Танец мотылька

Марина хихикает.

– Ты бы все равно смотрелась отлично, даже лысая.

Это комплимент? Приятно. Но я привыкшая. Меня всегда называют красавицей, даже если совсем другое говорят за спиной завистницы. В семье была примером подражания: особенно для двоюродных сестер. Брат вечно хвастался красоткой-сестрой перед друзьями, что мне тоже льстило. Точно! Вот ему и позвоню. Не хочу волновать родителей, пусть лучше он сообщит, что случилось.

Закончив с расчесыванием, снова гляжу в зеркало камеры. Обгоревший край на лбу торчит ежиком, кажется, что неуклюжий парикмахер отчекрыжил лишнего. Марина прыскает:

– Ну, главное, что ты живая. А волосы отрастут.

– Это точно, – соглашаюсь я, заплетая косу, тщетно приглаживая «челку».

Марина достает из кармана халата небольшую резинку и протягивает мне. Мне она однозначно нравится. Я как-то не особо люблю женскую дружбу, но вот сейчас общение и внимание было к стати. А не люблю потому, что знакомые девушки у меня только среди танцовщиц, а они все – конкурентки.

Телефон упорно гудит. Никто не отвечает. Когда зуммер доходит до минуты, слышится синтетический женский голос: «Номер не существует».

Три, пятнадцать – это я…

Не может быть, чтобы не правильно, я его среди ночи вспомню. Артем все сделал, чтобы я не ошиблась. Улыбаюсь, перебираю заново, может я где-то не то нажала. Эти тачэкраны – настоящее неудобство, особенно если у тебя маникюр.

Осматриваю свои пальцы: какой там маникюр? Оборванные, сломанные, местами сколотые ногти, кутикулы воспаленные – настоящее бедствие.

Три, пятнадцать – это я…

Шесть, ноль, восемь – это ты…

Гудки упираются в перепонки, словно настойчивый звон в пустой квартире, и отдаются вибрацией в затылке. По спине вниз медленно крадется тягучее предчувствие. Я жду. Жду и верю, что он ответит. Но второй, а затем и третий, раз на другом конце линии я слышу тот же ответ: «Номер не существует…»

Смахиваю новых мурашек: встряхиваю плечами. Лихорадочно вспоминаю папин или мамин телефон. Мамин получилось вырыть из головы только частично: последние цифры остались под вопросом. Скриплю зубами. Папин не помню даже близко. Прав был Артем, когда говорил, что в наше время попасть в беду и не дозвониться до родных – элементарно. Ну, вот скажите, кто сейчас помнит телефон близких или друзей? На память. Кто сейчас помнит хоть номер своего мужа?

Эта мысль вызывает бурную реакцию моего тела: ток в пальцах и спазм в груди.

Надо поскорее с этим разобраться. Если я и выйду замуж, то это будет не просто любовь, а что-то запредельное. Так как чувства для меня не столь важны, как карьера танцовщицы. Я наметила на место примы, не меньше. Нужно будет: под нож лягу и сделаю пластическую операцию. Никакие шрамы, а, тем более, ошибочные замужества мне не помешают.

Так вот, о чем я? О номерах и телефонах. Век смартфонов и айподов, соцсетей и вай-фай. Зачем что-то запоминать, если всемирная сеть, которая все знает, всегда под рукой?

– Дозвонилась? – спрашивает Марина за спиной. Я от неожиданности вздрагиваю. Протягиваю ей мобильный. Качаю «нет» и оседаю на кровать.

Три, пятнадцать – это я…

Шесть, ноль, восемь – это ты…

И двенадцать – это мы…

– Мне нужен МОЙ телефон.

– Тогда жди следователя, – девушка удаляется, но в дверях вдруг застывает, словно что-то вспомнив. – Пойдем. Я отведу тебя к психологу.

– Обязательно сейчас?

– Ты хочешь выйти отсюда поскорей? Или месяц будешь валяться на грязной постели с трещиной в ребре? Дело твое, конечно, но я бы не смогла вот здесь долго жить, – она обводит взглядом мою каморку.

А я даже свыклась с ней уже за пару дней, но Марина права – нужно сваливать. Да и в душ хочется невыносимо.

– А что тут, – показываю на себя, – трещина?

– Два перелома. То я так: аллегорично, – девушка, блеснув взглядом, закусывает губу, будто от удовольствия.

– Уговорила, – встаю и иду за ней.

Аккуратно проходим коридор. Больные снуют по своим делам, тихо перешептываясь между собой. В левом крыле разборки второй медсестры и технички: неинтересно.

Наблюдаю за Мариной.

Она двигается плавно, мерно раскачивает пухлыми бедрами. Девушка – кудрявая, маленькие русые завитушки все время выползают из-под головного убора, и она прячет их, запихивая на место. Медсестра прихрамывает, или нога болит или травма. Это почти не заметно, но я хорошо читаю походки, даже очень, и такую в будущем узнала бы с первого раза.

Раз, два, три, четыре… в ритме сальсы сбегаю за Мариной по ступенькам. Ох, зря: простреливает под лопаткой.

– Ты что? С ума сошла?! – пищит она, открывая передо мной стеклянную дверь.

Я иду вперед, а глаза наливаются слезами. Больше не буду так. Больно! Ну, хватит уже!

Марина бурчит:

– Распрыгалась тут. Вчера едва с того света вытащили, а теперь вон – скачет, как лошадь.

– Как мотылек, почему сразу, как лошадь? – хрипло оправдываюсь я, выдавливая смех с привкусом горчицы.

– Да это я так: к слову. Все. Пришли. Назад дорогу сама найдешь. И не прыгай больше!

Усердно киваю.

Марина идет по коридору, а я слышу, как она все еще возмущается: «Не ну, мало того, что отвечаешь за них головой, так и еще, как коняки тут…»

И ее бормотание обрывает скрип двери.

В кабинете Веры Васильевны прохладно и пахнет еловыми шишками. Мне вспоминается Новый год и мандарины.

Обожаю веселые праздники в кругу семьи, жаль, последнее время собирались нечасто. Мы все выросли. У каждого семьи, работа, съемное жилье. Сестры больше в кругу друзей отмечали, брат обычно уезжал с компаньонами в горы – кататься на лыжах, а я, как всегда, или работала, или отходила от предновогодней нагрузки. Попадала к родителям только третьего или четверного января, и то, как повезет.

Психотерапевт открывает дверь шире. В проходе она смотрится, как волшебница. Свет из окна оттеняет ее статный силуэт, волосы аккуратно подобраны.

– Проходи, Вика, – женщина пропускает меня вперед и показывает на небольшой диванчик.

Хочу сесть достойно, но мягкое сидение проваливается, и я чуть ли не закидываю ноги к верху. Хихикаю. Меня эта больница и путаница с суженным-ряженым скоро доведут до истерики. Тело отзывается резким прострелом в ребрах.

– Осторожней, – улыбается доктор и садится напротив за массивный стол с кипой папок на краю.

Ее лицо мне кажется знакомым. Теплые желтые глаза и слегка выгнутые брови. Бросаю взгляд на ее серьги: камушек-гвоздик переливается на солнце и засвечивает глаза, цепочки колышутся от выверенных движений. Она берет ручку, вытягивает листик из стопочки, а затем листает тетрадь, наверное, мою историю болезни.