Серебряные осколки

– Просто знаю, и все. Кто я вообще такая? Кто я ему? Уж точно не невеста. Теперь я даже не работаю на него.

– Но вы же подписали контракт, – напомнила Лаура. – Разве нет?

– Пускай так. Думаешь, для мисс Дарлинг это будет иметь хоть какое-то значение? Я незамужняя девушка без гроша за душой, которая всюду сопровождает ее сына. Вот и все.

Лаура вздохнула и сунула кисть в карман передника, а потом запустила руки себе за спину, чтобы развязать тесемки. Уинифред подняла с травы мокрую тряпку и аккуратно накрыла ею картину.

– Я не знакома с ней лично, но уверена, что женщина, вырастившая мистера Дарлинга, не может быть похожа на ту, которую ты описываешь, – сказала Лаура. – Кто, если не она, войдет в твое положение?

Кэтрин Дарлинг однажды была обманута мужчиной – отцом Теодора, мистером Уорреном. Конечно, мисс Дарлинг могла положиться на порядочность своего сына, воспитанного безукоризненно. Но могла ли Уинифред рассчитывать на ее благосклонность? Неужели Кэтрин одобрила бы связь своего сына с девушкой, на которой он не собирается жениться?

– Ты действительно думаешь, что она… поймет меня? – с сомнением спросила Уинифред. – Думаешь, она поверит, что мне ничего не нужно от Теодора, кроме него самого?

– Конечно, поверит. Она же его мать. – Лаура помолчала и со смущенной улыбкой добавила: – К тому же, что бы ни произошло, последнее слово всегда останется за мистером Дарлингом, верно?

– Не воображай, будто я в состоянии мериться с ней авторитетами! – проворчала Уинифред.

Лаура ее немного успокоила, но к встрече с матерью Теодора она все еще не была готова.

Вдвоем они быстро собрали вещи и заторопились домой, пока не начался дождь. Уинифред аккуратно, на вытянутых руках, чтобы не заляпать платье, несла холст, накрытый тряпкой, а Лаура взяла в руки коробку с красками и сунула под мышку складной мольберт.

Дома Уинифред опустила картину на пол, развязала ленты шляпки и оставила ее на столике у входа. Корзинка для корреспонденции была пуста.

– Теодор! – позвала она, забрала из рук Лауры мольберт и прошла в гостиную.

Комната была заставлена масляными полотнами. Готовые стопкой стояли у стены, а те, над которыми девочка еще работала, были накрыты влажными тряпками с разноцветными мазками краски. Уинифред хвалила красоту морских пейзажей Лауры, но на самом деле из всех картин ей больше всего нравился портрет Дарлинга. На него ушли почти все запасы черной краски и белил, и сходство было поразительным.

Теодор, улыбаясь, выглянул из кухни. Он снял сюртук, оставшись в одной белой сорочке. К одежде он всегда относился небрежно, словно ребенок. Вот и сейчас на его груди и манжетах красовались яркие пятна.

– Вы уже вернулись! А я приготовил нам вишневый пирог. Хотите попробовать?

Он скрылся в кухне и тут же вернулся, неся тяжелую чугунную форму с пирогом. Выглядела выпечка на удивление сносно: золотистое песочное тесто в потеках темного вишневого сиропа.

Они пообедали прямо в гостиной. Потом Лаура ушла к себе, а Уинифред с Теодором отправились на кухню. Их дом был настолько маленьким, что они отказались от прислуги – Лаура вполне справлялась с их нехитрым бытом самостоятельно, да и сами они не чурались работы.

Теодор, закатав рукава сорочки, с усердием чистил посуду, а Уинифред заваривала травяной чай, к которому успела пристраститься еще в Лондоне. Она обрывала с засушенных и свежих веточек листочки чабреца, мяты, иван-чая и отправляла их в маленький заварочный чайник.

– Ты куда-то ходила? – поинтересовался Теодор, стряхнув с вымытой тарелки воду.

Уинифред, не выказывая удивления, опустила в чайник резной лист мелиссы и облизнула влажный палец.

– О чем ты?

– Перед тем, как отправиться к Лауре.

– С чего ты взял, что я куда-то ходила?

Пожав плечами, Дарлинг отложил тарелку и взялся вытирать полотенцем оловянные ложки.

– Просто я подумал, что вас слишком долго не было. Тебе бы наскучило так долго глядеть на море.

Уинифред ощутила на языке кислый привкус и сунула листочек в рот. Ей не нравилось врать Теодору или что-то утаивать от него по большей части потому, что она ненавидела то, как своей обезоруживающей откровенностью он заставлял ее чувствовать вину.

– Я ходила к доктору, – наконец спокойно сказала она и отложила веточку.

Лист мелиссы горчил на языке, но эта горечь была приятной.

Послышался лязг – Дарлинг уронил ложку и нагнулся, чтобы поднять ее. Отвернувшись к мойке, он глухо спросил:

– Что-то случилось? Тебе нехорошо?

– Нет-нет, что ты. – Уинифред потянулась и тронула его рукав. – Просто рука немного беспокоила, только и всего.

Дарлинг повернулся и поймал ее пальцы. Невольно скривившись, Уинифред попыталась их высвободить.

– Тебе больно?

– Нет. Просто… мне не нравится, как она выглядит.

– И что? – изумился Теодор.

Уинифред вспыхнула и выдернула руку.

– Ничего. Не хочу, чтобы ты на нее смотрел. Не хочу, чтобы ты к ней прикасался.

Юноша снова протянул к ней руку, но Уинифред спрятала свою.

– Почему? – спросил он. – Пожалуйста, не злись. Я правда не понимаю.

Уинифред скривилась от острой досады на саму себя. Глупо переживать из-за такой мелочи.

– Я всегда была красивой, – выдавила она.

Теодор пальцем стер слезинку с ее щеки.

– Не важно, насколько дрянной я человек, у меня имелось по крайней мере одно достоинство – красота. А теперь…

Она взмахнула изуродованной рукой, и Теодор поймал ее.

– Теперь я лишилась и этого. Это ведь уродство, иначе не назовешь.

– Не понимаю. Ты ведь все еще красива.

– Не безупречно красива. Людям ведь зачастую достаточно одного такого маленького изъяна, чтобы испытать отвращение.

– Неужели для тебя красота – в безупречности? – с недоумением спросил Дарлинг.

На мгновение Уинифред задумалась. Бывало, ей самой нравились неидеальные вещи, неидеальные люди. Даже у Теодора были изъяны.