Разговоры с мёртвыми

Тяжёлое, сладостное дыхание на двухметровой глубине. Звёзды превращаются в тусклые точки, танцуют передо мной, круги вертятся, свиваясь в кольца, разъединяясь, исчезая и вновь возникая из черноты.

Шлюха кончает, впиваясь девятью ногтями в мою спину, разрывая рубашку.

– О, милый!

Ногти выходят из моей спины. Девка разжимает пальцы, ослабляет хватку и разрывает кольцо ног.

Словно пьяный, встаю, держась за стенки гроба и стены земли. В спине тысячи раскалённых игл, голова распухла, в паху ворочается зудящая боль.

С трудом выбираюсь наружу. Падаю на землю, извиваясь, натягиваю джинсы. Боль пульсирует на губах и сверлом дырявит лоб.

В следующие два часа закапываю могилу. Водружаю на неё памятник и заваливаю цветами.

Как в неправильном сне иду домой. Лес по обе стороны от меня плывёт картонными картинками.

Дома валюсь на матрас и отключаюсь.

Просыпаюсь от мысли, что в моём кармане лежит палец мёртвой девки. Я чувствую его сквозь джинсовую ткань и боюсь к нему прикоснуться.

Возле трубы сидит на стуле мой новый знакомый.

В паху пульсирует. В лоб погрузили дрель и ворочают ей, расширяя дыру.

Я опускаю веки, хотя знаю что друг Санта Клауса наблюдает за мной.

– Хочешь быть добрым, будь готов к тому, что тобой воспользуются, – говорит он. – Хочешь помочь, будь готов, что тебя распнут. Хочешь любить, приготовь запястья для гвоздей. Хочешь быть любимым, освободи место для ненависти. Чем больше я ненавижу, тем больше меня любят. Чем сильней я люблю, тем чаще мной пользуются.

В моём кармане палец мёртвой девушки.

– Я клянусь в любви, и об меня вытирают ноги, – говорит мой гость. – Я боюсь – и страх помогает мне избежать неприятностей. Я ненавижу, и поэтому убиваю врагов – мои проблемы сразу решаются. Я завидую, делаю пакости – и получаю взамен радость. Злые чувства, да? Плохие. А толку с хороших? Например, я делаю добро. Трачу свои деньги, силы, время, а попрошайки берут и берут из моих рук – всё забирают. И считают, так и надо. А за мою слабость, за мою доброту безмерную попрошайки, к тому же, презирают меня и возмущаются, если устаю их кормить. Их не интересует, откуда я беру средства. Они паразиты, я – донор. Иногда попрошаечки, правда, хвалят меня. Мол, не такие они плохие. Просто привыкли жить за чужой счёт. Их приучили такие, как я. И так проходят годы. И однажды я понимаю, что они пользуют меня и считают меня им должным. Справедливо? Нет, конечно, – отвечает гость на свой же вопрос. – Думаешь, они злые твари? Или я злой? Они равнодушные. Они как дети: им протянули – они взяли. А попробуй забери у них – кричать станут. Полюбил – не вздумай разлюбить.

Силуэт у трубы кривит губы.

– У той девчонки было последнее желание – переспать с тобой. И что ты? Не хочу, не буду. Не готов платить за жалость – не жалей. А пожалел – будь готов, что тебя поимеют. Зачем ты лезешь к ним? – спрашивает силуэт.

– Они зовут меня. Помочь просят.

– Не зовут они никого, – говорит гость. – И ничего не просят. Они балдеют от самосожаления. Ты здесь ни при чём.

Пах пульсирует. Дрель вгрызается в лоб, и распухший язык застрял во рту сухой тряпкой.

– Смерть – такое спокойствие, которое ты и представить не можешь. Посмотри на человека в последние секунды, и поймёшь, как ему становится хорошо.

Ты всё лжёшь, лжёшь.

– Кто лжёт? Ты никому не нужен. Ни друзьям, ни родителям, ни учителям, ни мёртвым – никому. Друзьям ты нужен, пока им плохо или пока им нечем заняться. Как только появляются дела, они тут же тебя кидают. Родители тебя любят, пока ты маленький. А вырос – вон из дома. И дело не в тебе. Всем плевать на всех. Ты за дверь вышел, и тебя уже забыли. Умер, и все спокойно живут дальше.

В одиннадцатом веке жена покойного добровольно обрекала себя на смерть и сгорала живьём.

Мой злобный приятель курит в темноте, выдыхая дым в потолок. Луна заглядывает в окна, шарит по стенам и, не дотягиваясь до меня, царапает брус в двух сантиметрах от моего лица.

В тело вползает сонная кошка, растекается по рукам и ногам, расходится жирной кляксой в голове, и я проваливаюсь в глубокую воронку.

Мне снится мёртвый палец в кармане. Он ворочается, царапается, разрывая ткань. Красный лак на ногте лоснится ухоженностью. Мертвеца отправляют на тот свет в лучшем виде. Лучшая одежда из мертвецкого гардероба, лучшая причёска, ухоженные ногти, накрашенные губы и красиво подведённые глаза.

В каком виде попадёшь в загробный мир, в том и будешь скитаться по параллельным мирам. Горе распухшим от воды утопленникам и сгоревшим заживо.

В одиннадцатом веке красивый и наряженный покойник получал в объятия обгорелую жену. Ожог на месте лица. Сгоревшая заживо и красавец, похороненный со всеми почестями. Трупные пятна закрыты деловым костюмом. В том измерении все деловые и прекрасные. Шикарный деловой приём.

Мёртвые встают из могил, отряхивают с костюмов землю и, прогуливаясь между захоронений, берут бокалы с мартини с деревянных, грубо сколоченных столов. Пузатые и вытянутые хрустальные бокалы в изящных забальзамированных руках.

Наряженные дамы и кавалеры ведут светские беседы.

– А видели брошь на её шее? Да, у той, которую хоронили вчера. Её муж предприниматель. Умерла от остановки сердца. Застала мужа с любовницей.

– Да, так грустно.

Дама с пышной причёской кивает молодой особе в длинной строгой юбке и кофте. При жизни она носила только джинсы, юбки терпеть не могла, а после смерти её нарядили по всем правилам. За тонкой чертой всем суждено меняться. Последняя дань людям – позволить им одеть тебя, как им хочется.

– Мой муж до встречи со мной хранил чистоту, представляете?

– А я ему говорю: «Зачем ты пришёл?» А он сидит, что-то думает своё.

– А кто эта дама в синем костюме?

– Нет, я заметил это раньше, а он пришёл позже.

Гул потусторонних голосов. Мужской бас вытекает из женского сопрано, баритон растворяется в теноре. Женские голоса преобладают. Мужчины чаще молчат.

Скрюченный палец, обвитый жирными складками, выбирается из кармана. Цепляясь ногтём за ткань, подтягивается и, словно гусеница, ползёт по животу к моей груди, пробирается по шее к подбородку. Сквозь щетину пробирается к губам, раздвигает зубы и проскальзывает в рот. Расширяется, утолщаясь, и трансформируется в язык, водит по нёбу.

Ночь поглощает меня, сжав мои рёбра в своих лапах. Отгрызает куски мяса и ворочает жадными челюстями, перемалывая мои дни.

Вечность не прощает ошибок.

Глава 13

Так пусть же вороньё меня когтями рвёт

И печень жрёт, чтоб желчь не клокотала…

Шарль Кро

Память – всегда боль.

В восьмом классе мы искусственно вызывали клиническую смерть. До обморока давили руками на солнечное сплетение.

Один вставал к стене. Другой, накрыв ладонь левой руки ладонью правой, давил в область груди.