Пламенная пляска

Так и поступил. Поневоле Мирча сразу начал искать Чарген. Та вертелась среди цыганок, выделяясь так, как выделяется соколий птенец среди ворон. Ну разве место ей, такой живой и сияющей, в таборе?! Хоть сейчас бери и волоки в город, чтоб зажила по–человечески, а не губила молодость среди дорожной пыли и грязи. Наконец, Чарген отошла к Золотку. К удивлению Мирчи, про коня девка не забывала – вовремя кормила, меняла вёдра с водой, убирала и ещё умудрялась расчёсывать густую медную гриву.

– Хорошо кормишь? – он прищурился и сверху вниз взглянул на Чарген. Та зарделась – мигом покраснела и опустила голову, выжав из себя тихое:

– Да, морэ.

Мирче приходилось знавать женщин. Потому, наверное, он сразу понял: если девка смущается, значит, цыган ей нравится. Эта мысль заставила его усмехнуться. Что ж, придётся всё же подумать о побеге. Мирча развернулся и хотел было пойти дальше, но Чарген вцепилась в край рубахи, набравшись решительности на какой–то миг. Он с удивлением посмотрел на девку. Что, прям здесь, при всём таборе, признается и свалится в ноги? Только этого не хватало!

– Возьми меня с собой в следующий раз, – прошептала Чарген. – Не хочу в таборе сидеть.

Ну чайори, ну удумала! Дэвлалэ, да что ж это делается?! Чтобы девки таскались по лошадиным рядам и торговали на пару с цыганами?! Да он скорее ноги себе откусит, чем позволит девице волочиться следом и позорить его, вызывая смех среди цыган и прочего люда. У Мирчи аж глаза полезли на лоб, но он вовремя спохватился. Не хватало ещё, чтобы про них с Чарген сплетни начали гулять. Таборным ведь только повод дай – и всё, будут чесать языками и перемывать косточки целый семиднев.

– Не выдумывай, девка, – процедил Мирча сквозь зубы. – Не хочешь сидеть в таборе – ступай в деревню да погадай кому.

О, если бы они были наедине! Тогда бы цыган запел по–другому, но не мог же Мирча при всех сказать правду, мол, запала ты мне в душу, отцовская жена, давай сбежим как–нибудь и будем жить–поживать, несмотря на то, что я у отца единственный сын и табор без меня пропасть может.

За спиной послышались всхлипы. Мирча сжал руки в кулаки как можно сильнее и пошёл дальше. Пусть ревёт, ему до бабья дела нет и не должно быть. От досады он пнул валявшийся на дороге камень и побрёл к лошадям. Вот уж единственная отрада. Ржание коней, запахи овса, пота и пыли успокаивали буйную голову. Наверное, благодаря лошадям Мирча и держал себя в руках. Он погладил своего любимого вороного по голове, затем запрыгнул и вскричал:

– Но!

Конь слушался его безо всяких поводьев. Вороной понёс Мирчу прямиком сквозь перелесок, перепрыгивая поваленные деревья и колючие кустарники. Ветер бил со всех сторон, и от этого становилось так легко и радостно, что цыган поневоле захохотал. Да, пусть хлещет ещё сильнее, волна за волной, пусть его тело чувствует волю–вольную!

– Ну нехристь! – удивлялись цыганки. – Как будто нечисть скачет! А глазюки, глазюки как сверкают! Что у него, что у коня евонного!

И пусть болтают, пусть завидуют. Мирча усмехался и нёсся, чувствуя запахи речной воды, мха, прелой листвы и древесной коры. Словно он сам был лесом и дышал вместе с ним, наполняясь свежим воздухом и крича на весь свет: «Я живой! Живоооой!»

Кровь стучала в висках как никогда раньше, а сердце, казалось, вот–вот выпрыгнет из рёбер и понесётся к Чарген. Да что за проклятье?! Он не видел в этой девке ничего хорошего – и всё же его тянуло к ней какой–то нечеловеческой силой.

«Нечеловеческой…»

Мирча остановил коня, прищурился, гляну в сторону табора. Шатры стояли у перелеска, как поганки, одни совсем новые, другие латаные–перелатанные. Самым дорогим был, конечно, тёткин. Он стоял чуть поодаль и выделялся обилием разных оберегов. Не зря ведь Раду уважали в таборе. Никто не говорил про неё лихих слов, хотя тётка делала многое, и не всегда хорошее. Наверное, в этом и была привилегия шувани. Таборная ведьма могла загулять с гаджо, могла пропасть на пару дней и появиться, не отчитываясь ни перед кем.

Тётка Рада, по рассказам других, была жутко непослушной и словно смеялась над всеми цыганскими обычаями, но никто не мог ничего с ней сделать – уж слишком талантливая ведьма уродилась. Мирча оставил коня неподалёку, а сам, переступая едва слышно, вошёл в шатёр.

У Рады он бывал с детства. Мать померла, а другой не нашлось. Тётка часто возилась с ним, а когда не хватало времени, Мирча бегал среди остальных детей и прибивался к той или иной юбке. Цыганки не гнали его – всё–таки сын баро.

– Тэ явэс бахтало, – поздоровался он.

Рада махнула рукой, мол, садись. Цыганка раскладывала карты Таро и всматривалась в причудливые картинки. Мирча, хоть и вырос при ней, ничего не смыслил в подобных делах. Его удел – кони, а не ворожба. Впрочем, развешенные по шатру черепа коней и подковы разных цветов вместе с вороньими, ястребиными и совиными перьями отпугивали и поневоле внушали уважение.

– Как дела твои, Мирча? – Рада поправила платок и взглянула на него с прищуром.

Зря поговаривали, что у цыганок с возрастом глаза тускнеют. Тётка смотрела так же ясно, как и прежде, сейчас скорее хищно. Мирча провёл пальцами по ковру и призадумался. Сердце билось бешено и кричало, чтобы он не смел рассказывать ничего. Но почему?

Он призадумался, ещё раз осмотрел шатёр. И тут Мирчу озарило: если кто и мог что–то наворожить, так это не какая–то там цыганка, а тётка, его родная тётка! Но зачем Раде связывать его с невольницей? Вряд ли она хотела занять место вожака, нет. Мирча выдохнул и прикрыл глаза.

Сколько раз буйная кровь творила с цыганами нечто невероятное? Да много. Казалось, будто каждый семиднев какой–нибудь цыган сбегал с другой, находил свою любовь и кричал о ней. Кто–то и вовсе пил, считая, что потерял всё, кто–то пел и голосил, кто–то постоянно плакал. Может, там и не было никакой ворожбы? Просто Чарген оказалась единственной девицей, которая околачивалась возле него и стреляла глазищами, метая искры.

– Всё хорошо, – выдавил Мирча. – Мне пора. Гроза скоро.

– Дэвлалэ–дэвлалэ, – Рада тяжело вздохнула, но не стала его останавливать.

Снова вскочил на вороного и помчался к перелеску, несмотря на собирающиеся тучи. Осенний ливень превращал все дороги в огромное болото, из–за чего конь постепенно перешёл из бега на замедленную ходьбу. Копыта вязли в грязи, но Мирчи до того не было дела. Как только добрались до буйной реки, он спрыгнул на землю, пошатнулся и вошёл в воду, ещё летнюю, тёплую и одновременно прохладную.

Сердце с болью пропускало удар за ударом и не хотело успокаиваться. Сколько ни ругался Мирча на себя, бесполезно. Девка не выходила из головы, и как её оттуда вытравить – тоже непонятно. Что–то мешало ему рассказать обо всём Раде. Вдруг нашепчет отцу, а тот схватится за кнут? Нет уж, такой радости ему не надо было. Справится сам.

3.

На следующий день табор продолжал путь к Приморью. Мирча со своей телегой ехал впереди всех, лихо подгоняя коней. Зурал затерялся среди цыган вместе с женой. Чарген умело справлялась с лошадьми и не выпускала поводьев из рук. Те слушались её.

Видно, что вчерашняя невольница изо всех сил пыталась угодить мужу, хотя они даже не разговаривали толком – так, перекидывались фразами время от времени. Рядом с ним Чарген мялась, чувствуя себя не в своей тарелке. И правильно: места Кхацы ей не занять. Кхаца была орлицей, боевой цыганкой, способной носиться на самых бешеных лошадях. Однажды она отхлестала кнутом барина и умудрилась выудить у него из кармана серебряное кольцо с бриллиантом. Эту басню до сих пор пересказывали таборные, украшая своими деталями.

Чарген же – неоперившийся птенец, запуганная невольница, которая боялась Зурала и отчего–то жутко любила лошадей. Старый барон не вмешивался в жизнь девочки, позволяя ей выполнять свои обязанности. Жаль, Мирча не был таким же послушным. Видимо, пошёл в Кхацу нравом. Даже на свадьбу не явился, зато подарил Золотка, как будто в насмешку.

Зуралу не нравилось поведение сына, но он слишком хорошо знал Мирчу. Стоило с ним заговорить, как тот весь взвинчивался, словно степной вихрь, а после уходил. Не бегать же ним, взрослым лбом, с кнутом! Нет уж, поздно лупить, нрав не изменишь, а буйную кровь не разбавишь. Будь Мирча поспокойнее, может, и жениться бы не пришлось. Зурал взглянул на Чарген. С виду девка была в порядке, разве что всю дорогу сидела в напряжении и сжимала зубы. Боялась.

Солнце катилось всё выше и выше. Оно уже не жарило так, как летом – только приятно согревало. Зурал с тоской подумал о том, что целых три месяца им придётся сидеть в Приморье, где вечно воняло рыбой и помоями. Он не любил каменные городские стены, узкие улочки и богатых господ, которые считали себя выше всех на свете и света толком не видели. Хорошо было певучим девкам – те приносили много монет, благодаря чему табор не пропадал и цыгане веселились. Но что будет делать Мирча?

Зурал раскурил трубку и призадумался. Конокрадам нельзя находиться долго на одном месте. Примелькается, да и в Приморье их табор хорошо знали – не первый год ведь ехали туда зимовать. Обычно сын уезжал в другие города, где и занимался любимым делом, сбывая негодных кляч и доставая новых, породистых и до жути красивых. Поэтому Зурал и не ругался. Наверное, и теперь продолжит. Хорошо хоть додумался в самом Приморье не торговать толком, иначе беды не миновать. От тюремной решётки никакая ворожба не защитит.

Интересно, умела ли его собственная жена петь? Зурал взглянул на неё и невесело подумал, что научится всему, если заставить, но разве ж то дело? Нет, пусть лучше занимается хозяйством и обычным промыслом. Конечно, коль захочет походить по кабакам, он удерживать не станет – приставит к ней какого–нибудь цыгана и отправит вместе с ним. Хотя драть горло ради господ… Нет, всё же обмельчали цыгане. Но что делать, особенно если платят хорошо?

Неправильно было и то, что Мирча жил отдельно, ездил с собственной телегой и не особо интересовался делами табора. Стыдно признавать, но тот же Луйко всё время вертелся возле Зурала, помогал, дарил подарки Раде и всегда спрашивал совета у барона. Сестре он почему–то не нравился: дары принимала, но хмурилась и поджимала губы, а потом качала головой, мол, не доведёт это всё до добра.

Мирча же ходил предоставленный сам себе. Появится, сверкнул глазищами, ухмыльнётся – и снова исчезнет. Ищи–свищи. Зурал тяжело вздохнул. Сбывалось очередное пророчество Рады. Не было у него других детей, как ни старался барон. Конечно, по табору ходили слухи, будто он их хорошо скрывал от посторонних глаз, ведь не может у цыгана быть всего один ребёнок. Бывало и так, что молодые матери приходили к нему с младенцами на руках и показывали, мол, вот, твой выводок, на что Зурал печально усмехался и подзывал Раду. Шувани быстро раскрывала обман и отправляла неразумных девок подальше.

– Ой ночка тёооомнаяаааа, – запели впереди. – Ай ночка бурнаааяааааа.

Песню о лихом конокраде охотно подхватили остальные и особенно – Мирча. Не всякий цыган рождался с талантом уводить коней: некоторым нравилось петь, отплясывать, рвать струны в кабаках или ворожить – раскладывать карты, заговаривать печь, домашнюю нечисть и не только. Зурал знавал таборы, где у большинства было принято лепить горшки из глины или шить цветастые платья из дорогих тканей. В его собственном цыгане занимались разным: Мирча с дружками возился с лошадьми, девки бегали по деревням, пели, гадали, а остальные или воровали кошельки, или попрошайничали.

Зурал в молодости любил мастерить ножи и продавать их втридорога. На вырученные деньги он покупал старых кляч, которых тут же сбывал за хорошую цену. Доходило до того, что Зурал сторговывал породистых коней и возвращался в табор с поживой. Иногда ему помогали, иногда он работал один. Его отец был доволен сыном. Но и там была своя ложка дёгтя.

Его хотели женить на троюродной сестре. Как–никак, старший сын, будущий баро! Зурал же давно засматривался на Кхацу, которая в те времена отваживала почти всех женихов и слыла «змеёй языкастой». Что делать – пришлось сговориться с ней ночью и сбежать из табора. К удивлению Зурала, Кхаца быстро согласилась, собрала котомку, и на рассвете их уже не было.

Говорили, отец рвал на себе волосы и чуть не убил жену. Зурал и Кхаца вернулись через пару лет с породистыми лошадьми и щедрыми подарками. Пришлось простить – не отрекаться же от родни при всём таборе. Так и сладилось, а потом родился Мирча, и на голову рухнуло пророчество Рады вместе с гибелью жены. Зурал мельком взглянул на Чарген. Сильная девочка, бойкая. Должна выдержать. Первый день в пути за собственной телегой – и никакой ошибки: лошади слушались, внизу тихонько поскрипывали колёса. Для бывшей невольницы Чарген справлялась лучше, чем следовало бы ожидать.

Они отъехали от леса и миновали бескрайнюю степь. Среди редких кустарников притаилась маленькая рыбацкая деревенька. Там и решили остановиться, чтобы напоить лошадей, переночевать, может, задержаться на день–другой, а потом снова отправиться в дорогу. Зуралу нравились тихие места, где изо дня в день ничего не происходило. Там приятно было отдыхать и встречать старость. Впрочем, табор вряд ли поддержал бы его – в деревеньках добычей не разживешься. Да, если всё время переводить дух, то и впрямь можно погибнуть.

– Переночуем, а завтра видно будет, – решил Зурал. – Может, останемся до следующего вечера, может, поедем дальше.

Мальчишки вместе с молодыми цыганками тут же кинулись к реке. Кони понеслись в воду следом. Цыгане заголосили на все лады: кто–то пел, кто–то отплясывал, кто–то сразу отправился гадать и зарабатывать на хлеб. Чарген пошла в деревню вместе с большинством цыганок. Зурал готов был поклясться, что ей хотелось кинуться в речку и напоить Золотка, но она сдержала этот порыв. Не зря ведь кони у неё шли так ладно. Любили, причём взаимно.

4.

Выпрашивать еду Чарген не умела, а вот гадать по руке научилась быстро. Не нравилось ей дурить честных людей, но что было делать. Ей подвернулась удача в виде заплаканной вдовы. Стоило такой нагадать хорошего молодца, двух детишек и шум–гомон в доме, как она мигом расчувствовалась и подала цыганке картошку с морковкой. Не щедрый навар, конечно, но вполне неплохо для маленькой деревеньки. К счастью, Чарген додумалась захватить с собой котомку, поэтому складывать всё в фартук не пришлось.

Жаль, не разживёшься толком – вся деревня была вдвое меньше табора. Пришлось возвращаться назад. Чарген взглянула на пёстрые шатры и тяжело вздохнула. Засмеют ведь. Жена барона, а принесла всего ничего, даже мяса не раздобыла. Смирившись со своей участью, цыганка зашагала извилистой тропкой. Лучше в обход, чем через весь табор. Она не боялась шиповников, которые вились вдоль дорог, – давно уже привыкла. Это всё же лучше, чем скакать на подмостках и постоянно растягивать губы в улыбке.

Сбоку промелькнул цыган. Чарген взглянула на него и чуть не выронила котомку от удивления. Сердце пропустило удар.