Проходимцы, дублёры и бежевый топлес в кино. Часть 1

– Тысяч? – спросил Геннадий и даже отпустил мою ногу, и я с размаху врезался в огромный живот Венеамина Алексеевича.

Он убрал от себя голову коня, приподнял меня и поставил на землю.

– Долларов? – спросил он.

– Каждому! – воскликнул Пётр Иванович.

Венеамин Алексеевич залез в карман пижамы, достал из неё толстое портмоне, открыл его и сказал:

– Давайте по сто тысяч, но рублей.

– Ну не знаю, – сказал я. – Никого я катать не собираюсь.

– Ребёночка маленького, – сказал Венеамин Алексеевич. – Четыре годика.

– Я покатаю, – сказал Пётр Иванович. – Мне на плечи посадите, и поедем.

– Сто тысяч, – тихо сказал Геннадий. – Не обессудь, Константин, соглашайся.

И я подумал, что сто тысяч – это большие деньги. К тому же, везти буду не я, а Пётр Иванович, так что мне останется только изображать коня. Ржать, может быть, или что там кони делают, когда возят детей. Тем более, четырёхлетних. И если катать быстро, то можно улизнуть с мероприятия раньше, чем на коня полезут пиджаки. И сто тысяч – это три с лишним раза можно заплатить за съём квартиры. И ребёнок всё-таки трезвый. И лёгкий. И такие деньги.

А когда мы с Петром Ивановичем увидели ребёнка, сына Венеамина Алексеевича, мы поняли, за что нам платят.

Хотя Арсюше и было всего четыре годика, весил он как самый настоящий слоник-жиртрест. Из тех, которым каждый год покупают новое кресло, потому что из старого выросли.

Венеамин Алексеевич отхлебнул из бутылки шампанского и протянул её сыну.

– Арсюша, для храбрости.

– Арсюша итак храбрый, – возразил я. – Да, Арсюша?

Ребёнок-слон поправил ремень на огромном животе и протянул варежки к бутылке.

– Детям пить нельзя, – снова возразил я и подумал, что сто тысяч – недостаточная сумма для провоза слоников.

– Да ему почти семь лет. Какой он ребёнок? Я в его возрасте курил и матерился. Кстати, закуришь? – спросил у сына Венеамин Алексеевич и полез в карман халата за сигаретами.

– Вы сказали: ему четыре года.

– Где четыре, там и семь.

– А где семь, там и десять?

– Десять – уже совершеннолетие.

Арсюша взял варежками бутылку с шампанским и наклонил её к себе.

– Пётр Иванович, – спросил я, – а вы уверены, что хотите катать Арсюшу?

– Уверен, – ответил Пётр Иванович. – Мне такие деньги, как за катание на лошади, за полгода работы дворником платят. Потерплю как-нибудь. И не такое в жизни терпеть приходилось.

– А я бы, пожалуй, не стал терпеть. Здоровье не купишь.

– И не продашь.

– И не заработаешь. А радикулит заработать можно.

В последний момент Венеамин Алексеевич забрал бутылку у ребёнка и отхлебнул из неё.

– Шучу, – сказал он. – Арсюша маленький ещё шампанское пить. Только водку.

Венеамин Алексеевич засмеялся, вставил в губы сигарету, поджёг её и выдохнул дым в лица аниматоров. И я уже готов был броситься на Венеамина Алексеевича, но неожиданно он отсчитал пятирублёвыми купюрами и дал каждому по пачке денег: мне, Петру Ивановичу и Геннадию. И единственное, что пришло мне в голову, это спросить:

– А ему за что?

– Так каждому, – ответил Венеамин Алексеевич.

– Каждому, – благодарно повторил Пётр Иванович.

Геннадий с трудом поднял Арсюшу.

– Дорогие кони, не обессудьте: принимайте всадника.

Он посадил Арсюшу на плечи Петра Ивановича. Дворник покачнулся, едва устоял на ногах, присел, поднялся, и мы пошли.

С каждым шагом деньги становились мне роднее и я думал о том, что пять минут позора – и ты инженер. Всего каких-то пять бесконечных минут.

Первый круг вокруг ёлки мы проехали почти спокойно, на втором круге Арсюша решил пришпоривать коня ногами, а на третьем перекинул через шею коня пояс от пальто и стал меня душить.

Фиолетовые пиджаки закричали:

– Правильно, гони его! Пусть галопом скачет! Ска-чи, ска-чи!

А я не хотел скакать. А хотел дышать. Я впился руками в пояс и потянул его в обратную сторону. Арсюша оказался не только крупным ребёнком, но и сильным. Так просто забрать у него пояс не получалось.

– Тя-ни, тя-ни! – закричали пиджаки, и кто-то из них бросил снежок прямо в то же самое ухо.

В ухе снова зазвенело, и я со злостью дёрнул пояс так, что Арсюша закачался в седле и чуть не упал с коня.

– Э, аккуратней, – сказал Венеамин Алексеевич. – Оборзели? Я вам плачу, чтобы катали, а не калечили.

Геннадий подпрыгнул ко мне и зашептал:

– Не обессудь, аккуратней.

– Вези его сам, – ответил я, придерживая рукой пояс, чтобы не задушили. – Забирай голову коня и вези. Тебе тоже заплатили.

– Не обессудь, Константин: я Дед Мороз. Мне положено подарки раздавать.