С утра в воскресенье он уже начинал скучать по матери. Сидел за столом, рисовал, раскрашивал цветными карандашами книжку-раскраску и представлял, что сейчас делает мать. Может, стучит на машинке, может, стирает, а может, она пошла в магазин, встретила по пути Борьку – тот всегда в воскресенье болтается во дворе – и разговорилась с ним? Мальчик застывал на секунду при этой мысли, чувствуя, как ревность вдруг прильнула к сердцу и отпрянула, а ожог остался и ноет… А вдруг она рассказывает Борьке какую-нибудь историю, точно как ему? Про пиратов или про мамонтенка? Может, даже она погладила Борьку по голове? А он сидит здесь и раскрашивает дурацкую книжку?! А вдруг к ней пришел сейчас какой-то знакомый, и они пьют чай и разговаривают, а он сидит здесь и ничего не знает?!
– Ну что, будем собираться? – говорил он отцу небрежно-скучающим тоном. – А то стемнеет…
– Ты что, сынок! – удивлялся отец. – Только двенадцатый час, куда ты рвешься? Мы так редко видимся… Ну чем тебя занять? Сказку рассказать? Про медведя и зайчика.
Мальчик терпеливо, чтобы не обидеть отца, выслушивал многолетнюю сказку про медведя и зайчика. Потом они играли в железную дорогу, смотрели телевизор, обедали – отец жарил яичницу, – и наконец начинали собираться.
Мальчик лежал на диване, подперев кулаками подбородок, и наблюдал, как отец бреется перед большим зеркалом. Тот брился тщательно, дотошно, как делал все. Изнутри подпирал языком щеку, тянул шею, оттягивал пальцами кожу на висках…
Вообще отец очень нравился мальчику. Он был большой и красивый. И не сутулился, и ходил легкой размашистой походкой.
– Когда я вырасту, я тоже стану бриться, – сказал мальчик задумчиво.
– М… угу… – промычал отец, выбривая кожу под носом.
– Вообще, когда я вырасту, я… очень вырасту, – добавил мальчик уверенно. Себя уверял.
– Обязательно, – подтвердил отец. – Ты будешь очень высоким. У нас в роду коротышек нет.
«У нас в роду!» Много бы мальчик отдал, чтобы выяснить, наконец, где находится это самое «у нас в роду»? Когда он жаловался матери на неполадки в школьных тетрадях, мать отмахивалась: «Получится! У нас в роду тупых нет». Интересно, где же, в какой стороне света это благополучное и счастливое «у нас в роду»? Получалось, мать и отец вроде как земляки, а вот не сроднились, не вышло у них…
Отец завязал красивый галстук, надел пиджак и стал искать что-то на письменном столе.
– Ого! – сказал он, наклонившись над рисунком мальчика. – Да ты уже замечательно рисуешь! Это что здесь?
– Это война, – пояснил мальчик.
– Смотри-ка, и танки, и самолеты. А это что за кляксы?
– Бомбы летят.
– Молодец… А солнышко почему не нарисовал, вот здесь, в углу?
– На войне солнца не бывает, – сказал мальчик.
Отец усмехнулся и взъерошил ему волосы:
– А ты у меня философом стал… раньше времени…
Раньше времени! На них не угодишь. Одна твердит: «Думай, думай обо всем!» Он удивляется: «О чем думать?» «Обо всем! – упрямо твердит она. – Обо всем, что видишь!» Другой третий год сказку про медведя и зайчика рассказывает…
Когда уже спускались по лестнице, отец вдруг хлопнул себя по карманам пальто и сказал:
– Ах ты, черт, сигареты забыл! Сынок, они в верхнем ящике письменного стола. Сбегай, милый! На ключ.
Мальчик помчался наверх, перепрыгивая через ступеньку, запыхавшись, отворил дверь и подбежал к столу. Пачка сигарет лежала в верхнем ящике, на чьей-то фотографии. Мальчик взял сигареты и вдруг увидел, что это фотография матери. Мать на ней вышла веселая, с длинными волосами. На обороте отцовской рукой написано: «Мариша…» В первый миг мальчик захотел взять фотографию, объяснить отцу – я забрал карточку, где веселая Марина, она ведь тебе больше не нужна, – но потом подумал, тихонько положил карточку на место и задвинул ящик.
– Дверь захлопнул? – спросил его отец.
– Захлопнул… – глухо ответил мальчик. От метро они пошли не обычной своей дорогой, а в обход, мимо киоска «Союзпечать». Отец давно обещал ему купить значки с собаками. Он купил три значка, с собаками разных пород, и мальчик сразу же нацепил их рядком на куртку. Потом поднял глаза и увидел возле магазина старого знакомого, нищего. Тот стоял, как обычно, одной рукой опираясь на палку, другой протягивая кепку, и смотрел в землю, как всегда, безучастно. Бросишь ему монетку, он вскинет голову, как лошадь: «Доброго здоровьица!» – и опять в землю уставится… Мальчик встрепенулся:
– Папа! Дай деньгу!
– Зачем? – спросил отец.
– Я нищему подам!
– Этого еще не хватало – алкоголиков поить!
– А мы с Мариной всегда подаем, – сказал мальчик и пожалел, что сказал. Сразу насупился, и уши покраснели. Мать – это была мать, другая сторона, и незачем задевать ее в разговоре.
– Узнаю село родное… – пробормотал отец сквозь зубы.
Мальчик подумал, что мать, наверное, уже сидит во дворе на лавочке, ждет его. Она всегда выходила его встречать, наверное, волновалась – как он и что. Не сиделось ей в квартире.
– Давай здесь попрощаемся, – сказал он отцу.
– Почему? Я тебя до подъезда провожу.
Так и есть, мать сидела на лавочке, смотрела в ту сторону, откуда они появились. Поднялась и осталась так стоять.
– Ну, дай я тебя поцелую, – сказал отец. – Будь здоров.
Мальчик не потянулся к нему, чтобы не обидеть мать, только подставил щеку. Отец сказал:
– На той неделе возьму билеты в цирк. Ну, иди.
Мальчик пошел, стараясь не ускорять шаги, чтобы не обидеть отца. Даже обернулся и помахал ему, – отец стоял и смотрел вслед. Мать тоже смотрела на мальчика, не в лицо, а повыше, в вихор, выбившийся из-под шапочки.
Когда он, наконец, подошел, она молча взяла его за плечи, и они зашли в свой подъезд.
В прихожей она так же молча, с окаменевшим лицом, помогла ему размотать шарф и направилась в кухню.
– Что случилось? – крикнул он вслед.
– Я была в парикмахерской… – тихо сказала мать из кухни. – Парикмахер сказал, что у меня полголовы седая. Я поняла, что жизнь кончена, и купила себе финское платье.
– Где купила? – уточнил мальчик. Его раздражала манера матери сумбурно выражаться. – В парикмахерской, что ли?
– Нет, в ГУМе.
– А-а!.. – сказал он. – Покажи, где оно?
– Да вот же, на мне!
– А-а… Хорошо… Красиво…
Он обнял ее сзади, прижался лицом к спине. Он быстро рос, и в этом году уже доставал ей до лопаток.