У. Рассказы и повести

– Обычный бизнес-проект. Детали обсудим позже, – уклончиво ответил Сап.

С тех прошло три года, но Дерягин так и не понял, чем конкретно занимался Сап и что нужно было координировать. Странные деньги неизвестно откуда и непонятно за что внезапно сваливались на расчетный счет и через несколько дней куда-то уходили, оставляя Дерягину сны, где шныряли люди в черных масках и хищно лязгали тюремные засовы. Пора. Пора завязывать. Думал Дерягин, просыпаясь в холодном ознобе. Еще одна транзакция, еще один договор – и все. Он уходит… Но шло время, а Дерягин все так же барахтался в мутном потоке, который уносил Евгения черт знает куда. Все так же, подобно мотыльку, он жил одним днем и летел навстречу оранжевой, слепящей смерти. Он все сильнее запутывался, увязал в паутине, оправдываясь, в том числе, тем, что таких шальных денег больше нигде и никогда не поднимет и поэтому можно еще чуть-чуть потерпеть. Постоять на краю…

– Скоро придут деньги, – сказал Сап и бросил папку в сейф.

– Когда? – в груди Дерягина тоскливо заныло, заворочался холод; Евгений вдруг почувствовал, что больше не может… Острее не придумаешь, подступил тот самый момент, чтобы уйти…

– Я же сказал: скоро, – с глухим раздражением ответил Сап.– Можешь идти… – и сгорбился над бумагами, продолжив писать.

Бледный Дерягин постоял, постоял, потом отошел к двери, схватился за дверную ручку и опять застыл в нерешительности. Бухало сердце, отдаваясь в висках. Ну же, скажи ему…

– Что еще? – недовольно сказал Сап, оторвавшись от бумаг и исподлобья уставившись на Дерягина.

– Нет, нет, ничего… – покраснев, торопливо пробормотал Дерягин и выскочил из кабинета.

6

Дерягин лежал навзничь на жесткой, дедовских времен кровати в комнате, которая была ненамного больше сейфа в кабинете Сапа. Шторы, лампа, знаком вопроса склонившееся над исцарапанным столом, книжные полки, шкаф, тумбочка с телевизором, паутина обоев на потолке… – все вылиняло и затуманилось. Предрассветный полумрак затопил комнату, вытоптал ее до призрачного состояния и утрамбовал Дерягина, раскатал его по матрацу. Было так тихо, что казалось, что в квартире никого нет, ни младшей сестры, ни бабушки, которые спали в дальней комнате, что напротив кухни, ни мамы, которая спала в гостиной.

Дерягин замер, еще надеясь забыться и забыть о надвигающихся деньгах, о прочих передрягах. Холодело, покалывало правое запястье – отлежал. Что лучше: прожить счастливую, но короткую жизнь, или длинную, но несчастную? Или – упростив: умереть молодым, но богатым, или нищим, но очень старым?

Внезапно полумрак на потолке сгустился и серым шевелящимся комком стал опускаться на Дерягина. Как будто двигаясь короткими перебежками, комок то замирал, то опять срывался вниз, подбираясь все ближе и становясь все крупнее и оживленнее…

Около девяти утра, нашампуривая и поджаривая мозг, скручивая взбунтовавшийся кишечник, в начале тихонько захныкал, а потом все громче и громче стал голосить телефон. Выскочив из сна, Дерягин схватил телефон.

– Срочно приезжай, – глухо прогудел Сап.

7

С каждым днем росло и крепло ощущение приближающейся катастрофы. Но подобно преступнику, которого приговорили к смерти, Дерягин старался не думать, что его ждет не сегодня-завтра. Ведь все равно ничего уже изменить. У него просто не хватит духа разорвать невидимую паутину и уйти от Сапа. Так же как в свое время не хватило решимости раздобыть пистолет и застрелиться…

Ко всему прочему, если он уволится, то Пирог больше его никуда не позовет и Дерягин больше никогда не увидит Пташкину. Без денег он до смерти никому не упал.

Дерягин отмахивался от нехороших мыслей, старался не грузиться ими. Но эти пугающие мысли сами собой, назойливо лезли в голову, застревали там, ворочались и разрастались, словно раковая опухоль, пожирая Дерягина изнутри.

В таком подвешенном, лихорадочном состоянии ничего не хотелось, – даже рисовать. Коснувшись карандашом бумаги, он вдруг замирал, неподвижным взглядом увязая в белом мареве листа. Потом вдруг вскакивал из-за стола и торопливо ходил, ходил по комнате, как заключенный по камере, гоняя, пережевывая и переживая одно и тоже, одно и тоже.

Чем больше у него было денег, тем меньше хотелось заниматься творчеством, и тем хуже он себя чувствовал. Все краски померкли. Мир усох и сжался до темно-серой воронки. От накатывающих волн страха знобило и ломало. И хотелось только одного: чтобы навязчивые, пиявчатые мысли отпустили его. Дерягин чувствовал себя жалкой мухой, которую поджаривали на медленном огне…

Позвонил беззаботный Пирог и позвал на дачу к Оле Павловне, той странноватой, худосочной блондинке, подруге Пташкиной.

– А Светлана будет? – почему-то спросил Дерягин и смутился.

– Будет и не только она, – загадочно усмехнулся Пирог.

Как обычно почти все расходы легли на Дерягина. Остальные, особенно Пирог, были не при деньгах. Купив все, что нужно в ближайшем супермаркете, на трех такси махнули за город. И во флагманском такси спереди сидел с дымящейся сигарой в руке Дерягин. Он блаженно улыбался, как человек, которого оставляет ползучая, тлеющая боль.

***

На даче развели костер. Пирог стал колдовать над шашлыком из свинины и бренчать на старой, расстроенной гитаре.

Дерягин удивленно поглядывал на оживленную Пташкину. Потягивая через тростинку коктейль и подталкивая ногою в лодочке ветки в костер, она рассказывала об авиакатастрофе так, словно это была забавная история. Она доучивалась на патологоанатома и любила поговорить о смерти, о странных болезнях и чужих деньгах. О том же невольно заводил речь и Дерягин, когда ему было не по себе… Вспомнился больничный коридор, неуклюжий рассказ об операции и ткнувший в бок призрак в белом. Дерягину вдруг загорелось нарисовать Пташкину.

Портрет не получался, – черты лица расползались. Обычно это Дерягина сильно расстраивало и заставляло сомневаться в себе. Но только не теперь. На него снизошло что-то вроде озарения и все вокруг заиграло оглушительно-радостными красками. Он вдруг понял и ощутил что-то огромное и прекрасное, чего невозможно описать словами. Его обдало теплой и сладкой волной, подобной той, что окатывала его детстве, когда он казнил на кухне мух.

Ему просто нравилось водить обугленной веточкой по белой картонке из-под обувной коробки. Нравилось рисовать Светлану. Рисование было прекрасным поводом сколь угодно долго смотреть на Пташкину и выхватывать отблеск костра в ее быстрых, порхающих глазах. Она его пьянила наравне с коктейлем, который намешал Саша Мельников, парень Оли Павловны. Он барабанил в местной группе и мечтал открыть бар под названием Бар-а-Басс, где будут продавать только самые изысканные и дорогие напитки.

Навязчивые, тревожные мысли отпускали Дерягина. И чем дольше Дерягин прикладывался глазами к Пташкиной, а губами к оранжевой смеси в стаканчике, тем легче Евгению становилось. И тем сильнее он ощущал себя воздушным шариком, который накачивали веселящим газом. Ему казалось, что еще немного Пташкиной и оранжевого коктейля, и он оторвется от бревна и взлетит высоко-высоко, в густеющую синеву.

Дополнительным ингредиентом вечера была тихая и одинокая Карина с пепельными волосами и острым подбородком, которая задумчиво поглядывала на Пирога, бренчавшего на гитаре и гнусавым голосом певшего про черепаховый лорнет. Оля Павловна суетливо позвякивала кастрюлями и тарелками на веранде, самозабвенно играя роль расторопной хозяйки. В ее ногах путалась крохотная собачонка, таращившая мультяшно-большие глаза. Саша Мельников с тонкими чертами узкого лица и нависающими веками, тряся гривастой головой и ритмично дрыгая правой ногой, стучал вилками по бревну, подыгрывая Пирогу.

– …Оказывается, этот астероид – громадный бриллиант, – торопливо проговорила сияющая Пташкина.

– Вот бы мне кусочек от него, – сказал Дерягин. Он допил свой коктейль и показал рисунок Светлане.

– Не похоже, – сказала Светлана, приподняв тонкие брови.– Совсем…

– Я знаю, – с широкой, блаженною улыбкою сказал Дерягин, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. – В топку его.