Дракон должен умереть. Книга I

«Мне нужна твоя помощь».

Плохо. Ей плохо давалась речь драконов. Каждое слово звучало грубо, топорно, однозначно.

Но дракон как будто и не заметил этого. Джоан могла ошибаться, но ей показалось, что в его сознании она почувствовала… дружелюбие?

Я слушаю тебя, Последняя.

И снова она не смогла сразу даже понять, что он говорил. Там было и согласие, и интерес, и знание, о чем она хочет просить, и понимание, что ей нужно сказать это самой.

Джоан сжала зубы. Сосредоточиться. Ее просьба многогранна – у нее может быть тысяча возможных последствий. Тысячи сущностей одного решения. Ее – и его решения.

Это уже две тысячи, усмехнулась про себя Джоан – и почувствовала, как теперь вздрогнул дракон.

«Драконы не любят шуток», – вспомнила она. И сразу думать стало проще.

«Я хочу научиться превращаться. Ты должен помочь мне».

Вздох, тяжелый вздох отяжелевшего вечного сознания. Мысли дракона закрутились вокруг, прошелестели по песку тихой поземкой, всколыхнули усталые волны.

Тебе не нужно учиться. Ты уже это умеешь.

«Но я не знаю как!»

Знаешь. Вспоминай. Почему ты превращалась до этого?

Она вздрогнула. И впервые не отшатнулась от многообразия значений, а потянулась за ними, пытаясь укрыться, спрятаться, не позволить себе понять, о чем он говорил.

О ком он говорил.

Мысли дракона крутились тихим настойчивым вихрем, нашептывая одно и то же, одно и то же, одно и то же…

Имя.

Другого способа нет, прошелестел дракон.

Джоан посмотрела на розовое холодеющее небо, раскинувшееся над бесконечной водой. Глубоко вздохнула. И потянулась мыслью, не формулируя в слова, а лишь осторожно прикасаясь ко всему, что похоронила в себе глубоко-глубоко, пока плыла день и ночь к берегу, пока сидела неподвижно у моря, пока молча слушала рассказы маленькой девочки. И в тот момент, когда огромное черное нечто внутри зашевелились, заклубилось, пытаясь вырваться наружу, Джоан почувствовала, как по всему телу пробегает огонь, белое ослепительное пламя знания и спокойствия. Пламя играло и резвилось, растекаясь по венам, распускаясь в ладонях силой, расправляя спину уверенностью и решимостью.

И наконец Джоан почувствовала, как медленно раскрываются за спиной огромные крылья. Мгновение она простояла так, на грани превращения, а перед глазами раскрывался мир во всей своей неисчислимой красоте.

А затем Джоан снова потянулась к тому, что сидело внутри, к своей боли, делавшей ее человеком, – и все исчезло.

Остались только море и песок. И холодное небо, впитавшее в себя последние капли солнечного света.

Джоан с шумом выдохнула – и чуть не упала, пошатнувшись от внезапно навалившейся реальности. Отступила на пару шагов от линии прибоя – и тяжело опустилась на песок.

«Спасибо», – подумала она мягко.

Ответом ей была тишина – и только спины китов мягко перекатились по бескрайней поверхности океана.

* * *

Олав устроился юнгой на «Среброокую» осенью. Ему крупно повезло – многие мальчишки околачивались в порту месяцами. Но он был настойчивее других, соглашался на ничтожные условия и мечтал лишь об одном – поскорее попасть на борт. Капитан был суров, но не жесток – разрешил парню подняться на судно, оговорив с ним нулевую оплату и предельно мизерный паек. Олав был счастлив. Через три дня «Среброокая» отошла от берега, и все утро Олав драил палубу в полуобморочном состоянии от охватившей его эйфории. Он на корабле! Настоящем корабле с мачтами, нет, с фоком, гротом и бур… брут… Не важно! Все это не важно. Все это он выучит и будет говорить так, что сам капитан будет завидовать ему. Да что там! Он сам однажды станет капитаном, и будет бесстрашно вести свой корабль вперед, навстречу волнам и ветру…

Волны и ветер повстречались очень скоро, и несколько раз Олава чуть не смыло с палубы. Это несколько вернуло его к реальности, но не умерило энтузиазма. Лишь к концу недели, чувствуя, что желудок начинает подводить от голода, а вокруг по-прежнему одни и те же волны безо всяких изменений, он подумал, что жизнь на корабле не так уж и прекрасна, как ему казалось. Через месяц он решил, что эта жизнь ничем не лучше любой другой. Через два он ее возненавидел.

Но Олав продолжал, сжав зубы, скрести палубу, выслушивать насмешки и выносить пинки – потому что вернуться домой означало сдаться, признать свое поражение, а этого он никак не мог допустить. Поэтому, когда «Среброокая» вернулась в порт, он, вместо того чтобы сойти со всеми на берег, остался на борту. Капитан, увидев его там, пошутил, что Олав сросся душой с кораблем, – и юноше нечего было возразить. Корабль был его мечтой – отказаться от него означало отказаться от всей своей жизни.

«Среброокая» перезимовала в Дельте. Олав мог бы за это время дойти до дома и навестить свою семью – но не пошел. Корабль стал его домом, команда – семьей. Весной он вместе со всеми снова вышел в море – теперь уже в качестве матроса. Удача снова улыбнулась ему.

Но хорошее начало часто предвещает быстрый конец – не успев отплыть от Дельты и ста миль, «Среброокая» попала в шторм и потерпела крушение, разбросав часть команды среди бушующих волн и увлекая вторую часть за собой в пучину. Олав был среди первой счастливой части – судьба подарила ему еще несколько лишних мгновений бессмысленной борьбы. Он отчаянно барахтался в волнах, чувствуя, как постепенно ноги и руки немеют, а сознание заволакивает туман, как вдруг неведомая сила выдернула его из воды и потащила наверх сквозь ледяные струи дождя. Олав уже успел испытать достаточно на тот момент – свист крыльев и цепкую хватку огромных когтей его сознание услужливо заменило на мягкую и уютную черноту обморока.

Очнувшись у себя дома, он в первое мгновение решил, что на самом деле еще не очнулся, а в следующее – что уже умер. Потом он услышал голос отчима – приглушенный голос человека, который боится кого-нибудь разбудить.

– Удивительно! Только вчера ушла Джоан – а сегодня утром Олава нашли на берегу. Как его вообще вынесло к нам?..

– Ничего удивительного, – сухо ответила его мать. – Каждый по-своему расплачивается по счетам.