Империи песка

Серена слабо улыбнулась и напряглась, готовясь услышать о состоянии Анри.

– Ваш муж не только силен, но и удачлив. Я соединил кость и наложил шину. Ему придется месяц провести в неподвижности, пока кость не срастется. Думаю, это волнует его больше, нежели сам перелом. Я оставлю ему лекарство. Если будет жаловаться на боль, давайте ему бренди.

– А Мусса? – кивнув, спросила Серена.

Врач взял другой стул, пододвинул к кровати, но, прежде чем сесть, потрогал лоб мальчика.

– Графиня, должен признаться, я изумлен. – Он откинул одеяло; на хрупком мальчишеском теле не было живого места, на длинную рану прямо под грудной клеткой были наложены грубые черные швы. – Казалось бы, столкновение с кабаном должно закончиться смертью. Клык ударил вот сюда. Просто чудо, что не глубже. – Врач указал на рану, тянувшуюся от плеча до паха. – Завтра состояние раны ухудшится, и она сильно распухнет. Ее требуется постоянно охлаждать. – Врач прикрыл Муссу одеялом, а сам тяжело опустился на стул, утомленный делами дня. – У мальчика сломана ключица, три ребра и палец. Вдобавок пострадала голова. Контузия.

– Как вы сказали? – спросила Серена, услышав незнакомое слово.

Доктор постучал пальцем по своему виску:

– Голова у вашего сына тоже проломлена. – Он ободряюще улыбнулся. – Не беспокойтесь, графиня. У Муссы крепкая голова. И упрямая, как у отца.

В этот момент в комнату влетела Элизабет, мать Поля. Как всегда, ее появление было мелодраматичным, захватывающей дух вспышкой локонов, цвета и духов. Элизабет только что вернулась из города. Узнав о случившемся, она пришла в неистовство.

– Поль! – воскликнула Элизабет. – Что случилось с моим маленьким Полем?

– Успокойтесь, мадам, – сказал врач, привыкший к ее всплескам. – Вы разбудите мальчиков. Поль не пострадал. Он совершенно здоров. Герой.

Элизабет бросилась к кровати сына, суетясь, воркуя и осыпая его поцелуями. Поль проснулся и попытался увернуться от материнских нежностей, сохраняя достоинство шестилетнего мальчишки. Когда она поумерила свой пыл, он улыбнулся.

– Маман! – Поль сел на кровати. – Ты знаешь, что сегодня было?

– Oui, mon petit[1 - Да, мой маленький (фр.). – Здесь и далее примеч. перев.]. Я слышала про кабана. Ты действовал великолепно!

Поль поморщился. Матери ничего не знали. Какое уж там великолепно?

– Нет! Я не об этом. Мы с Муссой помочились на муравейник!

Элизабет выпучила глаза.

Серена сидела у кровати Муссы. В комнате горела единственная свеча. Дом затих. Гости давно разъехались. Обитатели спали. Серена проведала Анри и вернулась к сыну. Она водила пальцем по его лбу, касаясь так, как может касаться только мать. То было прикосновение радости, что он остался жив, прикосновение удивления перед тем, насколько ему повезло. Однако к радости примешивался страх, ибо тельце Муссы было сильно изранено, не говоря уже о переломах. Серена ужасно устала, однако сон не шел. На протяжении долгой ночи, проводимой в раздумьях, ее захлестывали противоречивые чувства. Она то ощущала себя виноватой, то радовалась благополучному исходу, а через несколько секунд сжималась от ужаса, представляя, что могло бы случиться.

Это мой сын. Ее плоть и кровь. Ее малыш. Сегодня смерть приходила за ним и получила отказ. А ведь все могло бы закончиться трагедией. Она могла потерять сына или мужа. Даже сознавая, что сын жив и ему ничего не угрожает, она не могла избавиться от ужаса. Ужас застревал комком у нее в горле, вызывая желание кричать. Ужас колотил ей в грудь и наполнял глаза слезами. Ее эмоции были неуправляемыми и чисто плотскими. Серену разрывало между тошнотой и эйфорией. До чего же хрупка жизнь! Как неискушен и наивен ее мальчик! И как же ей повезло!

Это мой сын. Такой маленький, такой беспомощный и зависимый. В пустыне Серена часто видела смерть. Хрупкость человеческой жизни там ощущается острее. Кто-то лишается отца, ставшего жертвой вероломства, кто-то теряет мать, не справившуюся с болезнью. Чьи-то братья и сестры гибнут от несчастных случаев и войн. Жизнь в пустыне не назовешь ни легкой, ни доброй. Смерть не являлась желанной гостьей, но и чужой не была. Она приходила, когда ей вздумается. Но чувство, испытываемое Сереной сейчас, было для нее новым, незнакомым и пугающим.

Это мой сын. Она носила его в своем чреве. Нянчила и смотрела, как он растет. В его синих глазах она видела Анри, в высоких скулах и улыбке – себя. Мусса часто смеялся, даруя радость ее сердцу. Она часами качала сына на качелях, освобождала карманы от камешков и помогала ловить насекомых для его коллекции. Она лечила ему разбитые коленки и содранные локти, следила, как он учится ходить и есть самостоятельно. Она учила его говорить на тамашеке, своем родном языке. Она пела ему колыбельные и утешала, когда другие дети осыпали его насмешками. Когда это случилось впервые, ему было всего пять. Серена и подумать не могла, что все начнется столь рано.

– Маман, а что такое полукровка?

Глаза сына были широко распахнуты от изумления и душевной боли. Естественно, никто из детей и понятия не имел о значении слова «полукровка»; они лишь повторяли услышанное от родителей. Но дети способны жестоко бить словами и переменчивы в своем отношении к сверстнику. То они весело играют с ним, а через несколько минут перестают замечать, и он чувствует себя брошенным и одиноким. Муссу оскорбили вдвойне, поскольку сверстник назвал его demi-sang[2 - Полукровка (фр.).] – словом, применимым к лошадям, но никак не к людям. Другой мальчик срифмовал это слово и превратил в дразнилку, которую подхватили все дети, кроме Поля.

Мусса в слезах убежал.

Потом он сидел у Серены на коленях. Она гладила его по голове, подыскивая слова утешения и не находя таких слов. Она знала: детской дразнилкой это не кончится. Мусса еще не раз испытает уколы недовольства со стороны окружающих и боль за то, что он иной. С того самого дня, как Анри привез ее во Францию, Серена ежедневно ощущала это на себе. Люди глазели на нее, смеялись, перешептывались и показывали пальцем. Они насмехались над ее акцентом, трогали пряди ее длинных волос, словно она диковинное существо, выползшее из-под скалы. Серена была сильной, сильнее их. Эта сила позволяла ей не сгибать спину и смотреть в глаза обидчикам. Сыну она могла сказать лишь то, что знала сама:

– Не обращай внимания на чужие слова. Тебя они не должны задевать. Ты должен быть сильным.

Но перед ней был пятилетний ребенок, еще многого не понимавший в жизни и потому безутешный в своем детском горе.

– Маман, я не хочу быть сильным! – горько всхлипывал он. – Я хочу быть таким, как они.

Это мой сын. Ее первенец, единственный ребенок. Рожденный в знатной семье, но жестоко униженный. И в самом деле, благородный полукровка. В Сахаре он бы считался принцем, поскольку у туарегов титулы передаются по материнской линии. Ее брат был аменокалем – вождем туарегов. В один прекрасный день и Мусса смог бы стать аменокалем, невзирая на французскую кровь, текущую в его жилах. И во Франции он когда-нибудь станет графом и унаследует отцовский титул, невзирая на туарегскую кровь, текущую в его жилах. Серена закрыла глаза, попытавшись представить, какой будет жизнь ее сына. Она увидела тьму, хаос и боль. Там, где дело касалось крови, эмоции обладали особой глубиной.

Это мой сын. У него на шее висел амулет. Подарок аменокаля, кожаный мешочек, содержимое которого сохранялось в секрете. Там мог лежать стих из Корана, кусочек кости или бумажка с начертанными магическими квадратами. Узнав о сегодняшнем происшествии, аменокаль бы кивнул и сказал, что амулет ослабил атаку кабана. Серена не знала. Возможно, так оно и есть. Возможно, в амулете была заключена удача поколений ее предков, сила продвигать по жизни, исцелять и защищать. Благодаря амулету Мусса пережил детскую лихорадку, унесшую десятки детей его возраста. Сегодня этот мешочек сохранил ему жизнь при столкновении с кабаном. Врач хотел было снять амулет, чтобы не мешал накладывать на сломанную ключицу тугую повязку, охватывающую плечи и подмышки.

– Не надо трогать амулет, – положив руку поверх его руки, сказала она доктору Фоссу.

Серена не была ни религиозной, ни суеверной, а потому ее удивило, с каким напором она возразила врачу. Возможно, она поступила так, поскольку амулет был подарком аменокаля и напоминал ей о родине. А может, Мусса просто носил его с рождения, и мешочек стал неотделим от маленькой груди сына. Там он был на своем месте. Амулет успокаивал, вселял уверенность и ощущался ею чем-то привычным. Быть может, сегодня он изменил ход событий. Серена вполне допускала такую мысль. И потому амулет никак нельзя снимать с шеи Муссы.

Это мой сын. В колеблющемся пламени свечи было видно, как он шевельнулся и застонал от боли. Серена прошептала ласковые слова, откинув ему волосы со лба… Шел час за часом. Свеча догорела, ночь сменилась рассветом. Наконец Серену сморил сон. Ей снилась пустыня.

Глава 2

Он упал к ней с неба.

Анри находился в арабской деревне Бу-Саада и готовился к полету на воздушном шаре. Он намеревался воспользоваться ветрами, что дули на высоком плато, окаймленном цепью Атласских гор, которые тянулись вдоль побережья Северной Африки. Так он попадет в Марокко. Во всяком случае, Анри на это надеялся. Они с Гасконом неделями дожидались подходящих погодных условий, каждый день наблюдая за небом и не испытывая ничего, кроме разочарования. Ветра не было. Они терпеливо ждали, а пока следили, чтобы никто не растащил их припасы, проверяли инструменты – словом, делали все, чтобы оставаться в состоянии полной готовности. И хотя Анри рассчитывал, что полет продлится несколько дней, запасов провианта и воды в корзине воздушного шара хватило бы на две недели. Граф обладал авантюрным складом характера, но беспечным и легкомысленным не был.

И вот однажды утром, выйдя наружу, он ощутил дуновение сильного ветра, взъерошившего ему волосы. Пора! Они с Гасконом поспешили к площадке, где в ожидании томился их воздушный корабль, и принялись надувать шар, к немалому восторгу толп изумленных и любопытных до всего арабов, которые приходили сюда ежедневно. Вот и сегодня арабы сидели на корточках, пили чай и шумно переговаривались, глядя, как шар обретает объем и все туже натягивает веревки, крепящие его к земле. Наконец большое воздушное судно было готово к полету. Анри с Гасконом забрались в корзину, вызвав немалую оторопь у французского префекта этого округа. За минувшие недели префект неоднократно напоминал Анри, что тот отъявленный глупец. Разумеется, в вежливой форме, поскольку господин граф как-никак был человеком знатного происхождения и подданным метрополии. Префект не находил себе места от беспокойства, боясь, что граф пропадет в Алжире без вести. Более всего блюстителя закона беспокоило, что вылет произойдет с территории его префектуры. Безумие – вот как это называется! Еще ни один европеец не пытался летать здесь на воздушном шаре. Из Парижа посыплются нескончаемые запросы. Префект умолял Анри не вылетать отсюда, предлагая разные варианты. Ну почему бы графу не начать свое путешествие из столицы Алжира? Или из города Айн-Сефра? Неужели его не устраивает вояж в Марокко на верблюде? Но граф и слушать не желал, а префект в отчаянии налегал на абсент, представляя, что его служебная карьера улетит вместе с шаром. Глядя, как Анри перерезает стропы, префект в последний раз с мольбой посмотрел на графа.

– Вы оба погибнете! – с угрюмой уверенностью предрек префект, провожая глазами быстро поднимающийся шар.

– Не сегодня! – весело крикнул Анри и помахал ему на прощание.

Шар быстро набрал высоту, удаляясь от толп арабов внизу. Этот волшебный подъем в небесную высь сопровождался громким восторженным ревом оставшихся на земле. Шар бесшумно двигался на запад. Анри и Гаскон смотрели, как фигуры работающих на полях крестьян и их осликов становились все меньше, а дома стали похожими на коробочки. Проплывая, шар отбрасывал тень, и везде, где она накрывала людей, это вызывало оживление. Следовали крики, то испуганные, то восторженные, однако шар находился уже слишком высоко, и Анри с Гасконом ничего не слышали и только смотрели на жестикулирующих человечков. Те ездили кругами на осликах и указывали на небо. Одни проклинали неожиданное видение, другие плясали от радости, а третьи падали на колени и молились.

В первые часы полета все обстояло идеально. Воздухоплаватели пролетели мимо Джельфы, затем мимо Афлу и Айн-Мадхи, проверяя местоположение каждого городка на карте. Они вошли в спокойный ритм полета и с детским изумлением смотрели на открывавшиеся их глазам пейзажи, отмечая все озера и речки на карте, определяя животных, птиц и деревья и постоянно проверяя канаты, такелаж и другое оборудование воздушного шара. Граф педантично записывал погодные условия: скорость и направление ветра, а также перепады температуры и давления. Над головой простиралось синее, совершенно безоблачное небо. Однако ближе к вечеру ветер изменил направление и теперь дул с севера. Поначалу эта перемена почти не ощущалась, но чем дальше, тем становилась все заметнее. Ветер нес шар к горам, и вскоре они приблизились к отрогам.

– Гаскон, нам нужно принять решение, – сказал Анри. – Можно и дальше лететь в этом направлении, – он указал на юг, в неизвестность, – или же опуститься и ждать нужного нам ветра.

Гаскон оглядел пространство, начинавшееся за горами. Он не первый год находился в услужении у Анри и наперед знал, чего хочет граф. Ему нравилось, что хозяин спрашивает его мнение и относится к нему как к равному, а не как к слуге. Все это разительно отличало графа от других знатных господ. Те лишь приказывали или требовали. Граф всегда спрашивал у него, хотя и не был обязан это делать.

Сейчас, когда их шар плыл над Атласскими горами, решение не вызывало трудности. Гаскон разделял любовь графа к приключениям. Они хорошо подготовились к путешествию. Семьи у Гаскона не было, а потому ничто его не удерживало.

– Сир, если мы опустимся, то так ничего и не узнаем, – ответил Гаскон.

– Я надеялся, что ты это скажешь, – улыбнулся Анри.

– Да, сир. Знаю.

– Alors[3 - Тогда, в таком случае (фр.).], нам нужно набрать высоту.

Гаскон сбросил балласт. Шар поднялся выше, где скорость ветра увеличилась, и понесся над Атласскими горами, через хребет Джебель-Амур, в неведомое. Контраст был впечатляющим, словно кто-то провел жирную черту между зелеными, плодородными северными склонами гор и красновато-коричневыми скалами и голыми холмами южной стороны. Горы быстро таяли и наконец превратились в плато, а оно – во внезапно появившееся пространство золотистых сверкающих дюн. Путешественники плыли между небом и землей, ветер дул им спину, а вокруг расстилалась безбрежная Сахара. Анри и Гаскон жевали вяленое мясо, запивая водой из фляжек, и смотрели на это безмолвие. Имевшиеся у них карты были вполне точными, но только до северных склонов гор, поскольку те места были хорошо исследованы тысячами французов. Немногие европейцы отваживались пересекать Атласские горы, но тех, кто вернулся, было еще меньше. О громадных пустынях ходили тысячи легенд, а достоверные сведения исчислялись крупицами. Арабы, живущие на плодородном севере, называли те места страной «жажды и страха». Если верить легендам, места, куда направлялся шар, населяла таинственная раса великанов. Арабы именовали их туарегами, «покинутыми Богом», «людьми покрывала» и говорили о них со смешанным чувством страха, отвращения и уважения. Туареги считались превосходными воинами и хозяевами пустыни, надзиравшими за оживленными караванными путями, по которым двигались неиссякаемые потоки соли, рабов и золота.

Анри и Гаскон летели навстречу легендам. Когда солнце начало клониться к горизонту, их взору открылось завораживающее зрелище – одновременный заход солнца и восход луны. У них перехватило дыхание. В восточной части неба величественно поднималась золотистая полная луна, а на западе в песчаной дымке садилось раскаленное докрасна солнце. Путешественники зачарованно глядели то на восток, то на запад, боясь пропустить хотя бы мгновение этого божественного спектакля.