Клубок памяти

– Ангар, тебе на «р». Но лучше объясни, напрасно я раскроила себе ногу или это того стоило.

Я тут же очухался, встал и подошел к ней, только теперь обратив внимание на алые ленты, расходившиеся по кривому кафелю.

– Черт, извини, просто, когда я иду в душ, я беру эту штуку…включаю музыку и кладу…клал в нее телефон, чтобы вода не приглушала звук. Промой рану, и пойдем, пороемся в аптечке, надо продезинфицировать порез, а потом я все здесь уберу.

– Скоропостижная смерть от заражения крови остатками оливье, – она захромала к ванне, поморщилась и подставила ступню под струю воды, впившись рукой мне в плечо. Наконец, когда с брызгами и плесканиями было покончено, я помог ей добраться до кровати, и принес бинт и перекись. Хотел было помочь, но она вежливо, но уверенно отняла мою руку и, опустив плечи, вздохнув, сказала:

– Давай я сама, а ты лучше прибери всю эту резню в ванной, а потом сам прими холодный душ, у тебя глаза сейчас выпрыгнут из орбит – я в порядке, у меня месячные опаснее, чем этот порез. Но если возьмешь с собой еще какую-нибудь кастрюлю для акустики, я тебя отправлю к праотцам, не смейся, тебя найдут с ней в заднем проходе, и я скажу, что, когда пришла, так и было.

Я снова не смог подавить смех, покачал головой и пристально посмотрел на нее. Голова наклонена на бок, улыбка, блеск голубых искорок глаз. Если в ней и мелькала какая-то холодная отстраненность, то она была, как прохлада посреди жаркого дня. И привлекал этот холод не меньше исходящего от нее тепла жизни. Подносили когда-нибудь руку к костру? Обжигающий ореол, игра теней, дьявольская пляска языков пламени, и в то же время покой, от которого голова идет кругом. Словно добровольно шагаешь в бездну, и хочется кричать, но изо рта не вырвется ни звука, так захватывает дыхание от свободного падения и небо уже под ногами и волны бьются над головой, а свет и тьма больше не противоречат, а обусловливают существование друг друга. Казалось любые противоречия в ней, погрешности, любые провинности, изъяны и несовершенства, которые должны были отпугнуть, я принял бы, как антитезу, потому что в них видел не дефекты, а право на законное их существование на фоне надуманной непогрешимости нашего мира. Вычурный каприз природы, абстрактная крайность, восьмой смертный грех и одиннадцатая заповедь.

– Ладно, еще раз извини – наконец оторвавшись, виновато пробубнил я и поплелся собирать осколки. Она надула губки и скорчила ободряющую маску благодарности.

Покончив с уборкой, я забрался в душ, но не холодный, как посоветовала она, а подставил себя под раскаленные нити воды. Красные нити. Нет, это просто покраснела кожа. Присев на корточки, и убавив напор, я снова закрыл глаза, медленно дыша более прохладным воздухом.

8

…Мы сильно подружились за последнее время, и часто бывало, шли по пустой улице, в обнимку, шатаясь и кренясь, как парочка навеселе, я и ветер. Он подгонял меня, или заставлял сбавить шаг, но то и дело заносил в бар. Все это напоминало игру в покер. Я выходил из дома с какой-нибудь паршивой парой, а каждый встречный кабак, открывал еще одну карту на столе, и с каждым заведением я просто медленно повышал ставку. Однако в последнее время наступила черная, пиковая череда неудач. Когда долго не спишь, все вокруг становится черно белым. Я чувствовал себя сломанной фотокамерой. Казалось, я давно разучился воспринимать красоту окружающего мира, силился сохранить в памяти и не мог, глаза открывались и закрывались, как работающий вхолостую затвор камеры.

Наступил уже river той ночи, и я был готов сбросить карты, когда ощутил на себе взгляд. Все в конечном итоге начинается со взгляда. Я опустил стакан и, наклонив голову, поймал в фокус две голубые звездочки на лице напротив. Хриплый голос Акселя из разбитых динамиков разносил уже на пустой бар эхо:

«…Take me down to the paradise city

Where the grass is green

And the girls are pretty

Oh won't you please take me home…?»

Может мне и померещилось, но кажется, она сказала…

9

– Я заказала пиццу! – донеслось прямо под дверью, – твою любимую, с кучей всякого ливера.

Я открыл глаза и выключил воду, кожа уже горела от горячей воды, и дышать было совсем невмоготу.

– Откуда ты знаешь, что это моя любимая?

– Когда я сказала адрес, девчонка на проводе удивилась, что сегодня заказ отличается, и я спросила, что обычно они доставляют сюда. У нее такой голос, знаешь, у меня даже привстал. Когда она спросила про топпинг, я хотела попросить ее саму приехать.

Я облокотился на раковину и смотрел на покрасневшие глаза в отражении. Воспаленные красные белки, ярко выделялись даже на побагровевшем лице, почти вдвое меньшие из-за расширившихся до не узнавания зрачков, выпуклых и напоминавших напившихся кровью пиявок. Голова снова ныла, и казалось, распухала изнутри – тепло волнами расходилось откуда-то из центра и пульсировало на поверхности, затем возвращаясь к очагу, в раскаленное ядро боли. «А куда это сюда, откуда ты вообще знаешь, где мы, мы же вчера так напились, что я сам с трудом…». Но она успела прочитать мои мысли до их озвучки.

– У тебя полно старых квитанций доставки, Шерлок, там прописан адрес, если ты переживаешь, что я рылась в твоих документах, – разнесся голос человека, закатившего глаза и сложившего руки на груди.

– Что? Нет, конечно, спасибо…я уже выхожу.

Я застал ее на кухне, с кипой моих черновиков и сигаретой во рту. На губах играла улыбка, но в глазах сквозило беспокойство припадочной. Ногу она даже не забинтовала, и казалось, вообще забыла об инциденте в ванной.

– Значит, не рылась, да?

Она подняла взгляд от листков и, тыча в меня сигаретой, протараторила, – Правило журнального столика, все, что лежит на журнальном столике, достояние общественности, не трогай правило столика, во имя отца и сына и …, – помахав сигаретой в четверном знамении и тряся головой, явно говоря о том, чтобы я ее не отвлекал, она снова углубилась в мои каракули. Я покорно сел на соседний стул и с напускной непринужденностью ждал вердикта.

– Писать о себе в третьем лице – пошлость, как будто ты стесняешься собственных мыслей, – наконец оторвавшись от листков, сказала она.

– С чего ты взяла, что это все обо мне?

– Херово выглядишь. Это и ответ на твой вопрос и то, что я вижу сейчас. Решил сварить себя в душе? Пойдем-ка, приляжешь, а я заодно расскажу, что думаю об этих, – она, широко раскрыла глаза, и потрясла пачкой листов, – этих херостраданиях.

Она уловила мой недвусмысленный взгляд, смягчилась и присовокупила, – Добротных херостраданиях.

Я хотел было закурить, но она уже стояла и тащила меня за руку, и ее ласковая настойчивость подточила мое упорство, мы медленно…

10

…Мы медленно и молча шагали от одного пятна света фонаря к другому, квартал за кварталом. Она сжимала мою руку, будто боясь, что я могу убежать. Наконец мы приблизились к высотке дома, и я заметил, что на долю секунды, на полшага она опережала меня, едва заметно вырвавшись вперед. Только когда я перед самой дверью остановился, она обернулась, но лишь на мгновение, заглянула мне в лицо, и я хотел что-то сказать, но она поднесла палец к губам. Она не улыбнулась и улыбнулась в то же время, улыбнулась одним взглядом.

Очутившись в неосвещенном коридоре, на уходящей вверх винтовой лестнице, я понял, что нахожусь на шаг не только позади нее, но и на шаг от какой-то невидимой черты. Огромный мегаполис во всем своем уродском величии вот-вот начнет просыпаться, как чудище, начнет корчиться под мутными лучами солнца, а я словно только вступал в сон. Сон реальный, но реальность эта, казалось, треснула и я начал проваливаться под покров льда, где вода оказалась внезапно горячей, обжигающим контрастом, неожиданностью. Ослепляющая ясность, дарованное знание, что есть моменты, которые не подлежат осмыслению, не полежат суду, они только здесь и сейчас, другими словами, уверенность в том, что все, что мы делаем – правильно.

Мы поднялись на четыре пролета, когда я вдруг остановился. Она без удивления обернулась. Я подтянул ее к себе, и одним движением прижав к стене, жадно впился в губы. Ни секунды замешательства, будто она сама ждала этого момента. Зарывшись руками, взбила волосы у меня на голове, ни отпуская не на мгновение, не давая глотка воздуха. Минута за минутой, в сладкой истоме губы все еще пили друг друга поцелуями. Я медленно спустился рукой по шее, груди, к талии, еще ниже. Почувствовал, как она слегка укусила меня за губу, когда рука достигла кромки платья и провела по бедру, почувствовав подвязку чулок. Она приподняла голову, глубоко выдохнув, но я тут же снова поймал ее приоткрытые губы, чувствуя дыхание, дурманящий аромат вина. Она повернулась спиной и обе мои руки теперь ласкали ее тело, податливое, как горячий воск, готовое принять любую форму. Я чувствовал, что теряю голову, когда она резко выгнулась, повернулась, и еще раз припав губами ко мне, вдруг отпрянула и, потянув меня за руку, шагнула по ступеням вверх. Один пролет, ключ в замочной скважине, хлопок двери и мы оказались в комнате…

11

В комнате, после горячего душа, стояла приятная прохлада. Она по обыкновению лежала рядом, и рука ее вновь изучала поверхность моей груди, я не видел ее, только чувствовал скользящую щекотку. Голова все еще кружилась, и я был рад, что она не дала мне закурить сигарету. Плюс ко всему, подпитываемый любопытством к ее «рецензии» на мою писанину, я не мог успокоиться, бегал глазами по комнате, и чтобы хоть как-то сфокусироваться, остановил взгляд на винной бутылке, наполовину забитой окурками, хотя с утра мне казалось, что в ней не оставалось пустого места, в любом случае, курить и правда, нужно было меньше. Глаза слипались. Она все еще не спешила заводить разговор.

– Что значит твоя татуировка?

Голос донесся откуда-то издалека, видимо я уже начал проваливаться в сон, – Какая татуировка?

– На лодыжке. Сегодня перед бойней в душе, я не успел ее рассмотреть, но мне показалось это луна. И как нога, болит?

Пауза, рука ее замерла.

– Нога? Ты спишь или рассказываешь мне свой сон? У меня нет тату и никогда не было, и в душ я с тобой не ходила, не знаю, что за бойню ты там устроил без меня, но надеюсь, мне что-нибудь оставил.

– Ты знаешь, о чем я, хватит играть в мисс «мне на все похер», – сказал я более резко, чем хотел, но этот внезапный приступ головокружения и тошноты вперемешку с болью в висках расшатывал сваи моего терпения.

Я медленно открыл глаза и снова попытался не отрывать взгляд от бутылки. Ее контур трясся и двоился, словно по ней бежали мурашки, острые стеклянные мурашки. Или это трясся я и бежали мурашки по мне. Воздух стал густым, обволакивающим, и попадая в легкие, заполнял их, как вода утопленника. Озноб и жар поочередно начали пробегать, отталкиваясь от полюсов тела, и врезаясь друг в друга где-то внизу живота, разрождались вспышкой холодного огня.

– Что-то мне совсем херово, – процедил я, даже не ожидая ответа, а просто констатируя факт.

Волосы по всему телу встали дыбом, и я снова открыл глаза, чувствуя, что меня вот-вот вывернет наизнанку. Черно-белый свет комнаты осыпался пеплом, как помехи на экране телевизора. Бутылка вина больше не стояла на месте. Ее вообще больше не было, только пустой пыльный трельяж. И тут каждый волосок, что стремился выпрыгнуть наружу, молниеносно впился обратно, пронизывая кожу тысячей игл. Холодный пот выступил на лице. Словно по тлеющему фитилю, фитилю здравого смысла /…Forget me nots to help me to remember…/ к горлу моему подбирался огонек, готовый выпалить изо рта ядро крика – в мутном отражении на смятой кровати лежало одно лишь мое замершее, ввалившееся в простыню тело. Я медленно повернул голову, /…Baby please forget me not…/ подушка превратилась в кусок льда, холодный, недвижный кусок льда, который медленно и нехотя таял, обжигая левую сторону лица.

Незабудки, повсюду цвели незабудки, оплетённые красными нитями …/ …I want you to remember…/

12

…Белое сукно подушки перестало быть холодным…