– Ага, так и вижу тебя проповедующим на иврите Кромби и Бьюкенанам, – сказала она, широко улыбаясь. – Так что еще?
К ее губе прилип кусочек апельсиновой мякоти и, ведомый импульсом, он наклонился и поцеловал ее, ощущая, как во рту разливается яркая кисловатая сладость.
– Ну, они проверили мое знание доктрины и писания, мы много говорили и молились вместе. – Он ощущал какую-то неловкость и смущение от собственных слов. Это был удивительный опыт – как возвращение домой, по которому он скучал, но сам не знал этого. Если начистоту, ему было радостно от того, что он нашел свое призвание и что у него была возможность разделить его с теми, кто понимал его и шел той же дорогой…
– Пока что я только служитель слова, – сказал он глядя на носки своих ботинок. – Я смогу совершать таинства брака и крещения только после посвящения в сан, но для этого нужно дождаться ближайшего пресвитерианского собора. Пока что я могу проповедовать, учить и хоронить.
Она смотрела на него с немного грустной улыбкой.
– Ты счастлив? – спросила она, и он кивнул, на мгновение онемев.
– Очень счастлив, – выдавил он наконец едва слышно.
– Хорошо, – отозвалась она и улыбнулась веселее. – Я понимаю. Значит, теперь ты, так сказать, обручен с Господом.
Он засмеялся и почувствовал, как горло начало расслабляться. Боже, нужно будет что-то придумать насчет этого, он не может проповедовать пьяным каждое воскресенье. Возвращаясь к теме о нарушении правил…
– Да, так и есть. Но я женат на тебе – об этом я не забуду.
– Смотри мне. – Ее улыбка теперь была широкой и искренней. – Раз уж мы женаты… – Она посмотрела прямо, так что ее взгляд прошел сквозь него, словно электрошок. – Джем у Марсали, играет с Германом. Я никогда раньше не занималась любовью со священником. Это кажется чем-то развязным и плохим, как думаешь?
Роджер сделал глубокий вдох, но это не помогло; он по-прежнему чувствовал головокружение; несомненно, дело было в дыме.
– О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! – начал он. – И ложе наше зелено. Округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями. – Он вытянул руку и нежно коснулся ее. – Два сосца твои – как два козленка, двойни серны[23 - Ветхий Завет. Песнь Песней, 7:1–3.].
– Вот как?
– Это в Библии, – абсолютно серьезно заверил он ее.
– Расскажи-ка мне еще про мой живот, – попросила она, но прежде чем он успел открыть рот, он заметил маленькую тень, выскочившую из леса и со всех ног бегущую к ним. Это был Айдан, задохнувшийся от бега и уже без рыбы.
– Миссис Огил… ви сказала…. Чтобы вы пришли сейчас! – выпалил он. Он глотнул немного воздуха, чтобы доставить оставшуюся часть сообщения: – Младенец… слабенький, и они хотят ее крестить на тот случай, если она умрет.
Роджер хлопнул по пальто с другой стороны; книга общего богослужения, которую ему дали в Шарлотте, успокаивающе оттягивала карман.
– А ты можешь? – Брианна смотрела на него с тревогой. – Католики могут – то есть в случае необходимости крестить может и обычный человек.
– Да, в таком случае могу, – сказал он, задыхаясь от волнения. Он посмотрел на Брианну, измазанную сажей и грязью, ее одежда остро пахла дымом и печеной глиной, отнюдь не миррой и алоэ.
– Хочешь пойти со мной? – Он отчаянно хотел, чтобы она согласилась.
– Ни за что на свете такое не пропущу, – заверила она и, сняв свой грязный шарф, тряхнула волосами, яркими, как знамена, развевающиеся на ветру.
* * *
Это был первый ребенок в семье Огилви, крошечная девочка, которой Брианна, в силу своего немалого родительского опыта, тут же диагностировала острые колики, но в целом определила ее как вполне здорового младенца. Пугающе молодые родители – оба выглядели не старше пятнадцати – были до смешного благодарны за все: за советы и уверения Брианны, за ее предложение сходить к Клэр (супруги боялись сами идти к жене лэрда, не говоря уж о слухах, которые о ней ходили) за лекарствами и едой и, наконец, более всего за то, что Роджер пришел крестить их дочь.
Они не могли поверить в свою удачу: настоящий священник – объяснить им реальное положение вещей оказалось невозможно – появился в этой глуши и снизошел до того, чтобы прийти и даровать благословение Божье их дочери.
Роджер и Брианна остались с ними ненадолго и ушли, когда солнце поползло за горизонт, оба светящиеся полубессознательной радостью от сделанного доброго дела.
– Бедолаги, – сказала Брианна, интонация ее колебалась между сочувствием и веселостью.
– Бедолаги, – согласился Роджер, разделяя ее настроения.
Крещение прошло прекрасно – даже кричащий краснолицый младенец приутих, когда Роджер лил воду на лысую макушку и провозглашал, что теперь душа ребенка под защитой Господа. Он ощущал невероятную радость и величайшее смирение от того, что ему было позволено совершить обряд. Только одна деталь оставляла Роджера в замешательстве – его эмоции колебались от смущенной гордости до глубокого смятения.
– Ее имя… – сказала Брианна и остановилась, качая головой.
– Я пытался остановить их, – сказал он, пытаясь контролировать свой голос. – Я пытался, ты тому свидетель. Я предложил Элизабет. Майри. Может, Элспет. Ты слышала!
– Да ладно, – сказала она, и ее голос завибрировал. – Мне кажется, Роджерина – прекрасное имя. – После этого она перестала себя сдерживать, опустилась на траву и начала смеяться не хуже гиены.
– О Боже, бедный ребенок, – сказал он, пытаясь – безуспешно – не засмеяться вслед за женой. – Я слышал имя Томасина и даже Джеймсина, но… Боже.
– Может, они сократят ее имя до Ины, – предположила Брианна, сопя и вытирая лицо передником. – Или прочтут его задом наперед – Аниреждор – и станут звать ее Ани.
– О, спасибо тебе за утешение, – сухо отозвался Роджер и наклонился, чтобы помочь ей подняться с земли.
Брианна прижалась к нему и обняла его за талию, все еще трясясь от смеха. Она пахла апельсинами и дымом, заходящее солнце играло золотом в ее волосах.
Наконец она утихла и подняла голову с его плеча.
– Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне[24 - Ветхий Завет, Песнь песней, 6:3.], – сказала она и поцеловала его. – Ты молодец, преподобный. Пойдем домой.
Часть восьмая
Зов
Глава 58
Любите друг друга
Роджер вдохнул настолько глубоко, насколько мог, и закричал что было сил. И это было не очень громко. Он повторял упражнение снова и снова.
Было больно. И становилось хуже; слабый задушенный звук собственного голоса вызывал у него отвращение, так что хотелось заткнуться и больше никогда не открывать рот. Он подышал, закрыл глаза и закричал со всей мощью, на которую были способны его легкие. По крайней мере, попытался.
Острая боль пронзила его горло справа, и крик оборвался. Роджер хватал воздух ртом. Пару секунд он осторожно вдыхал и выдыхал, сглатывая, а потом повторил все заново.
Господи, как больно.
Он вытер рукавом слезящиеся глаза и приготовился к новой попытке. Уже набрав воздуха в грудь и сжав кулаки, он услышал голоса и медленно выдохнул. Голоса были близко и перекликались между собой, но ветер дул в противоположную сторону, и он не мог разобрать слова. Скорее всего, охотники. Стоял погожий осенний день, воздух был прозрачно-голубым, и лес казался наполненным живым дрожащим светом.
Листья только начали менять цвет, но некоторые уже опадали – тихое непрекращающееся движение на периферии зрения. Он отлично знал, что любое движение в такой обстановке можно принять за дичь. Набрав было воздуха, чтобы позвать охотников, он вдруг замялся и тихо пробормотал: «Вот дерьмо». Отлично. Уж лучше пускай его пристрелят по ошибке вместо оленя, чем так позориться.
– Придурок, – сказал он самому себе, снова набрал воздуха и закричал: – Ауууу!
Несмотря на усилие, звук вышел тихий и хриплый. Он позвал еще раз. Потом еще и еще. К пятому разу он подумал, что уж лучше покориться судьбе и быть пристреленным, чем продолжать надрываться, чтобы его услышали. Но в этот момент до него по прохладному легкому воздуху наконец донеслось слабое ответное «ау».