Оценить:
 Рейтинг: 0

Василий I. Воля и власть

Год написания книги
2024
Теги
<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 17 >>
На страницу:
7 из 17
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Федор поклонил князю земно, перекрестился на иконы, твердо сел у ложа. Он не боялся смерти, предчувствуя, что и его век недолог уже.

– Помнишь, в Орде… – Михайло говорил трудно, замирая почти на каждом слове. Морщил лоб, ему уже трудно было связать мысль в словесное обличье.

– Я был не прав? – вопросил после долгого молчания Михайло.

Федор смотрел на умирающего прихмурясь. Отверг:

– Ты был прав! То, что достигается без труда, мало ценят!

Помолчали. Глаза у князя посветлели. Он явно вглядывался во что-то, явленное ему одному.

– Так будет Русь? – вопросил.

– Будет! – твердо отмолвил Федор, глядя в глаза князю. – Грядет новый век, и будет Русь!

– Новый век! – как эхо повторил умирающий и, помолчав, добавил: – Ну, тогда все было правильно. Поцелуемся, Федор!

Кошка с трепетом коснулся почти неживых холодных уст князя. Почуяв нежданную предательскую слезу на своей щеке, вспомнил сына, здорового, румяного, уверенного в себе и в правде своей. Сколько поколений прошло и пройдет, уверенных в себе и в бессмертии своем? Пройдут, прейдут и сгинут, освободивши место иным, столь же юным и гордым, столь же уверенным в личном бессмертии!

Должно, однако, помнить, что бессмертие всякого «я» – в бессмертии рода, а бессмертие рода – в бессмертии языка, народа, в продолженности навычаев старины. А бессмертие народа (ибо и народы смертны!) – в постоянном обновлении, в появлении все новых и новых племен, множественность которых и являет собою бессмертие человечества, иначе обреченного исчезнуть в свой неотменимый черед.

Скрипнула дверь. Придверник торопил боярина. Федор Андреич поднялся. Князь слегка прикрыл вежды, провожая его, и Федор вновь поклонил ему в пояс, коснувшись рукою пола. Как-то все иное показалось мелко и ничтожно в тот миг! Суета сует и всяческая суета!

Сына он нашел на дворе и едва не порешил тотчас уехать, но дочь с зятем упросили остаться, а там и двадцать шестое августа подошло. И было всенародное прощание с телом князя, была поминальная трапеза, и только после того, порядком измученный, простывший Кошка с сыном устремил домой.

Уже на обратном пути, подъезжая к тому же Дмитрову, Иван вопросил родителя:

– Ты баешь, батяня, што вот он – великий муж, по слову твоему! Дак… И почто не победил? Али…

– Ни то, ни другое, сын! – отозвался старый боярин. – А надобна нам всем, всей Руси, единая власть! А для того… Я с покойным Михайлой в Орде ищо баял о том… Кто-то должен был уступить. Он понимал это, понял! И потому – паки велик!

Боле о Михайле до самой Москвы они не баяли.

Моросил мелкий осенний настырный дождь, стынь и сырь забирались под дорожную вотолу; пути раскисли. И разом померкла, потускнела, съежилась предсмертная краса осенних лесов. В такую погоду и верхоконному боярину забедно, а уж каково пешему страннику, убогому, бредущему из веси в весь в поисках пропитания!

Федор Кошка, достигши дома, слег и долго отлеживался на русской печи, в челядне, держа ноги в горячем овсе.

Глава 3

Вслушаемся в музыку названий городов русского Севера, или Заволжья, и представим, вспомним, что стоит за каждым из них: Каргополь (где причудливо соединилось местное речение с греческим словом «полис», что означает «город»), Вытегра, Шенкурск, Весьегонск (весь – имя угро-финского племени, «весь Егонская»), Белоозеро, Великий Устюг, Яренск, Кологрив, Селижарово, Устюжна, Галич, Тотьма, Вологда, Кубена, Солигалич, Чухлома, Пермь, Чердынь, Вятка, Кунгур, Пустозерск… Поселения, обязанные своим появлением древним насельникам края, а затем – монастырской, крестьянской и купеческой колонизации, муравьиной работе тысяч и тысяч людей, осваивавших местные земли так, что каждый клочок чернозема оказался со временем распаханным и засеянным в здешних лесах хлебопашцами-русичами.

Воспомянем великие реки Севера: Двину и Пинегу, Мезень и державную Печору, Сухону, Вычегду, Вагу и Вятку, Кокшеньгу и Юг, величественную Каму и десятки других, великих и малых, текущих с Урала и пересекающих эту древнюю, все еще мало обжитую землю, до недавнего времени укрытую густою шубою хвойных лесов и полную дыхания истории.

Вот как описывает летописец, крещенный просветителем Стефаном, Пермским край: «А се имена живущим около Перми землям и странам и местом иноязычным: Двиняне, Устюжане, Вильяжане, Вычажане, Пинежане, Южане, Серьяне, Гаияне, Вятчане, Лопь, Корела, Югра, Печора, Вогуличи, Самоядь, Пертасы, Пермь Великая, глаголемая Чусовая. Река же первая, именем Вымь, впаде в Вычегду; другая река Вычегда обходяще всю землю Пермьскую, потече в северную страну и впаде в Двину ниже Устюга сорок верст, река же третья Вятка потече в другую страну Перми и вниде в Каму реку. Сия же река Кама обходящи всю землю Пермьскую, по сей реце мнози языци седят, и потече на юг в землю Татарскую, и впаде в Волгу реку ниже Казани шестьдесят верст».

Когда-то, в незапамятных тысячелетиях, еще до нашествия ледников, здесь росли древовидные папоротники и ползали ящеры, поедая друг друга. Затем земля эта замерзла, обратясь в тундру, по которой бродили мамонты, шерстистые носороги и дожившие до наших времен овцебыки. Потом снова стало теплеть. Где-то здесь в ту пору располагалась «Великая Пермь» – загадочное государство, невестимо сгинувшее, возможно – с новою волною холода, притекшего с «дышущего моря» (Ледовитого океана). Ныне же, в четырнадцатом столетии, с новым потеплением (на севере начал вызревать хлеб!) земля эта деятельно заселялась Русью: «низовцами» – жителями разоряемого постоянными татарскими набегами Волго-Окского междуречья, и новгородцами, что наложили на северные Палестины, вплоть до Урала, тяжелую руку свою. Здесь добывали дорогие меха, сало «морского» зверя (ворвань), красную рыбу и «рыбий зуб» (моржовый клык, а также бивни мамонтов), добывали «закамское» серебро (Камнем назывались Уральские горы) и многое иное. Все эти богатства, невзирая на чересполосицу владений, где новгородских, а где и ростовских, и московских тож, перетекали в руки Господина Великого Нова Города, который рос, богател, утверждался в своей независимости, отбивая набеги свеи и орденских рыцарей, оставаясь, до времени, стражем всей Северо-западной Руси.

За северные богатства даже и в самом Новгороде шла меж боярами разных «концов» глухая борьба, в которой решительней всего действовали неревляне, чьи родовые земли как раз и простирались на север к Заволочью. В 1342 году неревский боярин Лука Варфоломеев, отец знаменитого впоследствии победителя шведов Онцифора Лукина, «не послушав Нова Города ни митрополичья владычня благословения, скопив с собою холопов-сбоев», поехал за Волок, на Двину, поставил городок Орлец и, «скопив емцян, взял землю заволоцкую по Двине все погосты на щит». Сын его, Онцифор, в ту пору отходил на Волгу. Лука выехал сбирать дань с двумя сотнями ратных и был зарезан заволочанами.

Когда весть о том, что Лука убит, пришла в Новгород, «всташа черные люди на Ондрешка, на Федора, на посадника Данилова, аркучи, яко те заслаша на Луку убити. И пограбеша их домы и села»… Дыму без огня не бывает, и когда вернувшийся Онцифор бил челом Нову Городу на поименованных, возмутился весь город. Федор с Ондрешком бежали. Вече с Софийской стороны ударило было на «Торговый Пол», но тут уж и самому Онцифору пришлось бежать после неудачной сшибки. Мир установился лишь с помощью архиепископа и княжого наместника.

Кипение страстей, войны, далеко не всегда удачные, пожары, моровые поветрия сопровождают всю новгородскую историю XIV столетия. Но год за годом, упрямо и упорно, город растет, отстраивается, хорошеет, люднеет народом, крепчает торговлею, тянется ввысь островерхими кровлями боярских теремов. Походы в Заволочье оборачиваются сооружением все новых и новых каменных храмов, о чем заботливо сообщает погодная новгородская летопись. В те века именно каменное церковное зодчество вернее всего говорило о богатстве страны. В Западной Европе в Х – XV столетиях как раз и были возведены или начаты постройки всех наиболее значительных средневековых соборов, а у нас в XIV–XVII богатство охотнее всего обращали в церковное зодчество. Причем наиболее духовным, наиболее устремленным к Богу было на Западе зодчество XI–XII столетий, а у нас, соответственно, XIV–XV. Люди, даже занимаясь торговлей и войной, больше думали все-таки о вечном и возведением храмов, а отнюдь не дворцов и хором старались искупить земные свои прегрешения. Да и сами богатства те же новогородцы зачастую хранили в подклетях каменных храмов и в монастырях, и не только хоронясь пожаров и татьбы. Господу поручался надзор за тем, что, в конце концов, и должно было отойти ему в виде обильных, иногда посмертных пожертвований.

Однако и то увидим, внимательно вчитываясь в скупые летописные строки, что большинство храмов уже строится иждивением зело немногого числа лиц: Лазута, Исак Окинфов, Богдан Обакунович, строит владыка, строят уходящие на покой посадники. Богатства зримо начинают сосредотачиваться в одних и немногих руках. Именно в этом и было заложено грядущее крушение республики. Все более уходила она от былого народоправства, все более приближалась к олигархии: коллективному правлению кучки избранных богачей, а коллективное управление особо опасно как раз в неспокойные военные времена, почему мудрые римляне на время войны отлагали парное консульское руководство (принесшее им поражение в битве при Каннах) и избирали единоличного с неограниченными полномочиями вождя – диктатора. Но еще одно скажем тут, к слову. Демократия городов-государств всегда была существенно ограниченной. Она являлась демократией избранных, демократией господствующего племени со своим советом старейшин, и только. Области и города, подчиненные удачливому гегемону, вскоре на своей шкуре начинали чувствовать, что отнюдь не равны с городом-хозяином и обязаны всячески платить ему дани, уступая во всех правах. И вот окраины начинают бунтовать и или отпадают от центра, или… Или власть из городской, соборной, демократической становится властью одного, обычно наследственного, правителя. Так Рим, покоривший «римский» мир, по необходимости принял императорскую власть вместо власти сената, ибо только при ней возможно стало более или менее равномерное распространение законов на все население империи (хотя бы на все свободное население!). Без чего Римская империя устоять не могла. И города-государства Италии, с тою же необходимостью, подчинялись наследственной власти герцогов и королей или, как во Флоренции, власти одного семейства – Медичи.

Уцелей Новгород в борьбе с Москвою, все одно с демократическим выборным правлением ему бы пришлось распроститься. Во всяком случае, уже с половины XIV века споры со своими «пригородами»: Псковом, Вяткой, Двинской землей – достигли критической точки. Со Псковом дошло до сущей войны и попыток псковичей поставить своего епископа. Вятка и вовсе отпала от Новгорода. Двинская земля после последнего новгородского кровопускания, когда двинян заставили заплатить за давний поход на Волгу, тоже попыталась откачнуть к Москве, чем и поспешил воспользоваться великий князь Василий Дмитрич. Однако попытка Василия единым махом подчинить себе вольный город не удалась. На сей раз не удалась! Новгород был покуда достаточно силен, чтобы отбиться от великого князя московского и на столетие отодвинуть свой, как прояснело впоследствии, неизбежный конец и неизбежное поглощение княжескою Москвой.

Глава 4

Путешествующий западный рыцарь Гильбер де Ланнуа писал в начале XV столетия, что реально управляет Новгородом избранная господа – «триста золотых поясов», что город окружен плохими стенами (читай: не каменными, а рублеными и земляными) и что новгородцы могут выставить сорокатысячное конное войско и «бесчисленную пехоту». Оставим эти цифры на совести французского гостя или, скорее, на совести прихвастнувших перед иностранцем новгородских бояр. На деле новгородские рати состояли обычно из двух-трех, много пяти тысячей ратников, или «охочих молодцов», но зато отборных, проверенных в ушкуйных набегах, в опасных походах за «мягкой рухлядью» и серебром, многократно хаживавших за Камень, в Югру и к Студеному морю, на Волгу, где зорили не разбираючи и татар, и русских купцов, и в землю корел, и в западные земли эстов и латов, где в ту пору хозяйничали уже не датчане и еще не шведы, а закованные в железо немецкие орденские рыцари. Они после разгрома под Раковором уже не дерзали совершать больших походов на Новгород, перенеся свою военную активность (также без особого успеха) на земли Пскова.

В трех тысячах двинулись новгородцы и в 1398 году отбивать свои двинские пригороды, откачнувшие к московиту.

Доселе война тянулась медленно, без перевеса ни той ни другой стороне и даже, скорее, в пользу великого князя Московского.

Еще в 1393 году, озлясь на упорство новгородцев, не соглашавшихся давать суд митрополиту всея Руси Киприану, Василий Дмитрич вооруженной рукою забрал новгородские пригороды с волостью. (Спор шел не о малом: едва ли не все дела по семейным разделам, наследованию, передаче имущества находились в руках церкви. Судебные пошлины составляли немалую часть церковных доходов, да и поезди-ка из Нова Города на Москву, обходилось это в немалые протори! Заметим тут, что и псковичи не желали по тем же причинам ездить в Новгород, отчего у них и возгорался постоянно спор со «старшим братом». Даже и епископа жаждали псковичи поставить своего.) Василий Дмитрич тогда забрал себе Торжок с волостьми, Волок Ламской и Вологду, на что новгородцы, мудро не встречаясь с главными силами Москвы, ответили разорением Великого Устюга, Устюжны и северных волостей, принадлежащих великому княжению. Потом был приезд Киприана в Новгород, посольства в Москву, но прочного мира все не было, и захваченных волостей великий князь Господину Нову Городу не отдавал. Страдала торговля, затяжная война не была нужна никому. Новгородцы заключили мир, уладили было и с Киприаном, торжественно замирились с псковичами, и тут грянул гром. От великого князя приехал на Двину боярин Андрей Албердов «с други», предложил двинянам перейти под руку великого князя Московского; и двиняне во главе с Иваном Никитиным и «всеми боярами двинскими» отложились от Новгорода и целовали крест великому князю.

Поскольку и Волок Ламской, и Торжок, и Вологда, и Бежецкий Верх оставались в руках великого князя Василия, а к Новгороду он «с себя целование сложил и крестную грамоту вскинул», новгородцы также «вскинули крестную грамоту великому князю». Еще при посредничестве Киприана слали послов в 1397 году, ездили в Москву посольством владыка Иоанн, посадник Богдан Обакумович, Кирилла Дмитрич, избранные житьи – но Василий Дмитрич упорно стоял на своем, «мира не дал», посольство уехало ни с чем. Так вот, весною 1398 года новгородцы и решились «поискать своих волостей» вооруженной рукою. Поход возглавили боярин Василий Дмитрич и посадники Тимофей Юрьевич и Юрий Дмитрич (те самые, что брали в 1386 году, двенадцать лет назад, с двинян пять тысячей серебра на запрос великого князя Дмитрия).

Ратниками шли многие дети боярские, житьи, купеческие дети – город посылал на войну в этот раз не «холопов збоев», а цвет своих граждан, ибо речь шла о самом существовании республики. Владыка Иван благословил «своих детей и воеводы новгородчкыи и всих вой», и вот по весенним, еще не протаявшим дорогам рать устремилась к двинскому городку Орлецу, когда-то ставленному Лукою Варфоломеичем.

Дорога велась борами, взбегая с угора на угор, хоронясь болот, перепрыгивая ручьи и речушки бревенчатыми мостиками, которые зачастую тут же приходилось латать, доставая дорожные топоры. Скрипели телеги. Кони шли шагом. Ширилась окрест упоительная северная весна. Цвела верба, из-под талого снега, из-под серого волглого покрова талой листвы лезли первые подснежники, звенела на разные голоса пробуждающаяся вода, зелень недвижных хвойных лесов наливалась цветом. Оранжевые стволы высоких сосновых боров царственно вздымались над разливами мхов и прошлогоднего черничника. Хлопотливо выныривая из-под ветвей, суетились птицы, приготовляя новые и латая старые гнезда. Облезлые и еще не сбросившие зимний наряд зайцы, отпрыгивая посторонь, любопытно озирали череду коней и ощетиненных оружием всадников. А дышалось! Казалось – вздохни поглубже, и молодость вернется к тебе!

Где-то уже далеко за разоренной Устюжной встретился на пути владычный волостель Исай, бежавший из Софийской волости Вель в Новгород. Он-то и донес, что Вель разорена московитами. Исай, измученный дорогою, дышал тяжело. Конь под ним был мокр, в клокастой шерсти и пене. Гнал, видно, не жалея коня, торопясь доставить злую весть в Новгород. Владычных волостей до того не трогали, обходя при всех ратных делах, и даже грабители редко зорили церковное добро.

Воеводы верхами столпились вокруг злого вестника. Кто-то уже открывал баклажку, наливал в чару темного фряжского: промочить горло кудлатому, в рваной шапке Исаю – бежал, видимо, одною душою, как был.

– Господо воеводы новгородчкыи! – говорил Исай, оглядывая насупленные лица конных бояр и боясь, не обвинят ли его самого в небреженье владычным добром. – Наихав, господо, князя великого боярин Андрей, да и с Иваном Никитиным, и с двиняны на святей Софьи волость, на Вель, в сам Велик день всю волость повоевали, и хлеб семенной, и хоромы жгли, и на головах окуп поимаша…

– Ладно, сказывай, кто и где?! – прервал волостеля нетерпеливый Тимофей Юрьевич.

– Отошли, на Двину отошли! К Орлецу! – бормотал Исай, озирая угрюмые лица боярской господы. – От князя великого приихал на Двину в засаду ростовский князь Федор, городка блюсти и судов и пошлин имати с новгородскых волостий, а, двинские воеводы Иван и Конон со своими другы, бают, волости новгородскыи и бояр новгородскых поделиша собе на части. – Исай, выпив и жуя поданный ему холодный пирог, торопливо досказывал, кто из двинян и что захватил из новогородских животов, знал о том явно по слухам, почему и сбивался и путался, повторяя одно и то же…

Исая наконец отпустили, вручив ему и двум спутникам его новых коней – скорей бы донес весть в Новгород, – а сами вечером встали на совет. Получалось, что еще до похода к Орлецу надобилось примерно наказать заратившихся московитов. В прозрачной северной мгле ярко плясало светлое пламя костра. Воеводы черпали в черед дымное варево, дули, поднося лжицы ко рту, отъев, отирали мохнатые уста цветными платами. Поход к Белозерскому городку решили почти безо спору. Не токмо наказать надо было москвичей за разор, но и попросту оставлять в тылу у себя московскую рать опасу ради не стоило.

Комар еще не успел народиться, и воеводы лежали вольно, не разоставя шатра, а нарубив лапнику и застелив его попонами. Накинули только сверх себя долгие опашни да составили сапоги и развесили холщовые портянки ближе к рдеющей груде углей догорающего костра.

Юрий Дмитрич сказывал Василию Борисовичу о красотах Нижней Двины, о безмерной громаде воды, Белом море, торговых походах в далекую варяжскую землю и еще далее к англянам, данам и в земли франков.

– Пора то разорили мы двинян? – вопрошал Василий Борисович, памятуя тот давний поход за волжскою данью. Тень гнева прошла по челу Юрия Дмитрича.

– Цьто им! – отозвался он, передернувши плечом. – Повидь, каки сарафаны тамошни женки носят! Шелк да тафта, бархаты да парча цареградская! В жемчугах вси! Невем, черная ли то женка, али боярска кака! Запло-о-отят, – протянул он грозно. – Серьги из ушей вынут, а заплотят, тай годи! Когды-то ищо хлеб не рос на Двины, а нынце! Вси в серебри! Цьто бояре, цьто и мужики! За стол сести, дак беспременно красную рыбу им подавай! Теперице воли захотели! Будет им под московским князем воля! Ишо приползут и к нам! Каемси, мол, в нашей вины… Я-ить с Иваном Никитиным как с тобой мед пил, вместях за столом сидели! Ну – не прощу никогда! Даже и поверить тому не могу! Владыцьню волость зорить! Эко!

– Спите, господа! – недовольно пробурчал Тимофей Юрьич. – Негоже будет вам из утра перед кметями в седлах дремать!

Ночь. Дремотная прозрачная ночь тихо поворачивается над станом россыпью голубых звезд. Чуть рдеют угли, прикрытые пеплом костров. Кони задумчиво хрупают овсом, и лес стоит по сторонам чуткий, тревожный, полный скрытой жизни, готовой прорваться щебетом птиц, весенним ревом оленей, бурными разговорами ручьев, и словно ждет, гадая, что принесет сюда и окрест дремлющая новгородская рать?

Начались первые белозерские волости. Бледный, с перекошенным ликом волостель вылезает из боярского жила: «кто да цьто?!» спрашивать смешно. Молодцы уже волокут сундуки и укладки, взламывая на ходу. Мелькают в воздухе шелка и полотна, достаканы и чаши, кованую медь пока берут (потом будут выкидывать, тяжести ради). Выводят скот из стай, тут же режут баранов – по селу вой, кто-то охлюпкой пытается удрать, дать весть своим. Его догоняют, спешивают, награждая увесистыми оплеухами, волокут назад. Над боярским теремом уже заплясало веселое пламя. С ревом и плачем бабы волокут что у кого есть из береженого серебра, златокузнь, зернь, жемчужные очелья и колты, тащат назад по домам выкупленную скотину. Волостель ползает в ногах, хватает попеременно за сапоги то одного, то другого, в жутком страхе (вот-вот прирежут и его, и жену!) указывает, где зарыта скрыня с боярским добром. Молодцы отрывают клад, морщась от жара, и едва-едва успевают отпрыгнуть с тяжелою, окованной узорным железом скрынею в руках от рушащихся сверху просквоженных огнем бревен. И – в путь! Скорей! Не задерживай знай!

<< 1 ... 3 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 17 >>
На страницу:
7 из 17