Княжич степных земель

Во дворе пахло хмелем, служанки носились с чашами, подносами, сарафанами, кокошниками, монистами – видно, готовились к очередному пиру. Пока одна смешивала румяна, другая очищала платье с блеском в глазах. Шутка ли – завидовать молодым княжнам, которые томятся в своих светлицах и не знают иной жизни. Марена покачала головой и прошла мимо. Наверняка кто–то её заметил, но ей до того дела не было.

Она знала: очнувшись, Юркеш разозлится. Он захочет вылить свою ярость и будет искать её. Нет, Марена не могла того допустить. Она исчезнет, сольётся с остальными и растворится так же внезапно, как появилась в тереме. Никто не увидит и не узнает лесной девки. Да, кто–то будет её искать. Возможно, сам Юркеш пошлёт людей на поиски. Но никто из них не найдёт её, даже ворожеи Ольшанки здесь не помогут. Их Марена тоже чуяла. Пусть ищут, роют землю носом, а она взлетит на птичьих крыльях и сольётся со степным ветром.

Стоило ухнуть филином, как служанки и служки словно замерли, кто–то дрожащими руками проделал крест и зашептал о недобрых знаках. Птичница ехидно усмехнулась и полетела далеко за пределы княжьего двора. Хорош был приём, только не для неё такая жизнь. Слишком совестливой оказалась. Глупо получилось. Если господарь узнаёт, то засмеёт ей и заставит вычищать горшки с золой две седмицы, а то и больше.

С высоты все дома казались Марене ладными. Сухие листья кружились у холодной земли. Шумели кроны деревьев, провожая осень. Где–то лесовик, прислужник Лешего, зачаровывал кусты в перелесках, чтобы давали побольше поздник ягод. Марена смотрела и улыбалась. Да, славно, когда люд в ладах с иными. На какое–то мгновение ей захотелось опуститься и обратиться девкой, чтобы пожить ещё седмицу–другую в самой простой деревне, вкусить человеческой жизни.

«Сладок плод, да косточки горьки», – вспомнилось неожиданно. И Марене пришлось согласиться с этой мыслью. Расправив крылья, она полетела дальше, туда, откуда вернулась. Она выросла в дикой чащобе, не помня жизнь без ворожбы, а значит, там ей и место. Не в княжеской светлице, не в глухой деревне – лишь в господарском доме, среди багряных свеч, исписанных листов и витающей в воздухе волшбы.

6.

Злая горечь съедала Ольшанку день за днём, даром что позабыл Юркеш лесную девку. Он вообще стал отрешённым, не обращал на неё малейшего внимания, говорил только со своим воеводой и старым князем. Мысль, что её тут не замечают, всё чаще проскальзывала в голове, заставляла кривить губы и царапать зеркала. Да, красива она, ясна, белолица, да толку с той красоты?

Усмешка перекосила лицо Ольшанки. Иная мысль, ещё злее и коварнее, забилась в голове и вынудила её подойти к столу. Зря Юркеш не верил, будто его наречённая потихоньку спевается с Ягрэном, ух зря. Ольшанка покажет им всем, чего она стоит – сама возьмёт предназначенное, а несогласных повесит на ближайших деревьях, чтоб другим неповадно было.

Её размышления прервал стук в дверь.

– Да? – она тут же выпрямилась, приняв величественный вид.

– Доброго дня, госпожа, – служанка поклонилась. – Молодой княжич требует Вас к себе.

– Наконец–то, – едва слышно буркнула Ольшанка.

Она посмотрелась в зеркало, поправила косу, улыбнулась и пошла к выходу. Резная дверь с нарисованным соколом открылась и выпустила молодую княжну. Теперь оставалось подняться наверх и постучаться в покои Юркеша. Служанка следовала за ней и несла свечу. Ольшанка пыталась не спешить. Пусть все думают, что она не несётся по первому зову, а ступает медленно и неохотно, как будто её оторвали от важного дела.

О Ягрэне она вспоминала мельком. Желание написать письмо брату Юркеша исчезло на какое–то время, уступив место любопытству. Неужели княжич решил наконец–то исправиться, назвать её своей и дать вечную клятву? Её долго готовили к этому, и Ольшанка приняла бы свою судьбу, лишь бы только Юркеш был ей верным мужем и унаследовал княжество.

Стоило служанке открыть дверь в спальню, как тут же запахло лесными травами. Пришлось с трудом сдержать злобный рык. Ольшанка скрыла гнев за медовой улыбкой и решительно вошла в светлицу наречённого.

– Давно не виделись, – Юркеш взглянул на неё. – Ты чудно выглядишь, княжна.

– Спасибо, – она попыталась изобразить смущение. – Я тронута Вашими словами.

– Славно, – он улыбнулся, но глаза остались грустными.

Ольшанка видела его будто сквозь болотный туман, пропитанный колдовскими снадобьями. Юркеш, подтверждая её догадки, потянулся к веточкам ели и можжевельника и втянул носом свежий запах. Да, княжич любил их и не брезговал – в углу стояли всевозможные склянки, в которых плескалось что–то мутное. А ещё Ольшанка краем глаза заметила птичье перо, и оно ей очень не понравилось.

– Мой отец умирает, – княжич посерьёзнел. – А брат готов пойти войной и сжечь нас вместе с городом. Ты этого хочешь?

Ольшанка помотала головой. Она не собиралась падать на колени и клясться ему в вечной верности – достаточно было лишь сделать вид.

– Значит, ты со мной? – Юркеш обнял её. – Ты ведь будешь со мной, княжна?

– Отчего ты ведёшь такие речи? – пробурчала она. – Ты знаешь, что я предана тебе, мой будущий князь.

– Да, – он поцеловал её в лоб. – Благодарю тебя.

Ольшанка почувствовала себя так, будто её окатили дёгтем. Она едва сдержалась, чтобы не отпрянуть и не побежать в мыльню, чтобы там тереть кожу до крови. Поймав себя на этой мысли, княжна усмехнулась: сердце уже всё решило, значит. Напишет она Ягрэну, поблагодарит его и попросит поддержки, а Юркеш пусть тонет в болотной тине вместе с пером, зельями и тоской по лесу или лесной девке. Пусть сдыхает, раз ему так угодно, на пару со старым князем.

Княжна с облегчением вышла из комнаты. Запах можжевельника и хвои вился где–то рядом, заставляя Ольшанку решительно шагать прочь. Княжич говорил сладко, обнимал тепло, только в мыслях его плавало нечто нечистое, если не сказать чуждое. И этого Ольшанка не могла простить Юркешу. За любовь к другой он непременно поплатится, и не золотом, а кровью. Так решила она, дочь князя Холмогорского, мудрого и уважаемого правителя. Ни одной безродной девке не сравниться с ней. И обижать себя Ольшанка тоже не позволит.

Она вспомнила, как стояла на перекрёстке с зажженной свечой, и усмехнулась: хорошо, княжна! Княжич ворожит, она – не лучше, в то же болото подалась, только её заклятие хватает цепко. Чувствовала Ольшанка, что сработало – услышали обитатели перекрёстков её просьбу и взялись за дело. И не ей стоило бояться пахучих трав да колючей темноты.

7.

Они покидали деревню верхом на лошадях. Лыцко не нашёл в себе сил встать на рассвете, разбудить Зулейку и рассказать ей о встрече с русалкой. Он смотрел на ковыль, которая вилась вдоль дороги, на лошадиную гриву и спрашивал себя: не о том ли он мечтал в господарском доме? Если да, то почему на душе совершенно невесело? Хотелось оглянуться, посмотреть на густой лес, но он давно уже исчез с горизонта.

Разные мысли крутились в голове. Лыцко вспоминал Мажанну, её взгляд, чешуйки на бледной коже. Вряд ли дочь Водяного решила его проведать от скуки. Может, чародей спохватился? Вернулся, узнал, что они с Зулейкой ушли, пришёл в ярость и захотел напугать, чтоб вернулись в господарский дом. Ему нравилось верить в это, и Лыцко охотно принял свои догадки за правду.

Он пустил коня в галоп и усмехнулся. До чего славной казалась поздняя пшеница! Колосья вились на морозном ветру, окружённые полынью и кустарниками. Иногда возле последних можно было заметить грибы. Большие и рыжие. Ещё попадались яблони, почти опавшие, но ещё не растерявшие остатков красоты. Как же сильно приглянулась Лыцку степь! Словно он родился ради этого. И ведь скачет не абы к кому, а к самому княжичу, если Яремче не врёт.

Далёкий господарский дом почти забылся, словно он вырвался из кошмара и наконец–то проснулся, став собой. Лыцко надеялся остаться при княжиче, сослужить службу, а там и до славы недалеко. Он почти ничего не знал о Ягрэне и его делах, но хотелось верить, что они с Зулейкой попали на нужную сторону. Впрочем, не лыком шит: сам всё разузнает со временем, а после решит. Никто не сдержит его, если Лыцко захочет уйти восвояси. Чародей не сдержал – так смогут ли люди?

Хотелось бы получить с княжеского плеча немало почестей, и хорошо бы прославиться, стать видным воином, отстроить собственный терем посреди города, а после задуматься о семье. И никаких русалок, ворожбы и мрачного холодного леса. Хотя – шутка ли? – если бы не чародейское ремесло, он бы сейчас не ехал к княжичу. Не стал бы Яремче вести к своему господарю обычных крестьян. Мало ли таких попадалось ему на пути?

– Слушай, а каков твой княжич из себя? – поинтересовался вдруг Лыцко.

– О, – протянул тот, – мой господарь не похож на других. Княжич Ягрэн смотрит не столько наружу, сколько внутрь, понимаешь?

– Поглядим, – отозвался парень.

Лыцку стало вдвойне любопытно. Что в нём разглядит этот Ягрэн? Честолюбие или чародейство? А может, и то, и другое сразу. Как примет, захочет ли говорить, что скажет в конце? До этого ему не доводилось сталкиваться с княжичами – он рос в глухой деревеньке, где молились лесным духам и делали подношения лесавкам, мавкам, русалкам и прочей нечисти. Однажды откупом стал он сам, и ни один из знакомых ему людей не бросился за ним вслед – все приняли как должное.

Оттого, может, и хотелось вернуться туда в богатой повозке, посмотреть в глаза соседей и кинуть в них золотом, чтоб хватали, как куры – пшеничные зёрна, дрались друг с другом за одну–единственную монету ему же на потеху. Тернистым был путь к этой цели, но Лыцку казалось, будто ничего труднее уже не будет. Самое страшное осталось далеко за спиной, впереди – люд, самый обычный, со своими тайнами и ножами за пазухами. Простой смертный не мог навредить чародейскому ученику.

– Перестань, – шикнула на него Зулейка. – Не ухмыляйся самодовольно, когда не знаешь, что впереди.

Как колко и точно! На Лыцка будто вылили ведро колодезной воды. Он встряхнул головой и понял, что забрался слишком далеко в мыслях. Если мечтаешь, то мечтай с умом, а не хвались самому себе.

– Спасибо, – ему до жути захотелось поцеловать сестру в щёку. – Я рад, что рядом!

Он погнал коня ещё быстрее и не забыл подмигнуть полуденнице, которая чуть ли не выскочила из–за ближайших кустов. Поняв, что её узнали, дева с шипением спрятала острый серп и исчезла в глубине степи.

8.

Зулейка никогда бы не увидела в этом человека старшего княжича. Пока его люди пировали и делились последними слухами, Ягрэн сидел в стороне и стучал пальцами по столу. В янтарных глазах плескалась усталость, море погасших огоньков. Он напоминал ей старого человека, который жаждет покоя. Зулейка взглянула на Лыцка – тот и вовсе не смотрел на княжича и витал в своих мыслях.

– Ну здравствуйте, гости дорогие, – Ягрэн жестом пригласил их к столу. – Присоединяйтесь и рассказывайте.

Они хотели сесть подальше, но сзади вдруг появились стражники, указывающие, что лучше бы Зулейке и Лыцку находиться рядом с княжичем. В нос ударил резкий запах хмеля и мёда. Да, пировали тут не первый день. Среди разношёрстной компании были воины, купцы, кто–то играл на лютне и иногда выпивал – скоморох, не иначе. Хотя сам терем едва ли отличался от господарского дома.

– Путешественники мы, – ответил Лыцко. – Ходим по белому свету, смотрим на люд, иногда защищаем слабых. Больше и рассказывать–то нечего.

– А вот в этом ты ошибаешься, чародейский сын, – произнёс Ягрэн. – Простому люду можете головы дурачить, только мне врать не смейте. Чародей вас послал, так?

– Нет, – продолжил Лыцко. – И не вру я тебе, княжич. Мы сами ушли из чащи, чтобы с чёрным ремеслом дел не иметь. Если позволишь, останемся при тебе.

Ягрэн свёл брови и хмуро посмотрел на Лыцка. Княжич, как и всякий другой человек, не любил ворожбы и старался держаться от неё подальше. Именно она, лихая, довела его брата до безумия, как рассказывал Яремче. Помешался младший княжич и почти сошёл с ума. Не зря ходили кривотолки и не зря старый князь не торопился передавать своё наследие сыну.