Шахта

– Не кто, а что. Пиво. – Баш был хорошим комиком. Он сделал паузу, чтобы до Джонатана дошла шутка.

– Пиво «Тихоня»? – Джонатан не смог сдержать улыбку. Это было непривычно и почти больно. – Пиво «Тихоня»?

– Звучит по-дурацки, правда? – Баш ухмылялся как стендап-комик. – Ты же не ударился в религию с тех пор, как мы виделись в последний раз?

– Нет, я люблю пиво.

Вино было напитком, который Джонатан больше не мог пить. Он потратил несколько лет жизни на то, чтобы культивировать вкус к основным сортам вин. И гордился тем, что знает, какое вино к какому блюду выбрать в ресторане. Но не теперь. Он больше не пил вино, потому что…

– Надо познакомить тебя с пивом «Тихоня», – продолжал Баш. – Тебе будет смешно до усрачки.

Джонатан кивнул. Улыбка застыла на его лице как цемент. Нежное, бархатистое подводное течение воспоминаний утянуло его за собой и пыталось утопить снова. Из-за него он разрыдался в автобусе. Из-за него же не мог и слова сказать сейчас.

Джонатан больше не пил вино, потому что…

* * *

Это был один из их последних «адских ужинов», атмосфера была ужасной. Слишком много закостенелого молчания.

Джонатан всегда мог отличить женатые пары в ресторанах. Они не разговаривают друг с другом, больше сосредоточенные на своих тарелках, чем на глазах супруга. То же касается устоявшихся отношений – тех, которые на полной скорости несутся в канализационный отстойник испорченных человеческих эмоций.

Этот чертов ужин обойдется в пятьдесят баксов, без учета чаевых, подумал Джонатан. Аманда включила режим избалованного ребенка на полную катушку. Ей было плевать. И ни один из них не ощущал вкуса еды.

В тот вечер Аманда прошлась по всему списку: она стареет, она толстеет (не так ли?), она зарабатывает недостаточно. Джонатану плевать на то, что ее работа в ипотечном бизнесе не приносит достаточно денег и ситуация вряд ли изменится. Джонатану плевать на всё и всех, кроме него самого. Никто никогда не любил ее по-настоящему. И никто никогда не полюбит. Ей скоро тридцать, а у нее еще нет детей. Если бы она была небезразлична Джонатану, он давно что-нибудь бы предпринял. Она ненавидела свою чертову жизнь.

И, о да, Джонатану было плевать. Разве не так?

На этом утверждении следовало запротестовать. Ему было не все равно. И переживания испортили этот ужин.

Но она не слушала его, уверенная в том, что ему плевать. И, слово за слово, сообщила, что в последнее время часто думает о самоубийстве.

Аманда никогда не говорила об этом вслух, но обвиняла Джонатана в том, что он распял ее на кресте, который она ненавидела. Аманда терпеть не могла, когда ее в чем-то обвиняли, даже если была в этом виновата.

Он знал, что она скажет потом.

– Ты не хочешь выслушивать все это дерьмо, Джонатан. Почему не скажешь, чтобы я валила к чертям собачьим?

Слишком просто. Именно этого она и хотела. Если она вытянет из него эти слова, то вина за прекращение их отношений будет лежать исключительно на нем. Еще одна маленькая смерть. Образ враждебного и уничтожающего все вокруг мира в глазах Аманды получит новое подтверждение, если ей удастся довести до кипения такого терпеливого человека, как Джонатан.

Аманда постоянно бросала курить, щелкала суставами пальцев и ковыряла болячки, пока они снова не кровоточили.

Джонатан никогда не позволил бы ей так легко вывести его из себя. Гнев не решит проблемы. Он сказал ей об этом.

– Здорово. Ты хочешь сказать, мне доставляет удовольствие выводить из себя того, кому я небезразлична. Просто великолепно.

Он сжал руками воздух. Все равно что собирать компьютер из эктоплазмы. Опять слезы.

«Нет», – ответил он. Но кажется, что ее удовлетворило бы, если бы жизнь на самом деле оказалась такой беспросветной, какой она себе ее представляла. Аманда подпитывала свое несчастье, потому что для нее это чувство было знакомым. И вести себя как стерва легче, чем что-то делать. Он ждал, что она, как обычно, огрызнется: «Забудь, Джонатан. Это же неважно, правда? Тебе плевать, ты не понимаешь и никогда не поймешь».

Вместо этого она выплеснула белое бордо из бокала ему в лицо. Вероятно, пересмотрела сериалов и решила воспроизвести дешевую мелодраму.

Он не успел прийти в себя, а она выбежала из ресторана. Все разговоры смолкли.

Белое вино стекало по его лицу, жгло глаза. Он слышал удаляющиеся шаги Аманды. Все смотрели на него. Где-то за спиной раздался короткий женский смешок. Потом вокруг зашептали, но без тени сочувствия.

Он не позволил Аманде взять верх. Поздравляю. Ты победила. Это важно, черт возьми.

Джонатан вытер лицо. Официант принес ему чистую салфетку. Он заказал капучино. Может, лучше остаться здесь, пока свидетели драмы не закончат свой ужин и не разойдутся по домам. Пять минут спустя он почти высох и перестал краснеть. По вкусу капучино напоминал барий. Джонатан оставил щедрые чаевые.

Весь путь домой он проделал пешком. Пятьдесят минут, на автомате переставляя ноги, думал, размышлял и наконец пришел в ярость.

Когда попытался открыть дверь своим ключом, обнаружил, что та закрыта на цепочку. Он улыбнулся. Затем ударил дверь ногой, вырвав цепочку вместе с болтами, которыми она была прикручена.

Наверное, Аманда ждала, что он виновато замедлится у двери в спальню. Они обменяются красноречивым молчанием или еще более бесполезными извинениями и продолжат разрушать жизнь друг друга.

Но Джонатан не остановился на пороге.

Он схватил ее за горло, сжав шею с такой же уверенностью, с какой ее влагалище сжимало его член. Вспоминал времена, когда после ужина они занимались любовью, смеялись, дурачились и боролись друг с другом. Аманда попыталась вырваться, но он был сильнее, а она находилась в невыгодной позиции.

Затем ее испуганные глаза заметили то, что было у него в руке. Он взял это на кухне.

Джонатан никогда не бил Аманду, не собирался делать этого и сейчас. Она кричала, чтобы он отпустил ее. Затем увидела странный блеск в его глазах и замолчала ради своего блага – как кошка, попавшая в капкан и смирившаяся с собственной участью.

Джонатан знал, о чем думала Аманда: «Вперед. Делай, что задумал. Ты заплатишь пото?м. Своей виной».

Почти безучастно он спросил, что она о себе возомнила. Продолжая прижимать ее к подушкам, вылил на нее полуторалитровый кувшин ледяного рейнского вина. Оно выливалось из горлышка, образуя пену у ее носа и рта.

Аманда попыталась закричать.

Вот до чего все дошло. Он сделал ей больно в ответ на крошечные агонии, которым она его бездумно подвергала во время их разговоров. Она делала это рефлекторно, не желая зла. Реакция Джонатана тоже была рефлекторной: он действовал как робот – не человек. Это делал кто-то другой, нарядившийся в его шкуру.

Он сделал ей больно, потому что больше не мог доставить ей удовольствие. Любая эмоциональная реакция была лучше сухого вакуума стресса и медленного яда их разлагающейся любви.

Аманда глубоко втянула воздух, всхлипывая и дрожа на кровати. Джонатан намеренно оставил кувшин на комоде. Ей придется коснуться этой омерзительной вещи и прочувствовать воспоминания о своем унижении, даже если потом она просто выкинет посуду в помойное ведро.

Наконец Джонатан сорвался. В этом нет сомнений. Дверь захлопнулась, и они оказались по разные стороны. Время уходить. Только идиот – или еще больший мазохист – не понял бы этого.

По задумке, его месть была блестящей. Никогда больше Аманда не сможет взглянуть на бутылку вина, не вспомнив о своем унижении, в котором сама виновата. Но неожиданно эффект оказался обоюдным. Теперь вино и Джонатану напоминало о том, что он сделал с Амандой.

А пиво напомнило, что он больше не пьет вино.

* * *

– …Возможно, треть пригородов на востоке и юге Чикаго – так называемые сухие районы, представляешь себе? На одной улице можно купить алкоголь, а через пару кварталов его продажа вне закона. Местные копы звереют при виде открытой бутылки. Оправдание для народа – «достоинство». Но все дело в денежных потоках. Ты же знаешь: чувство вины, байки о вреде алкоголя – все это троянский конь. Все, чего они хотят от нас…

– Дань, – сказал Джонатан, вновь обретя дар речи. – Чтобы мы набивали денежками их карманы.

– В точку! Но я ни разу не был в «сухом районе», пока не переехал сюда.