Так говорил Ихтиандр

Так говорил Ихтиандр
Дмитрий Миронов

Сборник рассказов о любви и одиночестве. Пальба, беготня, слезы и сопли.

Содержит нецензурную брань.

Дмитрий Миронов

Так говорил Ихтиандр

ТАК ГОВОРИЛ ИХТИАНДР

Яблоки рассыпаны по коридору, они везде – на общей кухне в тазиках, на газете, в карманах плащей и курток. В дальней комнате мать орет на сына-первоклассника, учебный год начался, осень.

Человек сидит на кровати контуженный сочным сновидением, пытается прихлопнуть, зацепить ускользающие фрагменты. Он помнит мелодию, слышал даже, как шуршит иголка по краю пластинки и все как бы замерли перед стартом. Синкопы бутылочных этикеток, незнакомых женских лиц и голых задниц, кокаиновые слоны, слезы и сопли. Но вся эта карусель слилась в оранжевое пятно, портал памяти захлопнулся, нет, там было что-то еще, какие-то конкретные лица и осмысленные, очень разумные действия.

За окном утренний звездопад, блестит полумесяц в фиолетовой дымке, слышно, как хлопает дверь парадной; эхо лижет стены старого дома. На полу грязная сковородка и пустые бутылки. Отвратительное зрелище – грязная посуда на полу…

Комната большая, квадратная, классически поделена шкафом на две половины, за шкафом кровать, телевизор, у окна письменный стол. Крошечное бра освещает картинки, распечатанные на принтере, черно-белые фотографии, прилепленные скотчем к обоям. На одной "Beatles", совсем еще дети, за их спинами – подворотни Ливерпуля, блестит булыжная мостовая. А вот Купчино: двор с помойкой, "хрущевки", Цой, Рыба, Свин, Болт, Алекс тоже смеются.

Человек вернулся из кухни с дымящейся кружкой, мокрое полотенце полетело на веревку. Включил компьютер.

Вчера он отправил свой новый рассказ на литературный сайт, вот он третий сверху в ленте на главной. Шесть комментариев от полуночников, пока одни дебилы, к вечеру отметятся достойные люди, тогда и надо ответить, поблагодарить.

Телефон, ключи, мелочь на обед, все на месте. Соседям в коридоре – здравствуйте, доброе утро, и вниз по ступенькам, бегом на работу.

Метро. Потоки чужого дыхания, запах зубной пасты, каждое утро одни и те же лица, телодвижения, даже машинист приближающегося поезда всегда один и тот же.

– Проспект просвещения, следующая – Парнас.

У метро служебный автобус, коллеги курят, тянут ладони.

– Привет, Антон.

– Привет.

Ждут только его, он садится рядом с водителем, поехали. Родные склады сразу за виадуком, шлагбаум, пропуска, мальчики, девочки по своим раздевалкам.

Фыркнул, завелся погрузчик, зажужжали рич-траки, поползли вверх роллеты на воротах, Антон идет встречать новую партию узбеков. Узбеки прибывают каждый день, с баулами, нарядные, прямо с поезда, еще перепуганные цивилизацией.

Он, как Оскар Шиндлер, со своим списком ходит вдоль шеренги, выбирает, отворачивается от несчастных аксакалов. Приходится изображать агрессию, нервничать, материться, так легче погасить приступы сочувствия. Нужны двое. Остальным не повезет, пойдут на склады "фреш". О, они уже слышали фрэш-мэш! Мазги сыктым! Там весь день будешь носиться как ужаленный без перекура на обед, и ленивых бьют палками злые молдаване бригадиры.

Сегодня последний день перед отпуском, в обед Антон получил два конверта с зарплатой и отпускными.

Вечером у метро долго не прощался, купил коллегам по бутылке пива и поехал домой один.

Утро. День первый.

Итак, у него есть месяц. Время начать, страниц на триста, что бы не утонуло в Сети, что бы потом напечатали на бумаге, и хрустела обложка и острые листы резали пальцы у покупателя в "Доме Книги" Еще ничего нет, ни идеи, ни главных героев, белый квадрат монитора, как чистый лист бумаги…

Может о девяностых? У него есть чего вспомнить, и еще пачка газет и журналов тех времен, Антон нашел их на кухне в соседском столе, сосед уехал, стол остался. Газеты с желтыми полями, на фотографиях ничего не разобрать.

– На торгах Московской межбанковской валютной биржи курс доллара составил девятьсот семьдесят четыре рубля, курс немецкой марки – пятьсот шестьдесят девять рублей, финляндской марки – сто семьдесят. Ельцин едет в Голливуд, кассовые аппараты оптом. Ерунда какая-то.

Книга с вырванными страницами наполовину, на обложке "мерседес", пачки долларов, рука с пистолетом. Название кровавыми буквами. Произведение начиналось так – кооперативный ресторан, пьяные бузят – не хотят платить, несчастный хозяин зовет на помощь своего повара. Повар – дядька два метра ростом в тельняшке Николай Штормов ветеран Афгана, пинает ножкой охламонов по мордасам, те в ужасе убегают. Но это не все. В зале сидит еще один клиент, солидный пожилой мужчина, он все видел. Предлагает Николаю настоящую работу, – я подумаю, говорит Николай, ну и так далее.

Золотое время для такой галиматьи, печатали тоннами, торговали со столов у метро, как пивом или мороженным в любую погоду. Выгружали целыми контейнерами на складах дома культуры имени Елизарова. А в самом ДК толкучка, народу…

Весна девяносто второго, Антон только из армии.

Встретил одноклассника – летит, пиджак до колен, штанишки зеленые, носки белые, картонные туфли модные такие с "лапшой"

– Здорово! Сколько лет, сколько зим!

– О, привет. Есть партия джипов! Надо? Бери!

– Спасибо…

– Ты где сейчас?

Ответа ждет, глаза круглые.

– Да нигде, вот только дембельнулся, а ты как?

– Кручусь!

И поскакал дальше.

Как некрасивы были женщины той весной в треугольных кожаных куртанах а-ля "жук", красных сапогах, куриными коками на голове. У метро ящики, торговля, ларьки. Азербайджанец Тамерлан на первом этаже снимал комнату у алкашей. Он постоянно был немного растерян, он охренел от денег, и с сожалением смотрел на местных.

– Здесь все мое, – говорил он, – этот ларек, этот, вон тот.

Его земляки тянули лапы из своих стеклянных нор, приглашали девушек на "день рождения" Как и любая напасть, все это смылось в унитаз забвения – ящики, тамерланы, красные сапоги.

Шея! Вот…

Корефан по прозвищу Шея, они познакомились на ринге стадиона Ленметростроя. Разбили друг другу лица, потом шли вместе после тренировки.

Шея жил с мамой в Озерках. Телевизор "филипс", магнитола размером с чемодан, и угол комнаты завален импортными тряпками, спортивные костюмы в целлофановых пакетах, коробки с кроссовками.

– Магазин "Рибок" на Невском открылся, они нам контейнер со шмотками отдали, наличмана не было. На, померяй.

Шея работал с Мазаем и Герой Корлеоне крышевали маклаков у ювелирных магазинов.

– Как-то прилетели черные вдесятером на одной "восьмере" – вау! Ми! Ми теперь здесь будем! Ми! Шум, вонь. Забили стрелу в Пулково. У Мазы «ппш» старенький, у Геры "макаров", у меня нож. Приехали, сидим, ждем. Лес, ручей. Вижу – едут, кароче, мы им из машины выйти не дали, шмальнули из всех стволов, уши заложило, я думал все, оглох навечно. У "восьмеры" руль отскочил, вся машина в дырках, один убежал прямо в болото, провалился по яйца, за березку держится, плачет. Знаешь, что он мне сказал? Не убивай, братом твоим буду, заложником твоим буду! У нас патроны кончились, я ему нож в глаз воткнул по самую рукоятку и буль-буль. Оружие выкинули автомат не жалко, все равно к нему патронов нет, а "макаров" новенький был…

Он постоянно гнал такие байки по дороге из спортзала до метро. И все повторял – надо валить отсюда, подальше, от этой советской власти, которой не будет конца, только нужна "тема", нужны деньги. Так он и пропал в конце девяносто третьего. В том году много "пацанов" исчезло – уехали, просто канули неизвестно куда. Конец «коллективам» и «массовкам» по двести человек, приватизация смыла всю шпану кровавой пеной. Заводы, фабрики, утекали из одряхлевших государственных лап в клешни частного капитала – холдингам, АО, ТОО. Это тебе не ларьки крышевать.

Антон потянулся, выглянул за занавеску, все белым-бело, тропинка из-под козырька его подъезда до подворотни. Наконец-то. Станет чище и тише. Антон не любил лето, прятался в прохладном, продуваемом сквозняками складе, в отпуск уходил всегда осенью, когда меньше людей на улицах, блядского солнца и насекомых. Пора прогуляться, пора опохмелиться.