Здесь, прямо под самой крышей, неустанный шум дождя был подобен гулу непрерывно пролетающих над головой бомбардировщиков. Этот образ напрашивался сам собой, поскольку город уже был обречен.
Штефан открыл чемодан. Работая с быстротой и сноровкой опытного подрывника, он установил брикеты пластида так, чтобы сила взрыва шла вниз и внутрь. Взрыв должен был не только сорвать крышу, но и разнести средние этажи, с тем чтобы шиферные плиты и тяжелые балки рухнули вниз, вызвав еще большие разрушения. Он спрятал взрывные устройства между стропилами, в углах длинного чердака, а также под парой отодранных половых досок.
Непогода снаружи немного улеглась. Правда, вскоре тишину ночи разорвали зловещие удары грома, а дождь полил с новой силой. И в довершение всего поднялся ветер, завывавший в водосточных трубах и стонавший под скатами крыши: его странный замогильный голос, казалось, одновременно и запугивал, и оплакивал город.
Чердак не отапливался, и окоченевший Штефан делал эту тонкую работу трясущимися руками, но, несмотря на пробирающий до костей холод, даже вспотел от напряжения.
Вставив детонатор в каждое взрывное устройство, он протянул проволоку от всех взрывных устройств в северо-западный угол чердака. После чего сплел проволоку в один медный провод, который спустил в вентиляционную шахту, идущую вниз до цокольного этажа.
Взрывные устройства и проволока были спрятаны так, чтобы их не заметил человек, случайно открывший дверь на чердак. При более внимательном осмотре помещения или если на чердаке вдруг решат устроить склад, проволоку и пластид наверняка обнаружат.
Однако Штефану нужно было всего двадцать четыре часа. Не слишком строгое ограничение, учитывая, что последние месяцы никто, кроме него, не поднимался на чердак.
Завтра ночью он вернется со вторым чемоданом и разместит взрывчатку в цокольном этаже. Разрушить институт одновременно двумя взрывами вверху и внизу было единственным способом стереть здание с лица земли, чтобы превратить в прах абсолютно все документы, позволявшие возобновить опасные исследования, которые здесь проводились.
Конечно, взрывчатка в таком количестве, пусть и грамотно размещенная, могла повредить соседние здания, и Штефан резонно опасался, что во время взрыва погибнут невинные люди. Но, к сожалению, случайных жертв было не избежать. Ведь если документы и хранящиеся здесь дубликаты будут уничтожены не полностью, то проект наверняка оперативно запустят заново, чего категорически нельзя было допустить, поскольку на кону стояла судьба человечества. И если погибнут невинные люди – что ж, тогда ему, Штефану, придется жить с вечным чувством вины.
Он управился за два часа, закончив работу на чердаке в начале четвертого ночи.
Затем вернулся в свой кабинет на третьем этаже и сел за письменный стол. Нужно было высушить мокрые от пота волосы и унять дрожь в руках, чтобы не вызвать подозрений у Виктора.
Штефан закрыл глаза. Представил себе лицо Лоры. Мысли о Лоре всегда его успокаивали. Сам факт ее существования приносил душевный покой и прибавлял смелости.
4
Друзья Боба Шейна не хотели, чтобы Лора присутствовала на похоронах ее отца. Они считали, что двенадцатилетней девочке не выдержать столь тяжкого испытания. Однако Лора настояла на том, чтобы пойти, а если она чего-то сильно хотела – в данном случае сказать последнее «прости» своему отцу, – то отговаривать ее было бесполезно.
Тот день, четверг, 24 июля 1967 года, стал худшим днем в жизни девочки, даже хуже, чем вторник на той же неделе, когда умер отец. Первый анестезирующий шок прошел, и Лора вышла из оцепенения: эмоции рвались наружу и она не могла их контролировать. Лора начинала осознавать всю невосполнимость своей утраты.
Она выбрала темно-синее платье, поскольку черного у нее не было. Надела черные туфли и темно-синие носки, хотя и сомневалась в их уместности, так как носки придавали ей легкомысленный, детский вид. Но она пока еще не носила нейлоновых чулок, и надевать их впервые в жизни на похороны казалось столь же неуместным. Ведь папочка будет смотреть на нее с небес во время заупокойной службы, и ей хотелось быть такой, какой он привык ее видеть. Если папа увидит дочь в нейлоновых чулках – маленькую дурочку, пытающуюся сойти за взрослую, – ему придется за нее краснеть.
В траурном зале похоронного бюро Лора сидела на передней скамье между Корой Лэнс, хозяйкой салона красоты, расположенного неподалеку от бакалейного магазина Шейна, и Анитой Пассадополис, вместе с которой Боб занимался благотворительностью в пресвитерианской церкви Святого Андрея. Обеим дамам было ближе к шестидесяти, и они, словно две бабушки, взволнованно кудахтали над Лорой, ободряюще ее поглаживая.
Но беспокоиться за Лору им явно не стоило. Она не будет рыдать, не впадет в истерику, не станет рвать на себе волосы. Она понимала, что такое смерть. Каждому на этой земле суждено умереть. Умирали люди, умирали собаки, умирали кошки, умирали птицы, умирали цветы. Даже древние секвойи рано или поздно умирали, хотя и жили в двадцать или тридцать раз дольше, чем человек, что, конечно, было несправедливо. Хотя, с другой стороны, просуществовать тысячу лет в виде дерева – перспектива куда более безрадостная, чем прожить сорок два года счастливым человеком. Ее папе было всего сорок два, когда у него не выдержало сердце – бац, и внезапный сердечный приступ! – слишком мало. Но так уж устроен мир, и плакать из-за этого бессмысленно. Лора гордилась своей рассудительностью.
И, кроме того, для человека смерть не была концом, а на самом деле – только началом. Ведь за ней следовала другая – лучшая – жизнь. Лора знала, что это, скорее всего, правда, поскольку так говорил ей папа, а папа никогда не лгал. Ее папа был самым правдивым человеком, добрым и очень хорошим.
Когда священник взошел на кафедру слева от гроба, Кора Лэнс наклонилась поближе к Лоре:
– Милая, ты в порядке?
– Да, все хорошо, – ответила Лора, не глядя на Кору.
Девочка не решалась смотреть в глаза пришедшим на похороны и поэтому с интересом рассматривала неодушевленные предметы.
Она впервые в жизни попала в похоронное бюро, и ей здесь совсем не понравилось. Бордовый ковер казался до нелепого ворсистым. Шторы и обивка стульев были тоже бордовыми, с узкой золотой отделкой, абажуры на лампах, конечно, бордовые. Возникало ощущение, будто декорировавший траурный зал дизайнер по интерьерам помешан на бордовом цвете, ставшем для него фетишем.
«Фетиш» было новым словом в словаре Лоры. Она использовала его слишком часто, как и все новые слова, но на сей раз вполне уместно.
В прошлом месяце Лора, впервые услышав чудное слово «секвестрированный», означавшее «ограниченный» или «урезанный», стала использовать его по поводу и без повода, на что папа начал поддразнивать ее использованием этого слова в самых нелепых сочетаниях: «Эй, как сегодня дела у моей секвестрированной Лоры?» или «Картофельные чипсы – наиболее ходовой товар, поэтому мы переместим их в первый проход, поближе к кассе, потому что угол, где они лежат, предстоит секвестрировать». Папа обожал смешить Лору, например рассказывая сказки о сэре Томасе Жабе, земноводном родом из Великобритании, которого Боб придумал, когда дочери было восемь лет, и чью смешную биографию каждый день украшал новыми подробностями. В каком-то смысле отец был большим ребенком, и Лора любила его за это.
У Лоры задрожала нижняя губа. Девочка ее прикусила. Сильно. Если она заплачет, значит она сомневается в папином обещании, что на том свете человека ожидает другая, лучшая жизнь. Своим плачем она подтвердит, что он умер, умер раз и навсегда. Все, finito.
Лоре безумно хотелось, чтобы ее прямо сейчас секвестрировали в своей комнате над бакалейным магазином, в своей кровати, с натянутым на голову покрывалом. Эта идея показалась столь заманчивой, что Лора представила себе, как создаст фетиш для своего секвестрирования.
После похоронного бюро все отправились на кладбище.
На кладбище не было надгробий. Лишь бронзовые дощечки на мраморных основаниях могил. Холмы с зелеными лужайками в тени индийских лавров и более низких магнолий можно было вполне принять за парк – место, чтобы играть, бегать и смеяться, – если бы не свежевырытая могила, в которую опустили гроб с Бобом Шейном.
Прошлой ночью Лора дважды просыпалась от отдаленных раскатов грома, и сквозь сон ей показалось, будто она видела, как в окне сверкнула молния, но если ночью несвоевременная гроза и прошла где-то в стороне, то сейчас от нее не осталось даже следа. День был ясным, безоблачным.
Лора стояла между Корой и Анитой, которые гладили девочку и шептали бесполезные слова утешения. С каждым словом заупокойной молитвы давящее чувство в душе лишь усиливалось. Девочке вдруг показалось, что она стоит не в тени раскидистого дерева в теплое безветренное июльское утро, а голая на морозе и кругом царит арктический холод.
Распорядитель похорон включил электрический лифт. Тело Боба Шейна предали земле. Когда начали опускать гроб, Лора, неожиданно почувствовав приступ удушья, выскользнула из ласковых рук двух новоиспеченных бабушек и сделала два шага по кладбищу. Она была холодной, как мрамор, и ей не терпелось выйти на солнцепек. Лора остановилась, оказавшись на солнце, которое приятно пригревало кожу, но не могло растопить лед внутри.
Она решила спуститься с пологого холма и буквально через минуту увидела какого-то мужчину, стоявшего в дальнем конце кладбища в тени небольшой рощицы из лавровых деревьев. На мужчине были светло-коричневые слаксы и белая рубашка, слегка светившаяся в сумраке, словно человек этот был призраком, сменившим покров ночи на яркий солнечный свет. Мужчина наблюдал за Лорой и другими скорбящими, собравшимися у могилы Боба Шейна на вершине холма. На таком расстоянии Лора не могла толком разглядеть лица, но заметила, что это высокий мускулистый блондин – и он ей кого-то до боли напоминал.
Незнакомец заинтриговал Лору, она и сама не знала почему. Девочка, точно завороженная, спустилась с холма, осторожно обходя могилы. И чем ближе она подходила к блондину, тем более знакомым казалось его лицо. Поначалу мужчина не отреагировал на ее появление, но Лора знала, что он пристально за ней наблюдает: она чувствовала на себе его тяжелый взгляд.
Кора с Анитой окликнули Лору, но она не отреагировала. Охваченная необъяснимым волнением, девочка ускорила шаг, теперь от незнакомца ее отделяло не более ста шагов.
В страхе, что он ускользнет, прежде чем она сумеет получше его рассмотреть, но по-прежнему не понимая, почему для нее это так важно, Лора перешла на бег. Подошвы новых черных туфель оказались слишком скользкими, пару раз она едва не упала. В том месте, где стоял мужчина, трава была утоптана, значит он явно не привидение.
Лора уловила между деревьями какое-то движение, белым пятном мелькнула рубашка блондина. Девочка поспешила за ним. Под кронами лавров, куда не проникали лучи солнца, трава была чахлой, бледной. Со всех сторон тянулись вездесущие корни и предательские тени. Споткнувшись, Лора ухватилась за ствол и, восстановив равновесие, подняла голову, но незнакомец исчез.
Роща оказалась довольно густой. Ветви деревьев плотно переплелись, пропуская лишь тонкие золотистые ниточки света, словно раздергивая ткань, из которой сотканы небеса. Лора поспешила вперед, щурясь в полумраке. Несколько раз ей казалось, будто она видит мужчину, но то был лишь обман зрения, игра света или воображения. Когда поднялся легкий ветерок, Лоре почудилось, будто она слышит в шорохе опавших листьев крадущиеся шаги. Она пошла на этот звук, но его источник исчез.
Через пару минут роща закончилась, и Лора оказалась на дороге, идущей через другой участок большого кладбища. На обочине были припаркованы мерцавшие на солнце автомобили, в ста ярдах от них другая группа скорбящих принимала участие в заупокойной службе у открытой могилы.
Лора, вконец запыхавшаяся, стояла на дороге, ломая голову, куда мог подеваться человек в белой рубашке и что заставило ее пуститься за ним в погоню.
Ей стало не по себе от ослепительного солнца, внезапного затишья после порыва ветра и воцарившегося на кладбище безмолвия. Солнечные лучи, казалось, пронизывали ее насквозь, тело вдруг стало прозрачным, и Лора ощутила необыкновенную легкость, почти состояние невесомости и слабое головокружение. Казалось, будто она попала в удивительный сон и теперь парит над нереальным ландшафтом.
Я сейчас потеряю сознание, подумала она.
Лора оперлась рукой о переднее крыло одного из припаркованных автомобилей и стиснула зубы, стараясь не упасть в обморок.
В свои двенадцать лет девочка обладала рассудительностью взрослого человека и считала, что уже вышла из детского возраста, но лишь до этого момента на кладбище, когда внезапно ощутила себя очень юной, слабой и беззащитной.
По дороге, слегка притормаживая, проехал коричневый «форд». За рулем сидел человек в белой рубашке.
Увидев его совсем близко, она сразу поняла, почему он показался ей знакомым. Четыре года назад. Ограбление. Ангел-хранитель. И хотя Лоре тогда было всего восемь лет, его лицо навсегда врезалось ей в память.
Максимально сбросив скорость, незнакомец медленно ехал мимо Лоры, пристально вглядываясь в нее. Их разделяло всего несколько футов.
Через открытое окно автомобиля девочка могла рассмотреть каждую черту красивого лица незнакомца так же отчетливо, как и в тот ужасный день, когда он появился в их бакалейной лавке. Ярко-голубые глаза молодого мужчины не утратили своей притягательности, и, поймав его внимательный взгляд, Лора вздрогнула.
Он ничего не сказал, не улыбнулся, а только еще пристальнее всмотрелся в ее лицо, словно пытаясь запечатлеть в памяти ее внешность. Он глядел на нее, как путник в пустыне глядит на стакан холодной воды. Его упорное молчание, немигающий взгляд пугали Лору и одновременно давали странное чувство защищенности.