Проходимцы, дублёры и бежевый топлес в кино. Часть 1

А мимо как раз Лёня пробегал. Я остановил его и говорю:

– Лёня, работают шарики. Тётка только что о магазине спрашивала: где находится.

Я говорю Лёне, а сам кругами вокруг него хожу и сумку с трудом волоку за собой.

– Отвечайте: у ёлки. В новый год у ёлки всё. И магазин, – ответил Лёня и убежал.

Иду я дальше и вижу: девушку с Антонианом разлучили, и он теперь какому-то совсем незнакомому человеку рассказывает:

– Раньше на месте Москвы было болото, а до него везде комары летали. А до них динозавры жили вместо москвичей. А ещё раньше рыбы плавали. Смотрите, какие у меня шарики с чешуёй. А знаете, где я их взял? Где рыбу варят?

Иду я дальше и вижу: крупная тётка за руку хватает какого-то мужика в шапке-ушанке и спрашивает:

– Московский рыбный магазин варёной рыбы где находится?

Мужик смутился, отвечает:

– Вы знаете: я женатый. Неудобно как-то в магазине так знакомиться сразу. У меня гараж есть. И машина. Может быть, там как-то, что ли?

– Где? Магазин.

– Ну, не знаю. Где-то здесь везде.

А везде наши, киношные. Ходят и ходят. И сумки за собой волокут. И только мокрые полосы за ними тянутся от сумок этих.

И бригадир выбегает время от времени и говорит:

– Я очень прошу: проверки ходят. Мужик тот в шапке норковой – проверяющий. По двое не ходите. И по трое. Только по одному. И шариками машите и улыбайтесь.

Я шариком сразу замахал и улыбнулся по-киношному. Голливудской улыбкой. Ко мне сразу опять какая-то тётка подошла и опять свою скороговорку затянула.

– Москвы вообще раньше не было. Был один кремль. И тот был не в Москве, а за МКАДом. То ли в Германии, то ли в Монголии. А потом супермаркетов понастроили и метро провели, – рассказывал кому-то Антониан.

Вдалеке, чуть не плача, худая девушка, спотыкаясь и падая, волокла сумку с варёной рыбой и рекламой.

– Шарик – символ солнца, – продолжил Антониан, – а на солнце греются моржи. А они любят рыбу. А здесь продают чайники. В чайнике кипит вода. А когда вода кипит, рыба в ней варится.

К Антониану подлетел Лёня.

– Директор магазина вышел нас проверять, – зашипел он и снова куда-то убежал.

Супермаркет такой огромный, что я подумал, что хорошо, что нам всего в две стороны ходить можно и только по первому этажу. Потому что я давно бы заблудился.

– Рыба – она и в Африке рыба, и в Москве! – громко сказал Антониан и закрутил головой в поисках директора. – Варите рыбу правильно. А если не умеете варить, "Московский рыбный магазин варёной рыбы" сварит её за вас!

Кто-то из наших, киношных, устал тащить сумку за собой и остановился. К нему подлетел бригадир.

– Не стой, – дёрнул нашего киношного за рукав. – Тринадцать минут осталось.

Наш киношный вздохнул, вытер пот со лба и побрёл, волоча за собой сумку.

Последние тринадцать минут показались вечностью.

Весь супермаркет, похоже, пялился на сумки с шариками. Какой-то мужчина с пивным животом с презрением смотрел на мой шар, какой-то ребёнок двух лет пытался его отобрать, пока не вмешалась его мама, какие-то пингвины в фиолетовых костюмах долго слушали и кивали Антониану, когда он ходил вокруг них кругами. Тётки то и дело спрашивали, где находится магазин варёной рыбы. И когда казалось, что никогда этот ад не закончится, вдруг наступили семь часов.

Один за одним киношные поползли к выходу. За ними тянулись мокрые полосы от сумок с варёной рыбой.

На улице снова нас разделили. Второй бригадир подошёл к нам и бесцеремонно сказал:

– Э, вы, массовка, встаньте толпой. Мы сфотаем вас для отчёта.

На съёмочной площадке всегда по два, а то и три бригадира и один из них обязательно всем хамит и задирает нос, остальные – сама вежливость.

Мы сфотографировались и встали в очередь за деньгами.

А рядом ещё одна симпатичная очередь образовалась. И её тоже фотографировать собрались, а в ней людей не хватило, и бригадир-девушка с той очереди подбежала к нашим киношным и попросила их сфотографироваться с ними.

– А, это модели! – закричал Антониан. – Я видел объявление. Им в два раза больше платят!

И как-то вдруг мне сразу разонравились эти модели.

Присмотрелся к ним и узнал вдруг тёток, подходили которые и спрашивали, где магазин рыбный. И за эти вопросы им заплатили больше. Так всегда: у кого текст, тому больше платят.

Антониану заплатили, как всем. И рыбу запретили домой забрать. Шарики сказали лопнуть, а палочки от них сдать.

Я рыбу незаметно под пуховик запихнул. А шарик у меня всё-таки забрал ребёнок двухлетний, когда его мама отвернулась. Без рыбы и шарика мне сначала платить не хотели, а потом подумали, что если каждому, кто рыбу в пуховик спрятал, не платить, то и платить будет некому.

Сунули мне листок для подписи, руку пожали, и пошёл я домой с рыбой предновогодней. А рядом со мной худенькая девушка шла. Из-под пуховика у неё рыбный хвост торчал, и след за ней оставался мокрый.

А где-то вдалеке одинокий шарик, оброненный одним из наших киношных прыгал прохожим под ноги. Прыгал и прыгал, пока один злой мужик не наступил на него и не лопнул. А мог бы ребёнку отдать. Или оставить блуждать по свету. Как ту самую московскую рыбу, которой раньше никогда и не было.

8

Накануне нового года у метро огромный бутерброд раздавал листовки. Один пьяница то ли узнал его, то ли просто из великой любви к бутербродам вцепился в костюм аниматора и пытался бросить его через плечо.

Аниматор сопротивлялся, как мог, но костюм мешал вести равноценную борьбу.

А люди бежали, кто куда, и делали вид, что проблемы аниматора их не касаются. А меня касаются.

Поэтому я сказал пьянице:

– Отпусти его – он на работе.

Пьяница обернулся ко мне с шальным удивлением и спросил:

– Вы его знаете?

– Руки убери от него, – ответил я.