Пару штрихов тому назад

На полу в гостиной, на самой середине, на спине лежала Анна. На ней был серый спортивный костюм. Ее босые ноги выделялись даже на фоне серого линолеума: они были синеватые, неподвижные, источающие холод. Через мгновение Иварс обратил внимание на ее руки – они были такого же оттенка, может быть даже чуть более жуткого. Еще мгновение – и он заметил ручку какого-то инструмента, торчавшую из левого бока. И здесь – нет, этого не может быть. Просто не может быть – он сделал шаг вперед, закачался, нагнулся поближе к ней и, стоя в полутора метрах, вдруг вскрикнул и сделал еще один шаг.

На лбу Анны чем-то красным была нарисована свастика.

«Кровь, – подумал Иварс, – но откуда?»

Действительно, крови нигде не было. Нигде. Только сейчас Иварс услышал, как рядом плачет Айта. Она сидела в углу комнаты на стуле, нагнувшись и положив голову на руки.

– Так, объясните мне, наконец, что здесь случилось. – Иварс начал постепенно осознавать необратимость произошедшего. В ушах звенел пульс, к горлу подкатывались слезы. Но надо было сдержаться. Ради Анны.

– Я была у родителей. Мне утром, совсем рано, позвонила одноклассница Анны и сказала, сказала… – Айта собралась было с мыслями, но снова не смогла совладать с собой, обхватила голову руками и тяжело задышала.

– Что дальше? – Иварс подошел и обнял Айту за плечи.

– Она сказала, что Анна не выходит, а они ее ждут, на звонки она не отвечает и как будто бы забыла, что они договаривались, или спит и не слышит. Я пришла, хорошо, здесь недалеко. Открыла и увидела…

– Боже…

– Иварс, скажи, за что нам это все? Что мы такого сделали, чтобы нам довелось увидеть смерть нашей дочери? Скажи…

Иварс молчал. Молчали и полицейские – молодой так и стоял в дверях комнаты с того момента, как вошел в нее вместе с Иварсом. В углу комнаты стояли и молчали еще двое, на минуту оторвавшиеся от осмотра вещей и окружающей обстановки. Скрипнула дверь в квартиру – на пороге молча стояли соседи.

– Я попрошу вас внимательно посмотреть, все ли вещи на месте, не замечаете ли вы чего-то странного. – Молодой полицейский решил взять инициативу в свои руки. Обстановка была тяжелой, и нужно было что-то предпринять для того, чтобы не дать этой ситуации пойти по самому худшему из путей – пути слез, причитаний и проклятий.

– Скажите, – Иварс глубоко вдохнул и начал говорить, его голос звучал подавленно, временами хрипло, – скажите, а откуда свастика?

– Подростки сейчас увлекаются неофашизмом, – начал было молодой полицейский.

– Но наша дочь никогда ни к чему такому даже не была причастна, – оборвал его Иварс.

– Как бы то ни было, постарайтесь вспомнить, с кем общалась и дружила ваша дочь. Не было ли среди ее окружения кого то с явными фашистскими или сатанинскими наклонностями?

– Что вы себе позволяете?

– Послушайте, я всего лишь выполняю свою работу, а в данный момент делаю выводы из увиденного и услышанного мной. Эксперты осмотрели вашу дочь… ее тело. Свастика нарисована кровью, мы предполагаем, что это ее кровь. А убита она обычным конторским шилом.

– Ааа, – застонала Айта, снова зарыдала, облокотившись на спинку стула, с которого не вставала уже пару часов, с того момента, как поняла, что все кончено и у нее больше нет дочери, любимой дочери, Анны, ее надежды. Той, в которой она видела себя, все свои лучшие качества – по крайней мере, так казалось Айте, и в это она свято верила.

– И все же я настаиваю, что наша дочь не фашистка. Фашистка – девочка в пятнадцать лет – с ума сойти, как вам могло такое прийти в голову?

– Я ничего не утверждаю, я только делаю выводы, – начал полицейский, – прошу меня извинить.

В его кармане зазвонил мобильный телефон.

– Алло. Да. Да. Убита. Осмотрели. Тело еще здесь. Квартиру осматриваем. Работаем. Да. Понял.

– Сейчас придет эксперт. – Молодой полицейский убрал телефон в карман и сделал шаг к Иварсу. – Скажите, а ваша дочь жила здесь одна?

– Она жила со мной, – ответила Айта, – просто иногда я на несколько дней уходила к родителям, они здесь недалеко живут. Понимаете, люди пожилые, чувствуют себя плохо, нужно ухаживать за ними. Да и я думала, что у дочери будет немного свободы, что мы отдохнем друг от друга.

– Понятно. А с кем общалась ваша дочь? Кто к ней обычно приходил?

– Знаете, у нас не было тайн друг от друга. Общалась и дружила она только со своими одноклассниками – больше ни с кем. Когда приглашала кого-то к нам на чай, она всегда мне говорила. Даже когда я была у родителей или на работе, она мне звонила и просила разрешения кого-то позвать в гости.

– И вы всегда разрешали?

– Да, с условием, что в квартире будет прибрано, а музыку они не будут включать слишком громко. Соседи бы мне сказали, если бы что-то было не так, – слышимость в доме приличная.

– А вчера вечером и сегодня ночью вы не слышали ничего подозрительного? – спросил полицейских у соседей.

Иварс на мгновение даже забыл, что они здесь, в дверях, стоят и слушают, хоть и не участвуют в разговоре.

– Ровным счетом ничего. Никого, кажется, и не было здесь постороннего, – пожилые супруги переглянулись, – нет, точно никого, мы бы услышали.

– Так, странно. Вы уверены?

– Если бы мы были не уверены, мы бы не сказали, что никого не было, мы бы сказали, что сомневаемся или не слышали.

В коридоре послышались шаги. В квартиру вошел пожилой мужчина в светлых брюках, рубашке с коротким рукавом, цветастой, с нарисованными огромными пальмами. Щеголеватые сандалии слегка скользили по линолеуму.

– Квартиру осматривали? Отпечатки? Все сделали? Так оперативно? Ну, молодцы. Что требуется с меня? Зачем звонили?

– Посмотрите вот здесь, посмотрите ее лоб. – Голос молодого полицейского почему-то дрожал.

– М-да. Любопытно. Очень любопытно, – склонившись над телом, бубнил себе под нос тип в гавайской рубашке. – Вы, полагаю, в курсе, что это такое?

– Свастика. – Молодой полицейский был немного смущен таким прямым вопросом.

– Наша дочь не была фашисткой, как и сатанисткой, я настаиваю на этом!

– Успокойся, Иварс, пожалуйста. – Айта понимала, насколько ему сейчас тяжело и каких невероятных усилий ему стоит сдерживать себя.

– А кровь ее?

– Мы предполагаем, что да, – уже более уверенно заявил полицейский, а двое других закивали. – По крайней мере, экспертиза скажет точно.

– В том-то и дело, уважаемые, что это никакая не свастика – посмотрите, как загнуты края.

– А что тогда? – Иварс подошел и посмотрел на него практически в упор. – Только что нас здесь вот этот молодой господин убеждал, что наша дочь в пятнадцать лет вовсю фашиствует. Я уже ничего не понимаю. Она убита, а мы тратим время на какую-то ерунду. Сделайте что-нибудь, найдите того, кто это сделал. Не ваша ли это работа?

– Успокойтесь, очень прошу вас. Я всего лишь эксперт, притом на пенсии давно. Искренне Вам сочувствую. Но не свастика это. Верить мне или нет – дело ваше.

– Так что это тогда?

– Скажите, вы латыш?

– Да, – Иварс покраснел, – но какое это имеет отношение к тому, что моя дочь мертва?

– Вы когда-нибудь слышали про крест Лаймы?