Рабочее самоуправление в России. Фабзавкомы и революция. 1917–1918 годы

. Неблагополучно в этом отношении складывалась ситуация также на предприятиях пищевой промышленности. Хищения были широко распространены также в табачной промышленности. Не редкостью кражи были и там, где, по убеждению большевиков и прочих социалистов, концентрировались наиболее сознательные пролетарии – на металлургических и оружейных заводах

. Широко распространены были случаи захватов рабочими предприятий, распродажи ими заводского имущества и готовой продукции с целью перераспределения вырученных средств между собой

. Как писал в те дни М. С. Ольминский, многие рабочие мыслили простыми категориями: «поскорей бы урвать побольше и куда-нибудь уйти»

.

Подрывали трудовую дисциплину и явления несколько иного рода. Прежняя советская историография справедливо, но подчас преувеличенно выискивала позитивные перемены в массовой психологии и поведении рабочих, вызванные революцией

. Но происходили трудно обратимые перемены и совсем иного рода. На протяжении нескольких месяцев от февраля к октябрю 1917 г. заводские цеха словно превратились в рабочие клубы, где шли нескончаемой чередой собрания, конференции, проводились митинги. Многие проблемы, в том числе связанные с повышением своего материального достатка, рабочие привыкали решать, не форсируя трудовые усилия, а митинговым напором, настолько уверовав в естественность такого положения вещей, что когда министр труда Временного правительства М. И. Скобелев попытался ограничить хотя бы деятельность в рабочее время фабрично-заводских комитетов, как мы помним, это вызвало настоящий шквал протестов со стороны рабочих. Находясь в оппозиции, большевики всячески поощряли рост «политизации» рабочих (за которой не так редко скрывалось элементарное нежелание работать).

После Октября если что-то и меняется, то совсем не в сторону стабилизации. Официальная пропаганда внушала рабочим мысль об их «классовой исключительности», твердила им, что теперь они – «победители», «новые хозяева страны». И рабочие охотно верили официальной пропаганде, увлекаемые потоком советских декретов и «правденских передовиц»

. Вместе с тем складывавшаяся ситуация таила в себе для нового революционного режима немало опасностей. Очевидцы пишут о весьма превратном «понимании» многими рабочими себя в качестве «хозяев» своих предприятий. Даже в советской историографии происходившее нашло определённое отражение, получив название «митинговщины». Н. К. Крупская вспоминала: «Революция сбросила десятников, подмастерьев, вечно понукавших рабочих, ругавших их, дававших зуботычины. И рад был рабочий, что никто его не понукает, что, когда он устал, может он посидеть, покурить. В первое время заводские организации очень легко отпускали рабочих с фабрики на разные собрания. Помню такой случай. Пришла ко мне раз в Наркомпрос работница за какими-то справками, разговорились. Я ее спрашиваю, в какой она смене работает. Думала, в ночной, потому и могла прийти в Наркомпрос днем. «У нас никто сегодня не работает. Вчера общее собрание было, у всех дел домашних много накопилось. Ну и проголосовали не работать сегодня. Что же, мы теперь хозяева». Теперь, когда 18 лет спустя рассказываешь это товарищам, им этот факт кажется мало правдоподобным, не характерным. А между тем для начала 1918 г. этот факт был характерен»

. Ещё более впечатляющую картину, царившую в то время, рисовал Струмилло. На приютившем его Трубочном заводе, как и на многих предприятиях города, в цехах целыми днями шли митинги. С утра до вечера все говорили и слушали тех, кто говорит, аплодируя оратору, выступавшему в данную минуту, забыв о предыдущем ораторе и одинаково хлопая и одобряя всех, кто готов был подстраиваться под настроения толпы. А настроение толпы было «рви, где можно и что можно», – иронично пишет Струмилло и добавляет: «и это в головах рабочих казалось повальным». Администрация Трубочного уже давно устранилась от происходящего на заводе, технический персонал также ни во что не вмешивался, чувствуя себя растерянным и неспособным повлиять на массу. «Да и кто бы их послушался? – задаёт риторический вопрос Струмилло. – В лучшем случае не обратили бы внимания, а то и обругали бы корниловцем и контрреволюционером»

.

Тесно связан с проблемой дисциплины на рабочем месте был вопрос качества и производительности труда. Один из руководителей экономической политики большевиков А. Ломов признавал, что ноябрь-декабрь 1917 г., а также начало 1918 г. были отмечены «значительным падением производительности труда»

. Так, ощутимо по сравнению с дореволюционным временем упало производство винтовок на Ижевском заводе, в то время как на Сестрорецком заводе оно и вовсе прекратилось

. В отдельные периоды 1918 г. снижалась производительность труда в главных железнодорожных мастерских Николаевской железной дороги

. Пережив краткий период подъёма, к марту 1918 г. производительность труда снизилась на Охтинских пороховых заводах

. С горечью отмечали падение производительности труда на своём предприятии рабочие Семянни-ковского завода

. Определённое падение производительности труда наблюдалось в летние месяцы 1918 г. на заводе Новый Лесснер, в июне-августе того же года уменьшается производство продукции в связи с падением производительности труда на Сампсониевской мануфактуре. Отмечались тенденции снижения производительности труда на Ликинской мануфактуре. Приходится признать, что подобного рода явления носили не эпизодичный, а всеобщий характер. В целом по стране падение производительности труда началось ещё после Февральской революции, как и другие негативные моменты развития промышленности усилившись после Октября. Так, в 1917 г. производительность труда в промышленности составляла 67% от уровня 1913 г., а в 1918 г – 34%. Валовая продукция на одного рабочего в год в 1917 г. равнялась 1482,1 довоенных рубля, ав1918г. – уже 917,3, что составляло 61,9% от уровня 1917 г. По отдельным отраслям производства к 1918 г. картина падения индивидуальной производительности рабочих может быть показана следующим образом

:

Таблица 4

Выработка на одного рабочего в день (в рублях 1913 г.) за 1913-1918 гг.

Характерно, что сами рабочие хорошо понимали, чем в конечном итоге для них может обернуться собственная расхлябанность и безответственность. Так, на конференции фабрично-заводских комитетов Москвы было признано, что падение производительности вызывает сокращение производства, а следовательно, следующим этапом будет закрытие предприятий

. Получался замкнутый круг -всеобщее разложение народного хозяйства, кризис промышленности напрямую вели к разложению рабочего класса, снижению ответственности рабочих, а также ухудшению показателей их работы, в первую очередь – производительности труда. С другой стороны, процессы, протекавшие в рабочей среде, не позволяли ставить задачи восстановления промышленности, расширения производства. Временное правительство заблудилось в лабиринте этих проблем, так и не сумев подобрать ключи к их разрешению. Не просто приходилось и советским властям. К этим двум проблемам добавлялась ещё и третья – материальный уровень рабочих. Его падение также было неизбежным следствием всеобщей разрухи и деградации промышленности. Падала выработка, естественно, сокращались возможности владельцев предприятий и государства поддерживать рабочих. Вместе с тем, не имея материальной заинтересованности, только на голом «революционном энтузиазме» рабочие не могли решать серьёзные производственные задачи, сочувственно относиться к разговорам о трудовой самодисциплине

. По мере развития кризисных явлений в народном хозяйстве вопрос о жизненном уровне рабочих становится политическим.

Поддержав в Октябре большевиков, рабочие ждали от них эффективных мер, способных закрыть все волновавшие простых людей вопросы, по возможности – немедленно. И, действительно, первое время после установления Советской власти происходит некоторое улучшение жизненного уровня рабочих, прежде всего за счёт экстренных мероприятий победившего революционного режима. Важным фактором, обеспечивавшим рост благосостояния рабочих в эти месяцы, выступали изменения в области оплаты труда. Так, по сообщению прессы, к весне 1918 г. средний заработок рабочих на некоторых предприятиях Урала достигал 300 рублей

, тогда как прожиточный минимум составлял здесь 200 рублей

. Поднимались заработки, а также социальные выплаты рабочим и в других промышленных центрах страны, что стало одним из направлений политики новых властей

. Рост оплаты труда рабочих мог происходить и опосредованно, например, за счёт отмены отчисления с заработков на содержание местных Советов, как это произошло в случае Белорецкого Совета рабочих депутатов после перехода его под контроль большевиков: все расходы на его содержание были переложены на буржуазию, которая обкладывалась специальной контрибуцией

. Отчисляли предприниматели средства и на содержание других пролетарских организаций, в том числе органов рабочего контроля, как это осуществлялось, например, на Инзерских заводах

.

И всё же сохранявшаяся динамика упадка не могла позволить государству, пусть даже самому «революционному» и «пролетарскому», предотвратить негативное воздействие кризиса на материальное положение наёмных работников, благополучие которых полностью зиждилось на состоянии отечественной промышленности и транспорта. В первую очередь сокращение производства, закрытие предприятий, так же как это наблюдалось при Вмененном правительстве, вело к росту безработицы. Советские власти прилагали немало усилий по её предотвращению или хотя бы смягчению возможных негативных последствий. Так, на Урале уже в январе 1918 г.

при рабочей секции Уфимского Совета была образована комиссия по борьбе с безработицей. Кроме этого создавался специальный фонд для помощи безработным, формировавшийся преимущественно за счёт обложения торговцев и домовладельцев, а также добровольных отчислений рабочих и служащих. В целях обеспечения большей занятости при снижении рабочего дня вводилась трёхсменка

. Аналогичные меры принимались в Смоленске, Нижнем Новгороде, Москве. Много делалось для помощи безработным в Петрограде. Так, 12 апреля 1917 г. СНК ассигновал дополнительные 100 млн рублей для преодоление безработицы в прежней советской столице. Ещё 6 млн рублей изыскал Петросовет. Для оптимизации учёта безработных и помощи им в поисках работы увеличивалось количество бирж труда. Если при Временном правительстве летом 1917 г. в России действовало всего 2 биржи труда, то в ноябре – 32, в декабре -45, в январе 1918 г. – 67, в марте – 89, а в мае – уже 110

.

Однако масштабы разрушения промышленности были столь велики, а рост безработицы в связи с этим столь стремителен, что предпринимаемых мер было явно недостаточно. Точных данных на этот счёт не существует. Разные органы, занимавшиеся учётом безработных и борьбой с безработицей, называли разные цифры. Так, московские профсоюзы исчисляли количество потерявших работу в 20 тыс. человек, районный экономический комитет – в 30 тыс., а Московский комиссариат труда называл цифру в 40 тыс. Оппозиционная пресса в те дни писала: «Ясно одно, безработица грозит принять невиданные ещё размеры, превратиться в народное бедствие. Демобилизованная армия и возврат военнопленных вернули и вернут ещё стране миллионы свободных рук. А навстречу этой волне поднимается другая: десятки и сотни тысяч рабочих, выбрасываемых с фабрик и заводов, прекращающих производство. Под двойным ударом Брестского мира и социалистических опытов большевистской власти промышленность наша умирает, а вместе с тем рабочий класс обречён на тяжёлую безысходную участь безработного»

.

Несмотря на противоречивость имеющихся в распоряжении историков данных, можно представить общую картину возникшей перед страной проблемы. Наркомат труда, обобщив информацию, полученную от 73 бирж труда, определял количество безработных в первые несколько месяцев 1918 г. вЗ05 614 человек

. По данным оппозиции, весной 1918 г. насчитывалось примерно 310 000-324 000 безработных

. Понятно, что уровень безработицы зависел от множества различных причин и разнился по регионам. Вот как выглядело распределение безработных по различным регионам, согласно данным меньшевистских изданий

:

Таблица 5

Количество безработных по регионам России в апреле 1918 г.

Уровень безработицы различался не только по отдельным районам, но и по отраслям производства, меняясь с течением времени в зависимости от состояния рынка труда, как это отражено в следующей таблицей

:

Таблица 6

Динамика рынка труда по различным профессиональным группам в 1918 г.

Как можно предположить, наиболее остро стоял вопрос с поиском нового места работы вплоть до середины лета 1918 г., иными словами, до принятия декрета от 28 июня о развёрнутой национализации крупной промышленности. Потом начинается медленный процесс нормализации положения с безработицей. Но состояние экономики в эти и последующие месяцы было столь плачевным, что даже сохранение работы не гарантировало рабочим минимального достатка. По свидетельствам, которые обобщил Д. Ю. Далии, заработная плата к середине 1918 г. «стояла довольно низко»

. Для ЦПР ситуация усложнялась другим обстоятельством – расценки здесь разнились не только в зависимости от отрасли, но и города, в котором находилось конкретное предприятие, что в ряде случаев вызывало конкуренцию между самими рабочими. Выше всего расценки были, понятно, в Москве – более 15 рублей в день, а уже в Московской области средняя дневная оплата составляла всего 11 рублей 73 копейки. Наиболее плохо труд оплачивался в Калужской и Владимирской губерниях – соответственно 9 руб. 76 коп. и 9 руб. 59 коп. в день

. Как отмечалось в циркулярном письме Союза металлистов Тулы, «ввиду непрекращающегося обесценивания денег и продолжающегося вырастания цен на предметы первой необходимости реальная заработная плата отстаёт от с каждым днём возрастающих цен»

.

К весне 1918 г. становится всё более и более осязаемой угроза голода. Особенно болезненная ситуация складывалась в Питере. Дезорганизация транспорта и саботаж продовольственного аппарата привели к частым перебоям в снабжении продовольствием. Например, 31 октября в Петроград было доставлено только три вагона с продовольствием и фуражом, 1 ноября – шесть, тогда как для удовлетворения потребностей города ежедневно требовалось 28 вагонов. Вспоминая события тех дней, С. Г. Струмилин писал: «Картофельная шелуха, кофейная гуща и тому подобные «деликатесы» переделываются в лепёшки и идут в пищу; рыба, например селёдки, вобла и т.п., перемалывается с головой и костями и вся целиком идёт в дело. Вообще ни гнилая картошка, ни порченное мясо, ни протухшая колбаса не выбрасываются. Всё идёт в пищу». По его подсчётам, при дневной норме для работника физического труда в 3600 калорий, а при минимальной в 2700 калорий, к началу лета по продовольственным карточкам давали продуктов, содержание калорий в которых еле дотягивало до 740, то есть 26-27% от нормы

. Продовольственный кризис усугублялся в силу того, что большинство питерских рабочих имели гораздо меньшую связь с землёй и не могли рассчитывать на переход в деревню. «Начался голод, – делится своими переживаниями тех дней ещё один очевидец. – Всё трудней и трудней становилось получать продукты, а на советскую восьмушку жить было невозможно. Да и что это был за хлеб? По остроумному определению одного товарища – съешь в полминуты, а потом дела на целый день – декреты из зубов таскать. Работу получить нельзя, а в деревню уехать некуда, ибо у многих никакой деревни и не было, а делать что-то нужно было… И потянулся наш брат по матушке-России. Куда только не забросила судьба питерского рабочего, этот некогда цвет и руководящий элемент рабочего движения»