Я вытряхнул осколки в мусорное ведро и снова включил телевизор. Но комедия уже кончилась, а начало детектива я пропустил из-за Розмари. Я вздохнул, выключил телевизор, пожарил себе стейк, а когда поел, снял трубку и позвонил Бобби Анвину, работающему на «Дейли планет».
– Даром ничего не скажу! – заявил он сразу, как понял, кто на линии.
– А что возьмешь?
– Баш на баш.
– Заметано, – сказал я.
– Ну и что тебя интересует?
– Э-э-э… – начал я. – Ты тут пару месяцев назад опубликовал в вашем субботнем цветном приложении большую статью о Каспаре. Аж на несколько страниц.
– Было дело. Спецрепортаж. Исчерпывающий анализ успеха. «Дейли планет» делает серию ежемесячных репортажей обо всяких важных шишках: магнатах, поп-звездах и так далее. Препарируем их под микроскопом, а потом всем рассказываем, как они ухитрились дойти до жизни такой.
– Ты там с девицей, что ли? – спросил я.
Повисла короткая пауза, потом я услышал сдавленное девичье хихиканье.
– Иди ты в Сибирь со своей интуицией! – сказал Бобби. – С чего ты так решил?
– Даже и не знаю, от зависти, наверно.
На самом деле я просто хотел узнать, один он или нет, причем так, чтобы не было понятно, что это важно.
– Ты в Кемптоне завтра будешь?
– Наверно, да.
– Слушай, привези мне этот номер, а? С меня бутылка на твой выбор.
– Ладно-ладно. Будет тебе этот номер.
И без долгих церемоний бросил трубку. Остаток вечера я провел, листая отчеты с гладких скачек прошлых лет и прослеживая карьеры Бетесды, Глинера, Зингалу и Три-Нитро, но так ничего толком и не откопал.
Глава 2
В последнее время я завел привычку по четвергам обедать со своим тестем. Точнее, со своим бывшим тестем – адмиралом в отставке Чарлзом Роландом, отцом самого серьезного промаха в моей жизни. Его дочери Дженни я отдал всю преданность, на какую был способен, но в конце концов она потребовала невозможного: чтобы я бросил участвовать в скачках. Мы прожили вместе пять лет: два года в любви и согласии, два в раздоре и год на ножах. Теперь от всего этого оставались лишь зудящие полузажившие раны. Да вот еще дружба с ее отцом: она досталась мне нелегко, и теперь я ценил ее как единственное сокровище, спасенное в катастрофе.
Обычно мы встречались в полдень в баре на втором этаже отеля «Кэвендиш». Теперь перед нами на аккуратных соломенных салфеточках стояли у него – розовый джин, у меня – разбавленный виски, и мисочка с орешками.
– Дженни на выходных будет в Эйнсфорде, – сказал он.
Эйнсфорд – его дом в Оксфордшире. В Лондоне по четвергам у него была работа. Перемещался между ними он на «роллс-ройсе».
– Я буду рад, если и ты приедешь, – сказал он.
Я смотрел на тонкое, аристократическое лицо, слушал ненавязчивый, с ленцой голос. Тонкий, обаятельный джентльмен, который при необходимости прошьет тебя навылет, как лазер. Человек, в чью порядочность я поверил бы даже у адских врат и от которого не приходилось ждать пощады.
Я ответил сдержанно, без злобы:
– Я не готов ехать туда, где меня будут клевать.
– Она согласилась, чтобы я тебя пригласил.
– Не верю.
Он с подозрительной сосредоточенностью уставился на свой стакан. Я по долгому опыту знал: он на меня не смотрит, когда хочет от меня чего-то, что, как ему известно, мне не понравится. И так возникает пауза, пока он собирается с духом, чтобы поджечь фитиль. Судя по длине паузы, ничего приятного ожидать не приходилось. В конце концов он произнес:
– Я боюсь, у нее неприятности.
Я пристально смотрел на него, но он так и не поднял глаз.
– Чарлз, – в отчаянии начал я, – ну не можете же вы… вы не можете требовать… Ну вы же знаете, как она со мной теперь обращается!
– Ты ей тоже спуску не даешь, насколько я припоминаю.
– Ни один человек в здравом уме не полезет в клетку к тигру!
Он мельком взглянул на меня, губы у него слегка дернулись. Возможно, не всякому приятно, когда красавицу-дочь сравнивают с тигром.
– На моей памяти, Сид, – сказал он, – ты не раз входил в клетки с тиграми.
– Ну, с тигрицей! – поправился я шутливо.
Он тотчас же вцепился в меня:
– Так ты приедешь?
– Нет… По правде сказать, есть вещи, которых терпеть нельзя.
Он вздохнул и откинулся на спинку стула, глядя на меня поверх стакана с джином. Мне не понравился его рассеянный взгляд: это означало, что он еще не отказался от своих планов.
– Ну что, морской язык? – предложил он как ни в чем не бывало. – Зовем официанта? Пора бы уже и поесть, а?
Он заказал нам обоим морского языка – без костей, как обычно. Теперь-то я уже мог нормально есть на людях, но был у меня долгий неприятный период, когда все, что осталось от моей руки, представляло собой уродливую, бесполезную корягу, которую я стыдливо прятал в карман. А к тому времени, как я наконец с этим свыкся, руку мне разбили снова, и я окончательно ее лишился. Наверно, это и есть жизнь. Достижения сменяются потерями, и если тебе удалось спасти хоть что-нибудь – пусть это всего лишь ошметки самоуважения, – оно поможет тебе пережить все, что будет дальше.
Официант доложил, что столик накроют через десять минут, и бесшумно удалился, прижимая стопку меню и блокнот для заказов к своему смокингу и серому шелковому галстуку. Чарлз бросил взгляд на часы, потом непринужденно окинул взглядом просторную, светлую, тихую гостиную, где другие такие же, как мы, сидели попарно в бежевых креслах, разбираясь с мирскими делами.
– В Кемптон сегодня поедешь? – спросил он.
Я кивнул:
– Первая скачка в два тридцать.
– Ты очень занят сейчас?
Для непринужденного вопроса это прозвучало вкрадчивей, чем нужно.