падает вниз (Е), невзначай попадая в алчный глаз любителю созерцателю природы.

В этом примере события А, Е и Ж не имеют отношения к дереву, являясь для него внешними. Даже самому могучему дубу не подвластно осеннее изменение температуры, и даже самой последней липе наплевать, по какой траектории падает ее лист и куда он попадет. События же Б, В, Г, Д являются, условно говоря, внутренней жизнью дерева, они происходят в нем. Но, происходя в нем, они порождаются независимыми причинами вне его.

Аналогичная схема применима и к человеку. Только здесь внутренние процессы обозначены на схеме М1, М2, М3 и представляют собой движение, например, нейронов или еще чего-нибудь. Последовательность М1 М2 М3 представляет развертывание акта выбора. Но, как мы уже констатировали, материальный процесс не может происходить вне связи с природой. А значит, и в этом случае имеет место свое А Б В Г Д Е, происходящее вне индивида, но путем материальных закономерностей оказывающее влияние на процессы в его мозгу. От изменений во внешнем мире зависит и изменение М1 М2 М3. Да и что же еще в рамках материализма может оказать влияние на один материальный процесс, как не другой материальный процесс!

Например, дядя на мяскокомбинате неправильно приготовил колбасу, которую употребил мыслитель, в результате чего у него изменился состав крови, которая поступила к мозгу и слегка изменила происходящие там процессы. В результате стали немного иными мысли, действия и поступки поедателя колбасы. То есть, получается, что рассматривая мыследеятельность человека в лоне материалистического учения, мы вынуждены согласиться с ее зависимостью от вещей, не связанных с человеком. А значит, и «свободный выбор» определяется не столько самим субъектом, сколько окружающими его условиями. По меньшей мере, влияние их сильно, обосновано и неустранимо.