Чемпион

Два бомжа, будто ждали, тут же откуда-то появились. И когда Колька быстро шёл к подъезду, за спиной слышалось позвякивание бутылок.

– Ты давай, Колька, завтра в школу иди. А я с понедельника на работу выхожу, устроилась… – сказала мать, когда он, сняв в прихожей кроссовки, по непривычно уже чистому полу прошёл в комнату. – Да, – вспомнила она, – заходил парень какой-то, нагловатый такой, чернявый, лет восемнадцати, тебя спрашивал.

По спине Кольки холодок пробежал. «Зуба это. Точно. Узнал, где живу. Отдать деньги?.. Подожду пока, может, выкручусь…»

Потом они смотрели старые фотографии. Их было немного, они хранились в потрепанном альбоме без верхнего листа: мама со своими, уже умершими, родителями у деревенского дома; она же – учащаяся техникума; отец в солдатской форме; мама и отец с бокалами в руках, улыбаясь, смотрят друг на друга (фата с искусственными цветочками поверху до сих пор хранится в шкафу); а вот и Колька – крохотный и безволосый на руках отца… И не верится Кольке, что был он когда-то такой… А эта фотография… Он с матерью в деревне. Ему лет восемь, вихор торчит из-под белой матерчатой кепчонки, улыбка от уха до уха. У мамы на голове белая косынка, она тоже улыбается. У обоих в руках корзинки.

Колька вспомнил: ездили все вместе – отец, мама, он – в деревню. В тот дом, в котором выросла и жила, до того, как уехать в город, мама. Дом был пустой, большой, интересный. Колька лазал на чердак, на поветь, в погреб – везде было пусто и таинственно. Посреди единственной большой комнаты стояла печка. Её долго не могли растопить. Отец потом залезал на крышу, чистил трубу – только тогда растопили… А на следующее утро пошли в лес, за грибами. Отец и сфотографировал их с мамой. Какое это было счастье – первый гриб! А был потом и второй, и третий. По полной корзине набрали тогда. Не часто, но ездили в деревню и позже, но те поездки Колька почему-то забыл. Когда отца забрали, через год, кажется, мать продала тот дом…

Мать вдруг нахмурилась, захлопнула альбом, убрала.

– Давай спать, – сказала.

Колька пошёл спать. Умываясь в ванной, он смотрел на себя в зеркало, щупал бицепсы. Парень он, вообще-то, не хилый, но у тех парней, что в зале занимались, такие мускулы… Курить хотелось. И он яростно чистил зубы (остатки пасты выдавил из старого измятого тюбика), будто хотел разом вычистить из себя табачную гадость…

В комнате до изнеможения наотжимался от пола, а потом долго не мог уснуть. То представлял, какой он будет смешной и слабый на первой тренировке, а то видел себя уже великим чемпионом, победно вскидывал руки, стоя над поверженным противником. Ещё переживал – получится ли у него так ловко, легко и быстро прыгать через скакалку (кажется, с детского сада этим не занимался!).

Матери про бокс он пока не сказал.

«И что за бинты на руках у того парня?.. Наверное, и мне надо такие…» – уже во сне думал. «И перчатки надо… И ботинки эти…» И отцу говорил: «Папа, я на бокс записался!»

5

В школе его, кажется, и не ждали.

– Журавлёв? – удивилась Зоя Михайловна, классный руководитель и преподаватель русского языка и литературы, когда Колька, с опозданием вошёл в класс.

– Ну, теперь будет цирк, – громко и довольно сказал Козлов, сидевший, небрежно развалясь, за последней партой, у окна.

– Чё я тебе, клоун, что ли? – ответил грубо Колька.

Они говорили так, будто никого кроме них и не было в классе.

А Зоя Михайловна менялась на глазах – краснела, за это свойство и прозвище у неё «Свёкла».

– Жура-а-авлёв!.. Вон! Козлов! Вон!

Кольке того и надо. Развернулся и вышел из класса. Что-то ещё кричит Свёкла за дверью, на Козлова, видать, орёт, но Колька не слушает.

Он пошёл в медицинский кабинет на первом этаже.

Безымянная бабулька гардеробщица, сидевшая на стуле в раздевалке, очнулась, когда Колька проходил мимо:

– Чего шляешься-то?

Колька не ответил.

– И ходят и бродят. И чего ходят-бродят… – бормотала недовольно вахтёрша.

Колька дёрнул дверь медкабинета. А она заперта. Суббота ведь сегодня… Не взять справку. Чего делать-то? «Ну, как есть, так и скажу тренеру, что врача не было, может, пустит на одну-то тренировку без справки… Да ведь ещё можно в понедельник с утра взять эту справку!..»

Колька увидел спускавшуюся по лестнице директоршу школы, напоминавшую своим холодным строгим лицом, строгим костюмом, строгими движениями Снежную Королеву из мультфильма, и, не дожидаясь лишних для него вопросов, поспешил на улицу. Дверь с тугой пружиной вырвалась из руки и громко хлопнула за спиной.

На спортивной площадке почему-то бегала малышня, наверное, первоклашки, в догонялки играли, видимо, первого урока у них не было.

И Колька, глядя на них, вспомнил, как впервые в жизни поднимался вот по этим ступеням к высокой двери с ранцем за спиной, с букетом цветов в руках, как сказал тогда бабушке и отцу (мамы не было почему-то): «Я лучше всех буду учиться!» И как старался он на первом в своей жизни уроке, тянул руку, когда первая учительница, замечательная Наталья Сергеевна, спросила: «Кто уже умеет читать?» Будто и не с ним всё это было.

И ему нестерпимо захотелось поехать к отцу прямо сейчас, увидеть его… Но это невозможно. И Колька просто сел в первый же подъехавший автобус на ближайшей остановке и даже не стал прятаться от кондуктора, купил билет.

Вылез из автобуса у реки. Здесь они и с отцом выходили…

По берегу растут высокие толстые тополя, под ними всегда тень, и звуки города сюда почти не доносятся, у самой воды ивы – зелёные подушки уже с жёлтыми подпалинами. Это место, конечно, пристанище выпивающих компаний, но днём не страшно. И рыбаки у каждой прогалины в ивовых зарослях.

Тянет искупаться в такой солнечный денёк, но уже конец сентября… Колька присел на огромный пень и наблюдал, как меняет червя на крючке и закидывает леску пожилой мужчина. Поплавок застыл на воде, не клюёт. Рыбак закуривает, оглядывается недовольно на Кольку, но молчит.

А на верху, на крутизне берега – церковь и от неё сбегает сюда, к этому рыболовному пятачку тропка. И Колька увидел, как сбегает по тропке человек, бородатый мужчина, в чёрной длиннополой одежде и с блестящим крестом на груди.

А рыбак встаёт, улыбается, сложил ладони лодочкой, склонил голову. Священник вкладывает в его ладони руку, а тот целует её, а священник быстро крестит его голову и что-то, кажется, говорит негромко. И всё это так необычно для Кольки – будто кино смотрит.

Его хотя и крестили, когда-то, но в церковь родители, кажется, не ходили, и он-то раза два только с бабушкой захаживал, но долго не мог там быть – непонятное заунывное пение, и всё время на одном месте стой… Скучно…

– Ну, как? Клюёт? – нетерпеливо спрашивает священник.

– Нет, батюшка.

– Ну-ка, испробую.

Рыбак из-под куста достал вторую удочку, священник размотал леску, стал червя наживлять и, видно, почувствовал взгляд со стороны, на Кольку глаза поднял. Улыбнулся:

– Хочешь попробовать?

– Не-а…

– А чего, давай…

И Кольке так захотелось вдруг закинуть удочку, когда-то ведь вот здесь, на этом месте, с отцом рыбачили. Он подошёл, и священник протянул ему удилище.

– На. Смотри, за куст не зацепи.

И рыбак сказал поощрительно (куда-то исчезла его недовольная угрюмость):

– Ну-ка, давай…

Колька забросил. Поплавок нырнул и выскочил из воды, застыл.

И минуты три все молчали, напряжённо глядели на поплавки.

– Да, не клюёт, – сказал священник. И спросил вдруг у Кольки: – А ты чего не в школе?